Борис Голлер - Возвращение в Михайловское

• Название: Возвращение в Михайловское
• Автор: Борис Голлер
• Жанр: Русская классическая проза

---

Дорога вилась в траве - иногда превращаясь почти в тропу - иногда расширяясь до большой проселочной; река все оставалась справа, порой вдруг открывалась нежданно и вилась прихотливая меж луговых трав, отблескивая черным деревом, как крышка рояля в гостиной в Одессе (опять Одесса!) иногда вдруг исчезала в траве, как смутная тоска... Солнце к этому времени совсем уж растопило лучами льдинки даже самых пустяшных - перистых облачков... и залило собою свод небес - божий мир... с такой полнотой, с такой необоримой естественностью, будто в жизни не бывало - ни дождей, ни снегов, ни осеней, ни зим: одна весна-лето - бездонная глубина, вечность... Храм - и в этой храмине он был свой, деревья узнавали его, любовь упадала к нему с небес и музыка лилась издали, посылаемая ему из-под самого купола. Мир велик, жизнь прекрасна, смерть невероятна...

Незаметно они спустились к озеру. Александр постоял немного, подумал но купаться не стал. Вода почудилась ему застоявшейся - тина у кромки; темные водоросли тянулись из-под воды у самого берега, напоминая леших: он был брезглив. Вспомнил сухой, словно просеянный - песок на том дальнем пляже - и загрустил.

Ну и нравы у нашей почты! Что сказали бы в любимой его - Воронцова Англии?.. Читать чужие письма? Рыбу - ножом?! "Беру уроки чистого афеизма..."- (из зло-счастного письма). То ли мы писали! Ну и вправду брал уроки! И кто виноват, что наш государь нынче стал таким набожным?.. (От нечистой совести, скорей! От нечистой совести!). "Беру уроки афеизма"... Подумаешь! А главный урок был в том...

- Здесь живет наш батюшка михайловский! - трещала Ольга на ходу... Отец Ларивон. Но все зовут - Шкода!.. Отец Шкода. Он не обижается. - Они опять поднялись в гору вдоль опушки - и подошли к Вороничу.

- А почему - Шкода? - Избушка попа была бедна и казалась брошенной. Никто не входил, не выходил...

- За приверженность к Бахусу! Один батюшка во всей округе - да и тот вечно пьян! - рассмеялась. - Я не буду здесь венчаться! Потом еще скажут: пьяный поп венчал!

Она явно страдает - что не замужем! И впрямь - двадцать семь!..

- А я так хочу беспременно - пьяного попа! И потом скажу - что все было неправда! "Но Ленский, не имев, конечно / Охоты узы брака несть..."Он хотел отвести ее от грустных дум...

- А что это? - спросила она.

- Да так... одна штука!

"Онегина" он берег про себя - и не торопился распространяться о нем. Все равно - что разболтать о своей любви!

- Потом как-нибудь!.. - сказал он сестре.

Незаметно они вышли на луг перед самым холмом. Цветы помельчали к осени - но все ж посверкивали там и сям - юные и нежные, где-то подвялые, чуть не с рожденья - как люди, которым не дано войти в зрелость. Луг был огромный, мощный - три горы съехались к нему, как былинные богатыри. Троегорье! Представляю себе, что будет здесь весной, когда начнут стекать талые воды!.. Невдалеке девки-крестьянки в белых льняных платках, покрывавших голову и лоб, с поддернутыми подолами - сгребали траву вчерашнего сенокоса. Верно, считая, что уже успела просохнуть на солнце. Или староста распорядился?

- Ну, пойдем?.. - сказала сестра, давая знак к подъему в гору.

- Не-а... - Он улыбнулся. - Подожди, а?.. Я искупаюсь пойду!..

Она пожала плечами и отвернулась. А он спустился к реке и за кустиком быстро разделся донага. Сороть здесь уходила почти обрывом в глубину: омут - темнота, чистота... Оглянулся. Сестра была далеко, прохаживалась по тропинке, стараясь не обращаться лицом к реке... А девки, что девки?.. Голого барина не видели? Они там что-то такое пели - дикое и невнятное: песнь растекалась в воздухе, смешиваясь с птичьими гомонами и треском кузнечиков, донося до него невзрачные слова - была глупа и прекрасна. "И хором по наказу пели / Наказ, основанный на том..." Он иногда жалел, что начал "Онегина". Тот врывался в его мысли, заставляя на каждом шагу рифмовать живую жизнь. Он коснулся воды ступней - раз и другой, еще не решаясь. Стоял нагой: невысокий, худощавый, как-то правильно скроенный точно из готовых частей. Он знал, что нравится женщинам. Нет, просто... с некоторых пор нравился и себе. С каких? О-о! Я не заслужила такой любви!.. Да-да! Это она-то не заслуживает! - какое счастье! И нырнул в воду. Вода была прохладной - и сразу охватила его всего. Он ушел на глубину. Сейчас он был во Боге - и Бог был в нем. Он, сосланный в деревню за афеизм... за строчку глупого письма, по чьему-то (Уоронцова?) наущению распечатанного на почте. Воронцову было за что преследовать его. Нехорошее чувство возникло в нем. Победителя. В той полутемной комнате, которую он снял на несколько часов у каких-то немцев - на берегу моря... Как она сказала? "Я не заслужила" или "я не заслуживаю"? Он не помнил: он умер тогда. И теперь, умерший - спустился в Аид - искать свою Эвридику... Вышел на берег, быстро растерся и оделся. Он бредил. Он любил. Девки вдалеке, кажется, смеялись - верно, видели его голым. Он тоже смеялся. "...уроки чистого афеизма"... Ну и что? А главный урок был в том, что все мы во Боге, покуда мы живы - а Бог проникает нас. А в царствие Божие за гробом - не верю и все тут - не верю!.. И какой смысл в нем - за гробом?.. Поискал глазами сестру. Она возникла на тропе выше его глаз - сперва лишь юбка и зонтик. "Иду! - крикнул он, - иду!" И уже подходя, окинул взглядом ее всю - обозрел: узкая фигурка, необыкновенно изящная, в мать - особый поворот головы и этот узкий носик - греческий, чуть книзу... солнечный свет бликами на фигурке, и подумалвновь - с любовью и тоскливо: "И чего ей не хватает - для успеха?" Мокрое полотенце он нацепил на палку - и поднял в воздух. Арина дала ему красивое, таких в доме мало!..

И так, с мокрым полотенцем на палке - как знамя на древке - он поднялся на холм и впервые после приезда вступил в тригорский дом...

Там его ждали. Это было заметно. Слухи в деревне расходятся необыкновенно быстро. И потом...он был известен здесь - не то, что в юности, когда заезжал сюда - еще после Лицея. Он вошел и глотнул собственной известности. Не то, чтобыжадно - но не без удовольствия.

- Ах, - воскликнул кто-то из девиц, - ах!..

Все лица поворотились к нему - обед только закончился, и слуги уносили посуду, за столом была, верно, вся семья. И покуда Ольга целовалась с барышнями - он подошел к ручке хозяйки, с которой был более знаком, нежели с другими. Она сидела в кресле, чуть сбоку, чуть в полутьме - протянула руку - и он приник к этой руке, которая показалась даже слишком теплой - и откровенно дрогнула в его пальцах. И была она тонкой, девичьей, хрупкой... У руки не было лет, и у глаз - не было лет...

- Мы вам рады! - услышал он. Александр поклонился. - Мы вам рады!..

Он ошибся: строгость шла не от глаз. От нижней губки - выпяченной, по-габсбургски. ... как у Марии-Антуанетты!..(подумал).

- Мы схоронили Ивана Сафоновича в феврале!..

- Да, да... я слышал. Примите... - Речь шла о ее втором муже.

- Так что у нас траур - до середины февраля. У нас не танцуют. Но мы принимаем!.. (И, помолчав...) Почти всякий день!..

И то, что она перебила его вполне равнодушные соболезнования, и то, что говорила так обыденно и просто - разом подкупило его. Он улыбнулся.

- Почти всякий день? Я еще вам надоем!.. Она ж, кажется, полька?.. Забыл - как ее девичья фамилия?..

- А это - Зизи, помните ее?..

Он разом окунулся в другой взгляд, другие глаза... В них была та же чернота - только какая-то цыганская веселость.

- Евпраксия! - сказала девушка лет пятнадцати и протянула руку по-взрослому.

- Как? Зизи? Вы?.. Та самая?.. - Он ладонью показал что-то такое маленькое, от полу...

- Евпраксия! - повторила девушка. Но не выдержала и рассмеялась.

- Вы еще отведаете - какую она готовит жженку.

- Хорошо! Я готов хоть сейчас! Люблю жженку! - Он обернулся - и там были третьи глаза. Такие же, в сущности - только море серьеза.

- А-а!.. Вы - Нетти, наверное?

- Нет, что вы! Нетти - моя двоюродная сестра, ее сейчас здесь нет. Но неудивительно - что вы запомнили именно Нетти!

- Тогда вы - Анна! - сказал он уверенно, чтоб отвести упрек....

- Да, я - Анна... - и чуть нахмурилась. Мир был создан для Нетти. Она к этому начинала привыкать.

- Вы узнали Алину? Дочь Ивана Сафоновича - и, конечно, моя!.. - Глаза были другие. Не материны. То есть не мачехи: дочь мужа хозяйки от первого брака... - Жаль, нет брата, Алексея. Но он скоро приедет! Он в Дерпте, студент... Сдружился там с поэтом Языковым. Слыхали такого?..

Глаз было много. Женских, пристрастных... Он плавал в этих глазах, как в зеркалах.

- Такая - это пока я! - сказала, подходя к нему, маленькая девочка и повторила его давешний жест - ладонью от полу - только над своей макушкой.

- Александр, ты невнимателен! - попеняла ему сестра.

- Прости, мое чудо! - он нагнулся, поцеловал девочке руку, как взрослой, потом ладошку - как маленькой. После поднял на воздух и поцеловал в щеку. Ей было лет пять...

- Она тяжелая! - предупредила мать.

- А правда, что ты - арап? - спросила девочка, глядя на него сверху.

- Что ты, Маша?! Как можно?..

- Простите ее!.. Кто тебе позволил звать взрослых на "ты"?