М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

• Название: Учебник рисования, том. 2
• Автор: М.К.Кантор
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9428-412-6

Летописи такого рода появляются в русской литературе раз в столетие. Писатель берет на себя ответственность за время и, собирая воедино то, что произошло с каждым из его современников, соединяя личный опыт с историческим, создает эпическое полотно, которое сохраняет все детали, но придает им общий смысл и внятность. Все мы ждали книгу, которая бы объяснила, что же с миром и с нами случилось, и одновременно доказала, что случившееся есть тема художественная, что хаос может оформиться в художественный образ эпохи. Теперь такая книга есть. Это роман Максима Кантора «Учебник рисования».

---

Быть авторитетом в авангардизме так же логически невозможно, как быть специалистом в свободном падении; быть дисциплинированным в деконструктивизме так же логически нелепо, как быть искусным в параличе - это contradictio in abjecto, перформативная контрадикция. Однако именно иерархию в авангардизме и установил мир искусства; именно строгой дисциплине деконструктивизма и обучают современные мыслители. Несовместимость этих качеств весьма остро почувствовали анархисты в России и Испании: они в толк взять не могли, как можно рушить стереотипы и одновременно организовывать общество по нормам армейской дисциплины, отменять правила и внедрять иерархию, мыслимую при королевском дворе. Перформативные контрадикции случаются тогда, когда общество строит новый порядок: отряды НСДП были отрядами авторитетных авангардистов и дисциплинированных деконструктивистов. Из поколения дисциплинированных деконструктивистов и формировалась новая власть: а вот теперь ее назвали управляемой демократией.

И страх закрался за воротник мамок и нянек, и страх сжал их сердце под накрахмаленной сорочкой. Ах, не вовремя, не подумав, не просчитав последствий назначили они волка с рыбьими глазами править собой. И забегали, заметались по кремлевским коридорам, зашушукались по отдельным кабинетам ресторанов: а если бы мы не того, а этого поставили? А? А если вот, например, того? Где прогадали? Где?

Однако просчета не было. Мамки с няньками, Балабос с Левкоевым, Дупель и остальные прогрессисты - решили совершенно правильно, иначе и не могли решить. Виноваты не они, виноваты не политтехнологи, неверно посчитавшие вероятности, виновато искусство, то проклятое искусство, которое собирал Михаил Дупель, патронировал Балабос и скупал Тофик Левкоев. Каково искусство, такова и политика, не бывает так, что искусство выражает одни ценности, а политика другие.

Мир имеет ту политику и таких политиков, которые в точности соответствуют идеалам искусства, которое мир признает за таковое. В конце концов, политика не более чем один из видов искусства, а Платон ставил ораторское мастерство даже еще ниже, называя его просто сноровкой. Искусство - и так было на протяжении всей истории человечества - формирует идеалы, которые политика делает реальными. Наивно думать, будто искусство следует за политикой, так происходит лишь с заказными портретами. Но самый убедительный заказной портрет создают политики - и выполняют его в точности по заветам интеллектуалов.

XIV

Данное положение можно проиллюстрировать диалогом, состоявшимся между Гришей Гузкиным и бароном фон Майзелем на открытии художественной ярмарки FIAC - знаменитого парижского салона. Гуляя об руку с бароном вдоль стендов, увешанных современным искусством, т. е. телевизорами, в которых нечто мелькало, холстами с кляксами и т. п., Гриша решился наконец на разговор, давно задуманный. Некогда, сидя с Пинкисевичем у Липпа, он положил себе довести до сведения барона разницу меж подлинным творчеством и поделками прощелыг.

- Какой упадок, произнес он, дефилируя вдоль залов.

- Напротив - расцвет! Я не столь пессимистичен, как вы, Гриша, - благодушно ответил барон, - поглядите, как много новых идей, - барон указал на некоторые кляксы, на банки с фекалиями, на фотоколлажи, - сколько фантазии! Меня волнует современное искусство: я черпаю энергию для новых проектов.

- Какие же здесь идеи? - хотел было сказать Гузкин, но раздумал. В конце концов, если барон черпает энергию, стало быть, энергия здесь есть. А в том, что энергия есть у самого барона, сомневаться не приходилось. Стало быть, он ее взял откуда-то.

- Хм, - сказал вместо намеченной реплики Гриша, - на днях мы видели с Барбарой радикальные вещи Карла Андрэ - такие, знаете ли, чугунные квадратики. Резкие вещи, барон. Мне они напомнили Малевича.

- Да, - сказал барон, - Малевич. Понимаю.

- Вот кто дарил миру идеи, не так ли, барон? Впрочем, и Карл Андрэ своими квадратиками меня покорил.

- Ah, so, - сказал барон, - Карл Андрэ! Ja, ja! Чугунные квадратики! Я знавал людей, которые их собирали, - есть такое семейство Малатеста. Не слыхали? Бруно Малатеста сделал состояние на морских перевозках. После войны, - загадочно сказал барон, - чего только не возили. Однажды он купил сто пятьдесят таких квадратиков. Собирался выложить пол в ванной комнате в Портофино, но жена пристыдила. Он был женат на одной еврейке, из Ротшильдов. Да, именно так. Сара Малатеста.

Гриша почувствовал, как пот течет у него между лопаток, стекает в штанину, и струйка чертит свой путь по ноге.

- Карл Андрэ и Малевич работают в одном дискурсе, - сухими губами сказал Гриша.

- Да, - сказал барон, - пожалуй. Пожалуй, в одном. Никогда не думал об этом. Интересная мысль, Гриша. Вы наблюдательный человек.

- В их творчестве много общего.

- Там квадраты - и тут квадраты. Верно подметили, Гриша.

- Они только кажутся похожими, - сказал Гриша, - но присмотритесь!

- Все-таки сходство есть, - сказал барон, приглядываясь.

- В общих чертах похоже, - сказал Гриша, - но идет развитие темы.

- Видимо, это и называется - следовать традиции?

- Это перекличка гениев во времени, - сказал Гриша. - Помните «Маяки» Бодлера, барон? Так движется дискурс: от Малевича - к Иву Кляйну, от Кляйна - к Карлу Андрэ, от Андрэ - к Пинкисевичу.

- Удивительная мысль, - сказал барон, - они все рисуют квадратики? А кто такой Пинкисеффитч?

- Пинкисевич - это московский художник. Серые квадратики и треугольники, - сказал Гриша и подумал: вот я сделал имя Эдику.

- Все рисуют квадратики - любопытный поворот мысли. Были и другие имена. Мондриан, не так ли? Думаю, можно сказать, что он работает в одном дискурсе с Ивом Кляйном и Малевичем.

- Вы уловили суть, барон.

- И с Карлом Андрэ тоже.

- Безусловно.

- Квадратики только кажутся одинаковыми, а вообще они все разные - не так ли?

- О да!

- У Мондриана - желтые и красные, а у Кляйна - голубые, я прав, не так ли?

- А у Пинкисевича - серые.

- А у Малевича - черные. Это о чем-нибудь говорит, полагаю.

- Несомненно.

- Скорее всего, - сказал барон, - о терпимости общества к разным квадратам.

- То есть к разным точкам зрения, к полярным убеждениям.

- Один квадрат непохож на другой, - задумчиво сказал барон.

- Это воплощение принципов плюрализма, - заметил Гриша.

- Каким цветом хочу, таким квадрат и закрашу, - обобщил барон.

- Поразительно, как много можно сказать одним квадратом! - сказал Гриша.

- Не правда ли? И деликатно, без деклараций.

- Можно написать тома.

- А мы еще не рассмотрели треугольников.

- Это отдельная тема!

- Ха-ха, - сказал барон, - забавно, что Гитлер считал кубизм изобретением большевиков. Что бы он сказал, глядя на Карла Андрэ?

- Объявил его представителем дегенеративного искусства? - придал Гриша остроту разговору. Он давно понял, что умеренное осуждение фашизма в Германии уместно, важно не перегибать палку. Сказал - и остановись. Не тебе судить о чужих порядках. Спросить - можно.

- Дегенеративным искусством? - барон поднял брови, - вряд ли. Все- таки у Америки много ракет.

- Тогда Пинкисевича бы объявили дегенератом, это уж точно.

- Пинкиссеффитч? Надеюсь, я правильно произношу это русское имя. Возможно. Да, его, возможно, и объявили бы дегенератом, - барон задумался.

- Те времена, слава богу, прошли, - сказал Гузкин.

- Да, - задумчиво сказал барон, - прошли. Любопытно, что делает сейчас Сара Малатеста?

Гриша расстался с Сарой час назад и мог ответить на этот вопрос, но он промолчал.

- Такое разнообразие квадратов, - сказал барон фон Майзель, - возможно только в свободном обществе.

- Безусловно, - сказал Гриша.

- Именно потому, что каждый может рисовать квадраты как хочет, мы являемся свободным миром, и барон объяснил Грише, что вдохновляется разнообразием квадратиков, когда определяет сферы интересов компании. Гриша слушал его и кивал. Некая мысль не давала ему покоя, он никак не мог додумать ее до конца: если разнообразие квадратов - признак свободного общества, то самый главный квадрат, черный квадрат - является ли он символом демократии? Вероятно, он вбирает в себя всю последующую полифонию (или содержит эту полифонию в неразвернутом виде). Этот черный квадрат, думал Гузкин, есть прасимвол демократического плюрализма. Но если так, то почему он такой черный и несимпатичный? А чертежи будущих зданий, обязаны они быть красивыми? А планы сражений? Скорее всего, черный квадрат и не символ даже, но нечто большее (Гриша припомнил беседы с Кузиным) - а именно проект демократии. Гриша почти сформулировал про себя эту мысль, но вслух говорить не хотел - такого рода соображения надо беречь для публичных диспутов.

XV

Если Гриша Гузкин прав и черный квадрат является проектом демократии (точнее говоря, управляемой демократии, как высшей ее формы), то, вероятно, в таком порядке и следует рассматривать явления - сначала было яйцо (т. е. квадрат), а уже потом курица (все, что случилось). Отчего-то прогрессивная общественность взяла за обыкновение Дзержинского с Менжинским бранить, Сталина - ненавидеть, а Малевича - любить. Последовательно ли это? Сталин и Дзержинский лишь осуществили на деле проекты Малевича и конструктивистов. Вы хотели мир, расчерченный на квадраты? Извольте: вот мы, политики, сделали, как вы просили. Политика - реализованный проект искусства.