Дзюнъитиро Танидзаки - ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА

• Название: ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА
• Автор: Дзюнъитиро Танидзаки
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-93699-075-3

Дзюньитиро Танидзаки (1886–1965) — японский писатель, идеолог истинно японского стиля и вкуса, который ярко выражен в его произведениях. В его творениях сквозит нарочито подчёркнутый внутренний, эстетический мир человека из Японии. Писатель раскрывает мир японского человека сквозь призму взаимоотношений героев его рассказов, показывая тем самым отличность восточного народа от западного. А также несовместимость образа мысли и образа жизни. Все его творения пронизаны духом истинно японского мировоззрения на жизнь.

---

— А, сэнсэй!.. Это госпожа Сугидзаки… — сказала Наоми и, взяв меня за руку, подвела к ней. — Познакомьтесь, пожалуйста: это Дзёдзи Кавай…

— Вот как? — сказала госпожа Сугидзаки и, заметив, что Наоми покраснела, и, очевидно, поняв причину, поднялась и поздоровалась со мной, не дослушав. — Очень приятно. Разрешите представиться, Сугидзаки… Присядьте, пожалуйста. Наоми-сан, принесите-ка вон тот стул! — Она снова обратилась ко мне: — Пожалуйста, садитесь. Ваша очередь, правда, подойдет скоро, но если вы будете все время стоять, вы устанете.

Не помню, как я представился. Должно быть, просто пробормотал что-то себе под нос. Я был смущен оттого, что не знал, что она думает о наших с Наоми отношениях, насколько Наоми посвятила ее в характер нашей связи, — я забыл спросить об этом у Наоми, когда мы выходили из дома.

— Познакомьтесь, пожалуйста, — не обращая внимания на мое смущение, сказала она, указывая на женщину с курчавыми волосами. — Это супруга господина Джеймса Броуни из Йокохамы. А это господин Дзёдзи Кавай из Электрической компании на улице Ои.

Ах, вот оно что, значит, эта женщина — жена иностранца! Окончательно растерявшись, я только молча кланялся.

— Простите, вы сегодня здесь фоисто тайму? — сразу же принялась болтать эта курчавая, вовлекая меня в болтовню. Это фоисто тайму она произнесла с ужасно важным видом и к тому же такой скороговоркой, что я невольно переспросил: «Что?…» — и еще больше смутился.

— Да, в первый раз, — пришла мне на выручку госпожа Сугидзаки.

— Ах, вот как… Да, но… что я хочу сказать… Да… Джен-реманам моа-моа дификалт чем лэдкй… Но если вы в первый раз, то сразу…

Это странное «моа-моа» я совершенно не мог понять, но наконец уразумел, что так она произносит слова «more-more». Вместо «gentleman» она говорила «джен-реман», вместо «little» — «ритуру» и беспрерывно вставляла в речь английские слова в таком невероятном произношении. По-японски она говорила с каким-то странным акцентом, без конца прибавляя «…что я хочу сказать…», и болтала, не останавливаясь, со скоростью огня, пожирающего промасленную бумагу.

Затем снова начался разговор о Шлемской, о танцах, об иностранных языках, о музыке, о сонатах Бетховена, о Третьей симфонии, о том, какая фирма выпускает хорошие, а какая плохие граммофонные пластинки. Я окончательно сник и замолчал, и тогда из беспрерывного потока ее слов, обрушившегося теперь уже на госпожу Сугидзаки, я уловил, что эта супруга мистера Броуна берет у нее уроки музыки. У меня не хватало ловкости улучить момент, попрощаться и выйти на свежий воздух, я был вынужден, мысленно сокрушаясь о своей горестной участи, выслушивать всю эту болтовню, зажатый между этими двумя болтливыми сороками.

Когда окончились занятия с группой Акционерной компании «Тоё Сэкию», госпожа Сугидзаки подвела нас к Шлемской и представила сперва Наоми, потом меня. Наверное, так требовалось по европейскому этикету — дама всегда должна быть первой… Госпожа Сугидзаки представила Наоми как «мисс Каван». Мне было любопытно, как будет вести себя Наоми в присутствии иностранки. Как ни была Наоми самоуверенна, но перед Шлемской она все-таки оробела, и когда та, сказав несколько слов, подала руку и на ее надменном лице показалась улыбка, Наоми, вся красная от смущения, робко пожала протянутые пальцы. А я уж тем более — я просто не мог заставить себя взглянуть на это бледное точеное лицо и, потупившись, молча прикоснулся к руке, украшенной кольцом, сиявшим бесчисленными мелкими бриллиантиками.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Я простой, грубый человек, но мне нравится все изысканное, и я, как уже известно читателям, во всем следую европейской моде. Если б я имел много денег, я, может быть, поселился бы за границей и женился на иностранке. Но я не могу себе этого позволить, поэтому сделал своей женой Наоми, которая среди японцев выглядит иностранкой. Но я мал ростом, лицо у меня смуглое, зубы скверные, и высокая, статная европейская женщина мне совсем не пара, поэтому я считал, что такая женщина, как Наоми, отвечает всем моим требованиям, что японец и японка больше всего подходят друг другу, и был вполне доволен.

Но знакомство с женщиной белой расы было мне приятно, больше того, оно вселяло в меня гордость. Честно говоря, с моим неумением держать себя в обществе и слабым знанием иностранного языка я уже потерял надежду на то, что в жизни мне представится случай познакомиться с иностранкой. В кино и в европейской опере я часто видел актрис, но их красота казалась мне нереальной. И вдруг, на уроках танцев, я смог познакомиться с европейской женщиной, да еще с графиней! Не считая старой мисс Харисон, я впервые в жизни удостоился чести поздороваться за руку с иностранкой. Когда госпожа Шлемская протянула мне свою белую руку, сердце у меня невольно затрепетало и я так смешался, что даже не знал, следует ли мне пожать протянутую руку.

Конечно, у Наоми руки тоже были красивые, с нежной, гладкой кожей и с длинными пальцами, у Шлемской пальцы были потолще, чем у Наоми, но тем не менее руки очень красивые, и при рукопожатии можно было почувствовать упругость кожи. Таково было мое впечатление. Кольцо с блестящим, большим, как глазное яблоко, камнем на руке японки, конечно, выглядело бы безвкусно; но на руке Шлемской, подчеркивая красоту пальцев, оно казалось изысканным и очень дорогим.

Но больше всего отличала эти руки от рук Наоми их необычайная белизна. Кожа была так прозрачна, что бледно-голубые жилки казались тонким узором на мраморе. До сих пор, лаская руки Наоми, я часто говорил ей:

— У тебя красивые руки, белые, как у европейской женщины!

Но, увы, теперь я понял, что у Наоми руки совсем другие по сравнению с руками Шлемской, они были попросту смуглые… И еще мое внимание привлекли ногти Шлемской. Они напоминали ракушки и были розовые, блестящие, с заостренными — очевидно, по европейской моде — концами. Я уже говорил, что Наоми была ниже меня всего лишь на один сун, а госпожа Шлемская, хотя и считалась миниатюрной для иностранки, тем не менее была гораздо выше меня, И когда я танцевал с ней, моя голова — может быть, оттого, что Шлемская носила высокие каблуки, — приходилась как раз на уровне ее декольте. Когда впервые она мне сказала: «Walk with me», — и, обняв меня, начала показывать, как надо танцевать уанстеп, как я страшно боялся, чтобы моя смуглая физиономия не коснулась ее груди! Мне достаточно было издали любоваться ее гладкой светлой кожей. Держа ее за руку, я все время думал, как бы не причинить ей неприятность прикосновением своих липких пальцев, как бы не обдать ее своим горячим дыханием. Ее грудь отделял от меня лишь легкий шелк, и я боялся задеть его. Когда выбилась прядка ее волос, я вздрогнул.

От ее тела исходил какой-то сладкий аромат. Потом я слыхал, как сплетничали о ней студенты из клуба гитаристов: «От нее пахнет потом». Впрочем, говорят, что от европейцев сильно пахнет потом и, чтобы заглушить этот запах, они употребляют духи. Но мне этот едва уловимый запах, смешанный с духами, сладкий и пьянящий, не только не был противен, а наоборот — в нем таилось непонятное очарование; вдыхая его, я грезил о невиданных заморских странах и фантастических садах.

«Это белое тело источает аромат…» — очарованный, мысленно твердил я и жадно вдыхал этот запах.

Почему я, такой неуклюжий, такой чуждый всей этой оживленной атмосфере танцев, прилежно занимался месяц и два, хотя и убеждал себя, будто делаю это ради Наоми? Сознаюсь честно: причиной была госпожа Шлемская. Мне доставляло удовольствие держать ее руку и каждый понедельник и пятницу, целый час, быть рядом с нею, прикасаться к ее руке. В ее присутствии я забывал о существовании Наоми. В эти часы меня как бы опьяняло крепкое, душистое вино.

— Дзёдзи-сан занимается усердно сверх ожидания! А я думала, вам скоро надоест!

— Разве?

— Вы же говорили, что не сможете научиться танцевать…

Всякий раз, когда об этом заходил разговор, я чувствовал себя виноватым перед Наоми.

— Я думал, что не сумею… А когда попробовал, мне понравилось. К тому же доктор постоянно твердит, что это прекрасная замена гимнастики.

— Ну вот видите! Всегда лучше попробовать на деле, чем рассуждать… — И не подозревая о моей тайне, Наоми громко смеялась.

Итак, после довольно долгого обучения, мы впервые отважились в ту зиму пойти на танцы в кафе «Эльдорадо» на Гиндзе. В те времена в Токио было еще не так много дансингов. За исключением двух лучших отелей, это кафе было единственным, где устраивали танцевальные вечера. Дансинги в отелях посещали преимущественно иностранцы. Там царил строгий этикет и нужно было быть одетым по-европейски, так что для начала мы решили отправиться в кафе «Эльдорадо». Все эти сведения где-то раздобыла Наоми, и именно она предложила начать с «Эльдорадо». Что до меня, то я вообще пока еще не решался танцевать в публичном месте.