Иван Рукавищников - Проклятый род. Часть I. Семья железного старика.

• Название: Проклятый род. Часть I. Семья железного старика.
• Автор: Иван Рукавищников
• Издательство: Нижегородская ярмарка
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-89259-020-8

Рукавишников И. С.

Проклятый род: Роман. — Нижний Новгород: издательство «Нижегородская ярмарка» совместно с издательством «Покровка», 1999. — 624 с., илл. (художник М.Бржезинская).

Иван Сергеевич Рукавишников (1877-1930), — потомок известной нижегородской купеческой династии. Он не стал продолжателем фамильного дела, а был заметным литератором — писал стихи и прозу. Ко времени выхода данной книги его имя было прочно забыто, а основное его творение — роман «Проклятый род» — стало не просто библиографической редкостью, а неким мифом. Было известно, что такой роман существует, но его практически никто не читал по причине крайней редкости.

Настоящее издание исправляет эту историческую несправедливость, поскольку роман достоин того, чтобы его читали и знали.

---

- Тетя, вы же сами пожелали. Вот и бумага. Помните, Рожнов приносил. Весной еще. Подписались вы. Могу же я на своей земле строиться.

Заторопилась-заплакала старушка - а тетя Саша совсем старушкой стала, - говорит, как причитает:

- Макаюська, Макаюська...

И пытается объяснить ему, что не нужно было крышу с ее дома снимать и сад вырубать весь.

- Макаюська, где гулять буду...

И говорит она племяннику, что хотела в саду беседку поставить, и в беседке чтобы портрет Сампсона висел. И стала бы она в беседку утром и вечером ходить. А теперь сада нет. Срубили, кирпичи возят.

- Тетя, тетя, вы же сами. А насчет крыши вот пункт. Смотрите сюда, тетя, вами подписано.

- Макаюська, Макаюська, известка везде.

- Ну, тетя, это вы зря. Мы на цементе строим, на портландском. Известки у нас не сыщете. Десять рублей бочоночек. Все на цементе, все на цементе. Ваши комнатки, правда, на известке сложены. Ну, да Петр Петрович говорит - крепко, хоть пять этажей выдержит. А что правда, то правда, не место вам, тетя, здесь. Уезжайте-ка в дом.

Домом звался дом старика-отца.

И говорила опять Александра, руками, как курица крыльями, хлопала, Макару объясняла, что уехать она не может, что беседку теперь где же поставить, что летит к ней в окна всякая дрянь, что с потолков штукатурка валится и что как же это так.

Спокойный Макар объяснял и бумагу показывал, то на том, то на том пункте палец держа перед теткиными испуганными глазами.

XXIV

Хорош парк в Лазареве. Давно-давно посажены деревья редких у нас пород. Приноровились. Живут. Пруды рытые. Через протоки - мосты. Дорожки заросли, узкие стали. А то и не видно их. Полян сколько. И по парку стоят, как бегут, разные строения, давно никому ненужные, кирпичные, штукатуреные, белым крашеные. И беседки здесь, и галереи, никуда теперь не ведущие, и вот башня одинокая, являющая красный кирпич. Ранее была башня посреди псарни; зачем была, не знают люди. Потом была башня коптильней окороков - и все нутро ее черно до сегодня, - а потом башня и башня. Стоит и стоит. И пусть стоит.

Укрыла, обмотала зима редкостные растения парка. Бело и тихо, и строго. Есть такие места: зайдешь, как в лес зайдешь. Даже дичь заводилась не раз. У дома вытоптано. Подалее кое-где тропины возникают и заметаются. А там, за прудами, по недавно еще тихим полянам дорога проезжая зародилась и окрепла. Подчас гневаются братья-помещики, Федор с Вячеславом; говор да скрип заслышат - с ружьями выбегут, и затрещит в морозе крик-ругань.

- Наша земля. Прочь с возами, такие-сякие.

- Вишь, дорога наезженная. Пропущай, штоли-ча.

- Какая дорога по парку? Не видишь - парк.

- По своей земле едем, по хрестьянской. По старым-то плантам вон до коих сосенок...

- До каких до сосенок, черти. Где стена-то стояла? А?

- Стояла-то она, и впрямь стояла. Да сам же ты ее снес. Стало так, что не на своем она месте, голубушка, стояла. Ну, пропущай, штоли-ча. Эй, братцы, трогай. Ишь барин тоже... А ты, баринок, судом, коли хочешь, оттягивай. В те поры поглядим. А до срока своим посчитали, хрестьянским, как при дедах было. А по весне и скотинке нашей здеся выгон будет. Трогай, ребяты.

- Назад! Стрелять будем.

- А ты не грозись зря-то.

По осени продали братья-помещики стену на снос, на кирпичи. Пять рублей с тысячи давали рядчики. Но присмотру настоящего не было; возили, считали, как хотели. Мало братья-помещики заработали. Но понравилось. Ишь, сколько строений никчемных без крыш стоят. Все сносите. И запродали. Вон из Богоявленского подводы потянулись.

Живут братья, Федор с Вячеславом, в Лазареве, плоть свою тешат, а вокруг мужики живут, хлеб жуют. Но то ли нет братьям раздолья настоящего, то ли и не раздолья им вовсе надо.

Федор с Вячеславом в крепко топленной комнате сидят. На диванах. Брат на брата смотрят. Давно им скучно, и давно хочет Федор Вячеславу штуку подстроить. И разное говорить брату-ученику своему. Но не то все. И скучно Федору здесь, четвертому сыну железного старика. И не видят никогда они своего отца, ни духа призрака его. И не слышат. Так живут.

- Выпишем, Вяча, Корнута, что ли... А? С нянькой. Скучаешь ты, когда не пьешь.

- Пошел ты...

Вячеслав Федору подражает. И словами, и во всем. Старается.

- Ну, вот что, Вяча. Снимайся. На башню пойдем.

- Опять на башню?

- На башню.

И угождая брату, говорит младший Вячеслав, себя не узнавая:

- Пойдем.

И нужно им было пройти синюю комнату. Никто не жил в синей комнате старого флигеля. И стояла она пустая: в жилые комнаты унесли братья все оттуда. Лишь тахта рваная у стены. Кисло и затхло пахнет ее мочальное нутро, видимое сквозь многие дыры.

Прошли братья. И опять синяя комната показалась им нехорошей.

И Федор подумал:

- А ну ее!

Вячеслав же прошептал:

- Господи, помилуй. Господи, помилуй.

Вспомнил няньки Домны россказни. Про старика про какого-то давно говаривала.

И так миновали синюю комнату.

И по двору шли. И говорил что-то Федор рабочим, странно-ненужным своим рабочим людям. И покорно отвечали. И довольные шли братья.

Башня через двор. К ней узкий-узкий дом пристроен. Нет давно крыши. Продать и стены на снос, коли так...

В башню братья вошли. Федор первым. Вячеслав - тому уж как-никак за братом идти - Вячеслав идет по крутым этим ступеням, свое подумывает. А дума его все та же...

- Отобью-ка я Веру от Федора.

И еще дума:

- Хороша попа Ивана дочка. Ах, хороша Мелания.

Но говорит Федор, громко говорит-будит:

- Стой! Какой черт с позавчера две ступеньки вынул.

И вот осторожно. И вот добрались на верх башни. Чугунный балкон кругом. Перила разными людьми усадебными на разные потребы давно растащены. Миг ненависти в сердце Вячеслава наступил. Часто за последние дни разгорается ненависть против брата в Вячеславовом сердце полудетском. И дышать ему тогда трудно. Убить-сокрушить руки хотят. Противен пьяный брат. И то противно, что всегда-то они вместе, и друг над другом глумятся и то противно еще, что Федор - пьяный, грубый бездельник, и явно ненужна жизнь его. И покажется вдруг Вячеславу, что сам-то он и не пьян никогда, и не груб, и хороша была бы жизнь его, если бы не брат. Убить-сокрушить... И отскочил Вячеслав, силой ненависти своей испуганный, назад в дверь башни. Страшен показался балкон башенный, неогороженный. А внизу во дворе народ ходит. И, верно, кое-кто на братьев глядит. Застучали-заскрипели под Вячеславом башенные ступени дубовые.

- Стой! Куда, дурак?!

- Пошел к дьяволу!

Будто башенное нутро прохрипело.

- Ты что же это! Мне противоречить...

- Пошел ты...

Вошла в пьяного Федора сила башни, сила недавних жизней ее, и он сказал-прокричал:

- Эй, Вячеслав! Пойдем ныне ночью в поповский дом... Меланью выкрадем.

- Что? Что? - захрипело башенное нутро. А сам задумался вдруг. Да это-то и нужно? И так хорошо будет?

Но злоба-ненависть пуще закипела.

- Как? И он про Меланью думает, подлец? Убить его мало, сукина сына... Меланью!.. Да я ему такую Меланью покажу...

И в неспешном раздумье опять наверх пошел. Что сделает? Что скажет? А сверху голос пьяный, ненавистный:

- Дура-голова, пойдешь, что ли? Чего нам бояться, помещикам. Веселая штука выйдет. Выкрадем, у себя в дому спрячем, натешимся. А поп что? Попа водкой купим. И не пикнет. Только, чур, я первый. А захочу - и вовсе младшему брату не достанется... А Верка пусть смотрит...

И загрохотал пьяным хохотом. И понял Вячеслав, уже на балкон ногу занесший, что глумится Федор, что проник пьяный в тайну его.

Вдруг Федор несознанно сказал-прокричал Вячеславу:

- Стой!; Стой!

Почувствовал нечто Федор в лице брата. От края балкона отпрыгнул, сказал-прокричал:

- А...

Кулаки к груди прижал, в дверь пробивается. А тот:

- Стой, Федор! Стой здесь!

- Это почему: стой?

- Стой, говорю. Вниз не иди.

- А!

Ужас грядущего охолодил Вячеслава. Вот сейчас случится. Вот сбросит он на подснежные камни двора негодяя ненавистного. А дальше что? А что, коли тот его сбросит? Сильнее. И стоя на пороге возможности, охолодел. Пот холодящий под рубашкой заструился. И обманул себя и брата:

- Скажи: где деньги?

- Деньга? Ты про те, про настоящие? Про отцовские? А бес их знает...

- Ты взаправду не знаешь?

- Да чего знать-то? Рожнов-подлец да Семен с Макаром как хотят вертят. В город надо ехать, вот что... Посылают, черти, по сотенной, будто на смех...

И вот охолодел Вячеслав до дрожи. И другим голосом понудил себя сказать:

- Да я так...

И спускаться начал по ступеням.

- Что так? Ехать надо.

Но оборвал сразу. Вячеслав рукой махнул. Противны, нудны ста­ли слова притворные.

И спускались братья с башни. Вдруг младший сказал хрипло так, угрожающе:

- Понял, что ли?

- Что понял?

И прохрипел тогда Вячеслав, спеша вниз: