Борис Кремнев - Красин

• Название: Красин
• Автор: Борис Кремнев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары

О жизни Л.Б.Красина.

---

— Восстание становится главной, стачка — подсобной формой борьбы. Возьмите резолюцию «меньшевиков». Вместо хладнокровного обсуждения, вместо учета опыта, вместо изучения соотношения стачки и восстания вы видите скрытое, мелочно скрытое отречение от декабрьского восстания. Взгляд Плеханова: "не нужно было браться за оружие" всецело проникает всю вашу резолюцию (хотя большинство русских «меньшевиков» заявляло о несогласии с Плехановым-). Тов. Череванин своей речью бесподобно выдал себя, когда для защиты резолюции «меньшевиков» должен был представлять декабрьское восстание как безнадежное проявление «отчаяния», как восстание, никакой возможности вооружённой борьбы не доказавшее '.

Съезд подходил к концу. От двухнедельных распрей, дрязг, попреков и обвинений раскалывалась голова. По вечерам мешком свинцовых опилок наваливалась усталость. А к ночи уходил сон. Его прогонял стук в висках. Дробный, изнуряющий, неотвязный.

И мысли. Тоже неотвязные.

Люди, еще вчера сражавшиеся на баррикадах, сегодня предают поруганию свою же святую борьбу. Добро бы еще это были вожди, литераторы, партийные генералы, находившиеся вдалеке от схватки. Нет, это делали и солдаты революции, опаленные порохом, всего лишь несколько месяцев назад слышавшие свист пуль, грохот снарядов, разрывы бомб.

Во имя чего? И ради чего?

В угоду фракционности. Речистые генералы типа Дана или Мартынова подают команду, и рядовые слепо следуют ей. Вопреки правде событий, участниками и творцами которых только что они были сами.

А меньшевистские генералы и впрямь голосисты. Куда как востры на язык. Все же ловко Мартынов поддел Луначарского, используя всем известную слабость его к театральному искусству.

— Тов. Воинов, возражая т. Плеханову, говорил, что мы представляем себе захват власти так, как он изображается в оперетках: в виде нападения кучки заговорщиков, появляющихся неожиданно во дворце со шпагами и фонарями. Если бы т. Воинов был так же хорошо знаком с историей русского революционного движения, как он знаком в историей опереток, то он пришел бы к другим выводам.

Лихо сказано. Как говорится, умри, Денис, лучше не скажешь. Да вот одна беда — разбитной бойкостью выражений не скрыть лживости слов. Пусть речам иных большевистских членов съезда недоставало лихой броскости, зато в них была неопровержимость марксистского анализа переживаемых событий.

Воинов (Луначарский):

— Общая тенденция меньшевиков заключается в том, чтобы отвернуться от стоящего на очереди призрака революция и направить работу партии по руслу органической работы. Но в чем позиция меньшевиков хуже позиции Акимова, так это в их своеобразном двуличии: призыв к органической работе они стараются протащить под самым революционным флагом… Меня не удивляет эта двойственность, свойственная меньшевизму, этому впечатлительному дитяти; но я ожидал большего от его опытного гувернера, однако ничего не изменилось.

Мы же повторяем и не устанем повторять: если в предстоящих грозных столкновениях народа с правительством партия хочет сохранить свое выдающееся положение, приобрести руководство массами, она должна стать… и военной партией.

Через все свары, на которые так щедры были меньшевики, красной нитью проходила мысль о том, что большевики-де путчисты, что они испокон века, раз и навсегда одобрили лишь одну форму революционной борьбы — вооруженную.

Еще на IV съезде Красин опроверг это утверждение. — Вывод, к которому мы пришли, — говорил он, — это неизбежность дальнейшей борьбы народа за свое политическое освобождение. В какие формы может вылиться эта борьба? Есть два пути. Первый путь — конституционная, парламентская борьба; второй — непосредственно революционная борьба народа с врагом. Мы никогда не отрицали существования обоих видов борьбы, и утверждение, будто мы отрицаем парламентскую борьбу, основано на недоразумении или на сознательном искажении истины.

Съезд подходил к концу.

На последних заседаниях было принято решение об объединении с польскими и латышскими социал-демократами. "Это слияние, — писал Ленин, — укрепляет Российскую социал-демократическую рабочую партию. Оно поможет вытравить последние следы кружковщины. Оно внесет свежую струю в работу партии. Оно в громадной степени усилит мощь пролетариата всех народов России" '.

Съезд принял ленинскую формулировку первого параграфа Устава партии и избрал руководящие органы, В ЦК вошли семеро меньшевиков и трое большевиков, в том числе Красин. Редакцию ЦО составили одни лишь меньшевики.

25 апреля IV Объединительный съезд закончил свою работу.

Большевики уезжали из Стокгольма еще более сплоченными, чем прежде.

"Со съезда, — вспоминает А. В. Луначарский, большевики уехали не разбитые, а торжествующие. Хрюкание Дана (он, обычно насупленный и надутый, за что и прозванный "папским нунцием", теперь сиял, без устали похваляясь, что большевизм скоро вымрет. — Б. К.) вызывало лишь улыбку".

1 В. И. Ленин, Полн, собр. соч., т. 13, стр. 60,

139

На русской пограничной станции пахло свежевспаханной землей, распустившимися почками, паровозной гарью. Таможенный чиновник, проходя по платформе, что-то доказывал пожилой женщине в очках и пёстро-клетчатом костюме. Та-моженнин горячился, мельтешисто жестикулировал, а женщина со спокойным безучастием слушала его и время от времени лениво пожимала плечами.

Впереди, где железнодорожные рельсы делали крутой поворот, шел ремонт вторых путей. Множество мужиков в лаптях и онучах, выглядывавших из-под грязно-бурых армяков, трамбовали пути. Тяжелые кувалды, глухо ухая, стукались оземь.

Исконная картина святой Руси. Всенепременная принадлежность родимого пейзажа — человек, работающий работу, что не всегда под стать и машине.

Голь перекатная. Горюшко горькое. Нищета.

Но ничего, теперь уже недолго бедовать им на русской земле. Революция — а она идет в гору и, без сомнения, будет победоносно завершена — навсегда сметет их с родной земли.

Так думал Красин, возвращаясь со съезда домой.

IX

Это было давно. В детстве. Во времена, которые теперь уже казались незапамятными.

Был он тогда малышом, только что выучился грамоте и читал без разбора все, что попадалось под руку. Тем более что чтение не контролировалось. Отец целые дни проводил в отлучках, колеся по уезду, мать хлопотала по хозяйству, дед же любую книгу почитал за благо, ниспосланное людям культурой и цивилизацией.

Как-то, роясь в дедовой библиотеке, он наткнулся на книжку. С яркой, поблескивающей бойким глянцем разноцветных красок обложки глядел мужчина. Широколицый, приветливый, в крупных роговых очках. Он улыбался. Открыто и добродушно. А руки, обтянутые перчатками, сжимали тонкую женскую шею. Из-под пальцев сочилась кровь. Ее мелкие капельки запеклись в уголках губ и на подбородке мужчины.

Полторы сотни страничек рассказывали о его похождениях, невероятно жутких, от которых вечерами вздрагиваешь при каждом шорохе, но тем не менее назавтра снова и снова тянешься к книжке.

Днем, на людях мужчина жил как все. С утра копошился в садике перед домом. Высаживал нарциссы и анютины глазки. После завтрака отправлялся в ратушу, где служил писцом. По воскресеньям и праздникам посещал кирку. Под вечер спускался в сводчатый погребок, где за кружкой пенистого пива, попыхивая трубкой с головой бородатого гнома, коротал время в неторопливом разговоре с приятелями и знакомыми.

Добропорядочный горожанин. Добрый сосед. И вообще добряк, как все, кто проживал в этом добром старом городке. Одно лишь отличало его — был он одинок. В своем чистеньком маленьком домике жил совсем один. И только старушка служанка приходила к нему по утрам, чтобы после обеда снова вернуться восвояси.

Мужчина в цвете лет — и вдруг один! Странность? Конечно. Но у кого не бывает странностей?

А в общем-то жил он в ладу с городком. И город с ним ладил. Больше того, любил его. За тихий нрав, покладистость и милую незлобивость.

Никому и в голову не приходило, какие жуткие перемены время от времени происходили с ним.

Лишь только наступала ночь, из трубы его домика вылетало облачко дыма. И устремлялось к другим домам. Покружив над крышами, оно влетало в один из домов, ударялось об пол и оборачивалось волком.

Матерый серый волк выхватывал из постели спящую женщину, прыгал с нею в окно и мчался в подгородний лес.

Покончив с жертвой и закопав ее, волк вновь превращался в дым и сизым облачком влетал в трубу маленького чистенького домина.

А поутру, все такой же улыбчивый и приветливо-добродушный, он, поблескивая на солнце очками, копался в своем садике, сажая анютины глазки и нарциссы.

Оборотень! Вампир! Чудовище, чья пища — кровь жертв его!

Вся эта чушь из лубочной книжонки все чаще приходила Красину на ум. Оборотни были рядом. И не как аляповатый вымысел безымянного сочинителя, кому цена — ломаный грош. А как явь. Отвратительная явь российской жизни, уродливое порождение ее.