Вера Панова - Собрание сочинений (Том 5)

• Название: Собрание сочинений (Том 5)
• Автор: Вера Панова
• Жанр: Советская классическая проза

В том вошли циклы исторических повестей и рассказов В. Ф. Пановой "Лики на заре", "Смута", посвященные Руси X - XII и XVI - XVII вв., рассказы из циклов "Из американских встреч", "Из запасников памяти", а также впервые публикуемая в полной редакции автобиографическая повесть "О моей жизни, книгах и читателях".

Составление и подготовка текста А. Нинова и Н. Озерновой-Пановой

Примечания А. Нинова

---

Спросит: Феодосий, где овцы мои?

И не было никого, кому бы сказать с чистой совестью: тебе передаю паси их.

Удручительна была вражда между иереем Титом и дьяконом Евагрием.

Они друг на друга не глядели. А если глянут - больны становились от ненависти.

Феодосий призывал их, ставил перед собой и убеждал:

- Что делаете? Опомнитесь. Вы же братья по духу. Поликуйтесь сейчас же, чтоб не зашло солнце во гневе вашем.

Тит с Евагрием, не смея ослушаться, ликовались бородатыми щеками, но слишком видно было, что им не ликоваться хочется, а кусаться. А уйдя, продолжали свое.

Тит идет по церкви с кадилом - Евагрий отбегает, чтоб его даже дым от Титова кадила не коснулся. Другой раз не отбежал, - Тит мимо прошел и не покадил, нарочно.

Тит сухой был, мелкий, а Евагрий тучный, с голосом как из бочки, и этим голосом он не уставал ругать Тита. А Тит еще пуще ругал Евагрия, безумными словами оскверняя свои иерейские уста.

И вот чем это кончилось.

От злобы Тит смертно разболелся. Боясь предстать перед всевышним со смрадом в душе, он решил помириться с Евагрием. Три старца пришли к Евагрию и сказали:

- Отче Евагрий! Отец Тит помирает.

- Да ну! - сказал Евагрий, обрадовавшись.

- Отче Евагрий! - сказали старцы. - Отец Тит велел тебе сказать: прости меня, брат мой, что я на тебя гневался.

- Кал он, ваш отец Тит! - отвечал Евагрий. - Пущай помирает без прощенья! - Но старцы, рассердясь, кликнули на подмогу братьев помоложе и силой поволокли его к Титову одру.

Тит сполз с одра и распростерся перед Евагрием, умоляя:

- Прости меня!

Но Евагрий, вырываясь из державших его рук, твердил с бранью:

- Не прощу ни в этом веке, ни в будущем!

И такой разжег в себе огнь, что кровь его изменила свой состав и цвет, лицо синевой налилось, рот перекосился, и вдруг повис тучным телом на руках у иноков. Те опустили его на пол и увидели, что он мертв.

- Смотри-ка, отче Тит, - сказали они, ужаснувшись, - как господь покарал отца Евагрия. В адской лютости, не покаявшись и не причастившись, он испустил дух.

- Да ну! - сказал Тит, подняв лицо от полу.

Увидел Евагрия, лежавшего бездыханно, проворно встал и перекрестился:

- Слава тебе, господи!

- А ты никак исцелился, отче Тит, - сказали старцы.

- Подлинно! - воскликнул Тит. - Я здоров совсем, милостью божьей!

И, взяв свою постель, пошел по обители возвестить о чудесном своем исцелении. А Евагрий был погребен со страхом и плачем, и Тит тоже плакал тихими слезами.

Много бывало разного, о чем Феодосию, как игумену, исправно доносили.

И лентяйничали, и скоромное ели, и деньги друг у друга отнимали, и хуже.

Он старался занять их работой: трудились бы да молились и не думали о чем не надо.

Написал прошение князю Изяславу: "Бог умножает братию, а места у нас мало. Ты бы нам отдал гору над пещерами", - и Изяслав прошение уважил. Феодосий велел копать длинный подземный ход, целую улицу, и кельи по сторонам: чтоб не разбредались, держались на виду.

И большую пещеру ископали, для церкви.

Новую обитель обнесли оградой, у ворот посадили привратника, чтоб не было праздного шатанья в город и иных соблазнов.

Также занимал их умы трудами в книгохранилище. Кто хорошо знал по-гречески, те у него переводили книги. Имевших красивый почерк усаживал за переписку. Многим это нравилось, состязались во всяческих изощрениях и завитушках. Другие рисовали заглавные буквы, третьи переплетали во славу божью, чистым делом отвлеченные от искушений.

К тогдашним временам относится второе чудо Феодосия.

Пришел к нему эконом и сказал:

- Припасы кончились, деньги кончились. Завтра братии нечего будет есть.

Феодосий ответил, не вставая с колен, - он молился:

- О чем заботишься? Завтрашний день не настал еще. Будет день, будет и пища.

И продолжал молиться. Эконом ушел. Спустя немного Феодосий позвал его и показал:

- Смотри.

На столе лежала золотая монета и светила, как маленькая луна.

- Видишь, - сказал Феодосий, - господь о нас позаботился.

И рассказал, что после ухода эконома вошел молодой воин в доспехах, положил монету на стол и удалился.

Ворота ограды были заперты, никто не видел воина. Братия поняла с трепетом, что то приходил из архангелов кто-либо и что сделалось это по молитве Феодосия.

Пешком, как подобает, пришел поклониться обители греческий монах Михаил. Он не имел вида нищенского, как пещерники, был статен, в новой ризе, волосы и борода ровно подстрижены: он приехал из Константинополя в свите митрополита Георгия. После службы они с Феодосием беседовали вдвоем.

- Ты из какого монастыря? - спросил Феодосий.

- Я, - отвечал Михаил, - из Студийского монастыря, основанного консулом Студием в пятом веке, ты о нем, должно быть, слыхал.

- Как же, - подтвердил Феодосий, - дошло и до нас, как вы богоустроенно живете. Правда ли, будто у вас особо строгие правила, от греха ограждающие, как бронь?

- Грех, - вздохнул Михаил, - любую бронь пробивает. Но кое-чего мы, бесспорно, достигли. По крайней мере у нас почти совершенно покончено с идиоритмом, то есть с вольностью поведения и передвижения. У нас этого нет, чтоб монах делал у себя в келье что хотел, а соскучившись на одном месте, брал посох и суму и отправлялся в другие места по своему усмотрению. Великое единообразие жизни обеспечивает нам порядок в той степени, в какой он вообще возможен в людском общежитии. Первоначальная мысль о необходимости единообразия принадлежит преподобному Пахомию, возмутившемуся беспорядочностью жития святых отшельников в африканской пустыне. Он же, как тебе известно, наметил основные установления, ограничивающие эту беспорядочность. Но собственно устав, которым руководствуется Студийский монастырь, до мельчайших подробностей разработан лишь в девятом веке знаменитым Феодором Студитом, нашим иноком. Там предусмотрен каждый возможный шаг спасающегося брата и всё учтено, чтоб не дать ему споткнуться.

- Неужто каждый шаг? - спросил Феодосий. - И ты можешь ознакомить меня с этим уставом?

- Изволь. Среди книг, мной привезенных, есть краткий список устава. Я с радостью дам тебе его переписать. Полный же устав, исправленный патриархом Алексием, содержит несколько обширных пергаментных свитков и хранится у нашего монастырского библиотекаря отца Ефрема.

- Скажи, - подумав, спросил Феодосий, - вот я вижу твой вид холеный, волосы у тебя ниспадают лоснистыми волнами, одежда новая, - так положено по вашему уставу или же это есть отклонение от него, идиоритмическая вольность?

- Я благословен на эту вольность, - отвечал Михаил, - вернее, вынужден к ней моим назначением в свиту митрополита. Отправляя нас за рубеж, в Константинополе заботятся, чтоб мы выглядели приятно для чужих глаз и с блеском представляли святую соборную и апостольскую церковь. У себя же в монастыре мы в смысле одежды, как и в других смыслах, стеснены всевозможно. По Студитову уставу даже не имеем собственного платья, вообще никакой собственности, будь то деньги, или пища, или игла для шитья.

- О премудрое установление! - воскликнул Феодосий. - Собственность чума, проказа, растление души! Дело пойдет лишь в том случае, если ни у кого из нас не останется даже иглы для шитья, но всё будет принадлежать обители. Только тогда сумеем истинно служить господу богу нашему.

- Не уповай чрезмерно, - заметил Михаил. - Не так всё это просто.

- Брат мой, - возразил Феодосий, - но ведь что-то с ними надо делать, чтоб не грешили ежеминутно и суеверие вкупе с земными страстями не вытеснило веру и не ушло бы от них вечное блаженство.

- Что-то делать надо, - согласился Михаил. - Но вряд ли устав так уж содействует укреплению веры. Для укрепления веры, я считаю, полезней всего чудеса.

- К чудесам привыкают.

- К уставу тем более.

- Может быть, - сказал Феодосий, - у вас в Греции меньше пропастей, куда слабому ничего не стоит сорваться. У нас же устав нужнее, чем чудеса.

- У нас, - ответил Михаил, - пропастей настолько же больше, насколько Константинополь богаче, многолюдней и просвещенней Киева.

- К примеру, у вас нет волхвов, - сказал Феодосий, - этих богоненавистников, подстрекающих народ на бесчинства, и старые идолы у вас давно перебиты, а нашим еще молятся, ох, многие, куда наш взор не досягает... А известна ли в Греции мерзостная ересь, называемая христовством?

- Не о той ли говоришь ереси, когда мужчины и женщины надевают белые одежды и кружатся, призывая духа?

- И докружившись до одури, падают в корчах, выкликают, бьются, как бесноватые...

- И одни впадают в блуд, а другие оскопляют себя, заливая блудилище кровью, - продолжал Михаил. - Не то чтоб эта ересь была у нас распространена, но мы знаем о ней, поскольку из наших краев она исходит издревле.