Борис Тихомолов - Небо в огне

• Название: Небо в огне
• Автор: Борис Тихомолов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Андрей Мятишкин: В годы войны Борис Тихомолов летал в Авиации Дальнего Действия. На его счету налеты на Берлин, Данциг, Кенигсберг, Бухарест. В 1943 году он участвует в доставке советской делегации в Тегеран. Стал Героем Советского Союза. После войны начал писать. Эту книгу можно отнести и к прозе, и к мемуарной литературе. Написано все отлично.

---

— Вы сегодня опять возьмете максимальную загрузку?

Цель вчерашняя — железобетонные укрепления фашистов. Надо размолотить их тяжелыми бомбами, чтобы легче было пехотинцам взять штурмом цитадель врага. Каждая лишняя бомба…

Это я агитирую себя?! Хорош вояка, нечего сказать!

Я гоню прочь трусливую мыслишку — отказаться от максимальной бомбовой загрузки.

— Да, конечно, — небрежным тоном отвечаю я. — Максимальную.

Адъютант почтительно заносит в боевое расписание цифру 2500. Смотрит на меня с восхищением.

— Вчера у вас был такой красивый взлет!

— Что? Взлет? Да, да, конечно. Сегодня он будет еще красивее.

Адъютант уходит, а я уже весь занят соображениями о предстоящем взлете. Эх, налим, налим, так и не ухватил я тебя за жабры!

Аэродром отгуделся моторами и затих. Летчики, торопясь, докуривали папиросы: скоро на взлет. Мимо, с флажками в руках, прошел дежурный командир. Покосился на наши три пятисотки, ничего не сказал. Штурман солидно откашлялся:

— Полезли?

— Полезли.

Разбирая лямки парашюта, я подумал: "Может, мне зарулить подальше, на самый конец взлетной полосы? Нет, это будет неправильно. Нехорошо по отношению к товарищам. Это значит — показать, подчеркнуть для всех, что-де вот, мол, смотрите, у меня максимальная загрузка. Видите, как трудно.

Нет. Надо взлетать, как и все. Даже наоборот, надо сделать так, чтобы всем было яснее ясного, что взлет с такой нагрузкой не сложнее взлета… на пустой машине. Вот как Надо сделать!

Подрулили. Еще светло, и мне виден дежурный, стоявший возле бетонной взлетной полосы.

Подрулили четвертым. Взлетал самолет. Чтобы не мешать, мы остановились на грунте. И тут мне пришла в голову мысль: взлечу отсюда! Не буду заруливать на полосу. Конечно, все будут удивлены, что мы с такой загрузкой пренебрегли бетонной полосой. Пусть удивляются, пусть.

Первым удивился командир, когда увидел, что я, развернувшись, встал рядом с бетонкой. Сначала он подумал, что у меня не ладится с машиной. Он принялся растерянно перебирать в руках флажки, но я, отодвинув фонарь, поднял правую руку — прошу разрешения на взлет.

Командир опешил. Осмысливая мой поступок, он некоторое время пристально смотрел на нас, потом как-то, не очень настойчиво, пригласил меня жестом на бетонку, и, когда я, отрицательно мотнув головой, показал рукой, что буду взлетать отсюда, он пожал плечами, улыбнулся и, внезапно приняв стойку "смирно": красный флажок вниз, у левого сапога, белый вверх, затем отчетливым движением белого флажка в сторону дал мне разрешение на взлет.

Сердце мое затрепетало от восторга: умный, умный, Добрый командир! Джуда якши адам!

К моему удивлению, бежали мы недолго. По крайней мере, вдвое меньше, чем вчера, взлетая с бетонки. В чем же дело? Налим, где твои жабры?

К вечеру следующего дня, давая боевое задание полку, командир оказал, кивнув на меня головой:

— Отдаю должное сообразительности командира первой эскадрильи. Он вчера предпочел взлететь с максимальной загрузкой с грунта, а не с бетонки.

— Мы это заметили, — оказал кто-то. — А почему?

— А как вы думаете — почему? — спросил командир и заговорщицки мне подмигнул: — Ну, кто скажет?

Летчики растерянно молчали. Многие из них, повернувшись ко мне, ждали ответа. Я покраснел до ушей. Что я им скажу, когда и сам не знаю.

Меня выручил командир.

— Все дело в колесах, — сказал он. — Покрышки наших самолетов не рифленые. Гладкая взлетная полоса, гладкие колеса. При большой нагрузке баллоны присасываются к бетону. А на грунте этого нет. Гравий…

Я готов был треснуть себя кулаком по лбу и провалиться сквозь пол. Такой простой вещи и не мог сообразить!

Я сидел посрамленный в своих собственных глазах. Налим был взят за жабры, но — увы — не мною…

Юбилейный вылет

Тяжелый четырехмоторный бомбардировщик "ТБ-7" гвардии капитана Карташова шел с полным грузом бомб на боевое задание. Это был юбилейный, сотый вылет экипажа, и в полку собирались отметить его.

Замполит эскадрильи уже который день ходил с озабоченным лицом и все шептался в красном уголке с сержантами и офицерами, умеющими писать лозунги, рисовать и красить. А сегодня в столовой вдруг ни с того ни с сего подошел к Карташову шеф-повар, низенький, толстый, со смешной фамилией Непейвода, и, почтительно склонившись, спросил, что бы он и его экипаж хотели получить к столу после юбилейного вылета.

Карташов угрюмо проворчал, что нужно сначала сделать этот вылет, а потом звонить в колокола. И штурман, чтобы вывести шеф-повара из затруднения, заказал… мороженое. Непейвода удивленно вздернул бровями, так как на дворе стоял октябрь, но возражать не стал: заказ есть заказ.

И вот они летят на сотый боевой. Уже видна цель. Упираясь в облака, нервно шарили по небу лучи прожекторов, и частые разрывы бомб озаряли все вокруг красноватым мерцающим светом. Иногда, разбрызгивая искры, с земли вздымалось кверху хвостатое пламя. Тогда в наушниках со всех сторон корабля неслись восхищенные охи и ахи воздушных стрелков и радиста: "Вот хорошо влепили! Вагоны рвутся".

Естественно, что штурман корабля, гвардии капитан Соломатин, всегда старался получить такие похвалы и в свой адрес, но, честно говоря, это удавалось не каждый раз, хотя в боевом донесении и приходилось скрепя сердце писать: "В результате бомбометания на земле возник один взрыв и два пожара", иначе не зачтут боевой вылет. Так, по крайней мере, было недавно заведено у них в полку вновь назначенным начальником штаба, с которым экипаж Карташова был не в ладах.

Месяц назад они всей дивизией бомбили спрятанные в лесу крупные склады фашистских боеприпасов. Было тихо — ни прожекторов, ни зениток. Бомбы сыпались, как из мешка, но никаких взрывов не наблюдалось. Видно, разведка неточно дала координаты. Тогда Соломатин на свой страх и риск отвел корабль километров на пять в сторону, где, как ему показалось, вроде сверкнул огонек, прицелился и сбросил бомбы.

Произошел невероятной силы взрыв. Вздыбилось небо, на мгновение исчезла ночь, и машину так тряхнуло, что Соломатин едва удержался на сиденье. В те минуты он испытал величайшую радость успеха, весь экипаж восторгался его находчивостью. В своем донесении Соломатин тогда записал: "В 00 часов 32 минуты сброшены бомбы на пять километров южнее заданного квадрата по подозрительному огоньку. В результате бомбометания на земле возник большой силы взрыв". Но пожары и взрывы были у всех, и начальник штаба, сделав строгий выговор командиру корабля за бомбометание не по цели, этот вылет не засчитал.

Случай этот запомнился всему экипажу и особенно ему, штурману. Дернул же его черт проявить тогда телячий восторг и написать в боевом донесении, что бомбили не по цели! Ведь теперь у них был бы уже сто первый боевой вылет.

Лететь до цели осталось десять минут. Доложив об этом командиру, Соломатин достал из кармана комбинезона самодельный алюминиевый портсигар, закурил и, зажав папиросу в кулаке, чтобы не мешала, прильнул к иллюминатору. Ему показалось, будто бы впереди, внизу, среди темного лесного массива, вспыхнул огонек. И огонек мигал? Это было более чем странно: лес — и вдруг электрический свет! Чтобы это могло быть?

И чем ближе они к нему подлетали, тем настойчивей мигал огонек. Длинные вспышки перемежались с короткими. Несомненно, кто-то давал сигналы с земли, но кто? Врат или друг? Известен случай, когда таким вот способом фашисты спровоцировали бомбометание советскими самолетами лагеря партизан.

Соломатин не был силен в азбуке Морзе, но фраза все время повторялась, и он, наконец, прочитал: "Огонь на меня… Огонь на меня… на меня!.."

От волнения у штурмана задрожала рука, державшая папиросу. Он сделал несколько жадных затяжек. Где-то здесь вот, слева, должно проходить шоссе. Ага, вот оно. И речка. Там, где мигает фонарик, должен быть населенный пункт Светлые Роднички. Внезапно вспомнилась фраза, сказанная кем-то из летчиков во время ужина: "Хороший санаторий, братцы, эти Светлые Роднички! Я в нем был до войны. Сейчас там, конечно, отдыхают фашисты…"

"Санаторий? Фашисты?"

Соломатин задумался. Какая-то еще неясная догадка вот-вот готова была приобрести весомый смысл, воплотиться в логический вывод. Санаторий… Да, тут что-то есть. Что-то есть.

"Огонь на меня… Огонь на меня… Огонь на меня…" — настойчиво мигало внизу.

Машина слегка покачивалась, вздрагивала, словно живая. Через открытую форточку в кабину врывалось сырое дыхание облаков. Рокотали двигатели. За спиной, в бомболюках висел смертоносный груз. Несколько тонн взрывчатки, упакованной в стальные оболочки…

Огонёк приближался. На темном фоне леса едва проглядывали заснеженные линии шоссе, извилистое русло речки и прямоугольное пятно населенного пункта. И в самом центре его — световые сигналы: тире, тире, два тире, точка. Три тире, тире, точка… Кто же это? Враг или друг?