Михаил Салтыков-Щедрин - Том четвертый. Сочинения 1857-1865

• Название: Том четвертый. Сочинения 1857-1865
• Автор: Михаил Салтыков-Щедрин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1969

Самое полное и прекрасно изданное собрание сочинений Михаила Ефграфовича Салтыкова — Щедрина, гениального художника и мыслителя, блестящего публициста и литературного критика, талантливого журналиста, одного из самых ярких деятелей русского освободительного движения.

Его дар — явление редчайшее. трудно представить себе классическую русскую литературу без Салтыкова — Щедрина.

Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, осуществляется с учетом новейших достижений щедриноведения.

Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.

*

В четвертый том вошли рассказы: «Жених», «Смерть Пазухина», «Яшенька», «Характеры», «Глупов и глуповцы» и другие.

---

Клаверов. Помилуйте, да что ж тут не понимать!

Князь Тараканов. Да разве вам не все равно, кто у вас там копошится в канцелярии? Разве вы не индифферентны к тому, кто строчит все эти отношения, доклады и донесения? Ведь серьезной работы у вас нет? Ведь вы сами очень хорошо знаете, что все ваши занятия тление и дрянь? Ведь если бы у вас даже была серьезная работа, разве вы поручите ее кому-нибудь, помимо самого себя?

Клаверов. Все-таки простая учтивость требовала…

Князь Тараканов. Ну, в этом отношении, точно… Клара виновата! Она, бедняжка, позабыла, qu’il y avait un petit Klavéroff qu’il faudrait cajoler.[120]

Клаверов. Вы не совсем так выражаетесь, князь…

Князь Тараканов. Pardon, cher, я думал, что в наших приятельских отношениях… Mais nous sommes des amis, c’est convenu![121] Впрочем, если вы хотите, я беру назад свое выражение.

Клаверов (смущенный). Не об этом речь… конечно, если князю угодно, я обязан исполнить его приказание.

Князь Тараканов. Да не смешивайте же, Клаверов, бога ради! Поймите, что тут дядя в стороне и что к вам обращается Клара, которая сгорает нетерпением скрепить взаимный союз! Подумайте, cher, об том, что я говорил с вами, и приезжайте сегодня! (Встает, чтобы уйти.)

Клаверов. Скажите, по крайней мере, кто там еще будет?

Князь Тараканов. Ну, будут разные повесы, вроде дяди… будет Florence, будет Malvina, будет Надежда Петровна… вот я вам скажу, Клаверов, алмаз-то (целует концы пальцев), даром что из россиянок! Грудь, плечи — волна молочная! и притом расчетлива… эта пойдет далеко! Молодых людей будет всего трое: вы, я да Нарукавников. Стало быть, до свиданья!

Клаверов. До свиданья. (Провожает его.)

СЦЕНА VII

Клаверов (один). Что теперь делать? Не ехать на приглашение — об этом, конечно, не может быть речи, да и отчего не ехать! Но дело в том, что это не просто поездка, а поездка, которая обещает важные последствия… Странно, как иногда судьба вертит человеком! Кто бы мог поверить, что еще так недавно я и Клара… а все-таки надо сказать правду: она много помогла мне! Я был счастлив! именно счастлив, несмотря на то что Клара и в то время служила мне больше средством… Хорошенькое средство — что ж, это, во всяком случае, лучше, нежели какая-нибудь золотушная воспитанница или сорокалетняя девица-племянница, вроде тех, к каким так часто прибегает наш брат мелкая сошка, чтоб беспечально прожить на свете! И если рассуждать справедливо, ведь я виноват перед Кларой, я слишком увлекся! Я увлекся идеею просвещенной и добродетельной бюрократии — по-видимому, ведь это — magnifique,[122] a между тем на практике оказывается, как говорит этот гнусненький князь, что мы все… немножко подлецы! Но это все бы еще ничего: ну, пользовался, ну, бросил, что из того! вопрос в том, вовремя ли бросил? не слишком ли много понадеялся на свои силы, переставая держаться спасительного берега? Оказывается, что не вовремя, оказывается, что я должен был выждать… а как выждать? Не сама ли Клара первая вызвала меня на борьбу: зачем она обращалась не ко мне, а прямо к этому старому дурню? Во-первых, я сделал бы то же самое, но приличнее и умнее; во-вторых, не страдало бы мое самолюбие. Но, с другой стороны, и князек прав: какое мне дело до всего этого — ведь я не ответственное лицо! Нет, он не прав, как тут ни вертись, а неловко; Шалимовы поднимают нос недаром. Такие люди, как я, должны смотреть в будущее, а как посмотришь туда, иногда голова закружится! Да, тяжкое переживаем мы время; страсть к верхушкам осталась прежняя, а средства достичь этих верхушек представляются сомнительные. Прежде, бывало, одного чего-нибудь держишься: если князь в силе, ну и хватаешься за него; нынче старое не вымерло, новое не народилось, а между тем и то и другое дышит. Умрет ли старое, народится ли новое, где будет сила? Интрига, интрига и интрига — вот властелин нашего времени! Улыбаешься налево какому-нибудь олимпийцу, который так, кажется, и застыл в своей олимпийской непромокаемости, а направо жмешь руку сорванцу мальчишке, который так и смотрит, как бы проглотить тебя! (Задумывается и ходит несколько минут в волненье по комнате.) Нет, да каково же существовать, каждую минуту ожидая, что вот-вот нахлынет какая-то чертова волна, которая поглотит тебя! А покончить со всеми этими Кларами, Таракановыми и прочею зараженною ветошью… нет, мы слишком подлецы для этого! Князек сказал правду: та опасность отдаленная, а здесь грозит что-то близкое, почти страшное. Кто ж виноват, что в нас так живо чувство самосохранения? Не написать ли мне, однако ж, письмо к Кларе! уж если мириться, так мириться вполне! (Садится к письменному столу, пишет, потом читает.) «Мне передал маленький князь ваше милое приглашение, дорогая Клара, и я, конечно, расцеловал бы вашего Меркурия, если б он не был слишком похож на гнусного старца, над которым вы так мило посмеивались в те счастливые времена (помните ли вы их, ветреная, но милая Manon?), когда я удостоивался целовать ваши крошечные голенькие ножки…» (Прерывая чтение, в сторону.) Все лучше, как припомнишь старое: не покажет письма! (Продолжает.) «…и если бы я самого себя считал Юпитером. Мне тем приятнее было видеть, что милая Manon не забывает своего chevalier des Grieux, что с некоторого времени я как будто бы нахожусь под опалой; надеюсь, однако ж, что достаточно будет самого короткого объяснения…» Ну, и так далее. (Кладет письмо в конверт и звонит.)

Входит лакей.

Сергей! возьми это письмо и снеси к Кларе Федоровне; только отдай умненько: понимаешь?

Лакей. Будьте покойны.

Клаверов. А теперь дай мне вицмундир.

Слышен звонок в передней.

Кого еще там черт принес?

Лакей уходит.

СЦЕНА VIII

Те же и потом Нарукавников.

Лакей. Господин Нарукавников.

Клаверов. А! проси.

Нарукавников входит, одет в щегольском сюртуке.

Нарукавников. Я имею честь говорить с господином Клаверовым?

Клаверов. Да-с, с господином Клаверовым.

Нарукавников (подавая письмо). В таком случае позвольте вручить вам записку от князя Сергия Кирилыча Тараканова.

Клаверов (прочитав записку, несколько времени стоит в нерешительности, потом бросает письмо на стол; хладнокровно). Я должен сказать вам, господин Нарукавников, что у меня в настоящее время не имеется для вас вакансии.

Нарукавников. Однако ж князь удостоверил меня, что вакансия есть, и, следовательно, я обязан ему верить.

Клаверов. Я по совести должен вам сказать, что вам удобнее будет верить мне!

Нарукавников. Во всяком случае, я свое дело сделал, то есть вручил вам записку князя, и засим вам ближе известно, как поступить дальше. По совести, однако ж, я должен вам сказать, что буду иметь честь служить под вашим начальством.

Клаверов. Это очень любопытно!

Нарукавников. Напротив того, это очень просто, потому что я уж заплатил деньги за место.

Клаверов. Вы, конечно, господин Нарукавников, знаете, что это с вашем стороны большой риск говорить мне подобные вещи!

Нарукавников. Поверьте мне, господин Клаверов, что это вовсе не риск, а простое желание сократить время, необходимое для объяснений. Повторяю: место будет за мной, потому что я заплатил деньги, а мы, потомки откупщиков, не имеем привычки бросать деньги даром.

Клаверов. Если вы так уверены, то мне ничего не остается делать больше, как раскланяться с вами.

Нарукавников. Князь, вероятно, сегодня же лично повторит вам покорнейшую просьбу о моем определении. (Уходит.)

СЦЕНА IX

Клаверов один (несколько минут ходит по комнате в чрезвычайном волнении).

Клаверов. Приятно получать такие щелчки по носу? а? приятно? И от кого? от женщины вольного обращения! Да, от нее, от нее, я не могу скрыть от себя, что от нее! Если б не она, я бы смешал с землей это откупщичье отродье, а теперь… Что же я буду делать теперь? куда я пойду? Если я серьезно вздумаю протестовать, что со мной будет? Ведь я дрянь, я сам выскочил в люди по милости женщин вольного обращения! Ведь это ни для кого не тайна! Ведь если теперь не суют мне этим в лицо, то именно потому, что я выскочил, а не застрял где-нибудь в трущобе! Куда же я денусь? Оставаться на высоте, но ведь не могу же я скрыть от себя, что я лакей, что я держусь именно потому, что я лакей! Раскаяться, съехать в трущобу — но ведь там уж давно простирают ко мне объятия милые друзья детства, которые с утра до вечера будут гнусить мне в уши: лакей, лакей и лакей! Нет, как ни трудно попасть в колею, а выскочить из нее еще труднее! И ведь какая змея! Другой хоть для вида, хоть из учтивости смягчил бы свои выражения, а этот… И главное, то обидно, что ведь достигнет, непременно достигнет, и что ни я и никто в мире не в силах этому помешать. Что ж, он прав! не все ли мы поступаем и поступали точь-в-точь таким же образом. В одном случае искательны, в другом благородны, в третьем нахальны — в сумме-то что, в сумме-то что? Ну, и он… воображаю я, каким он пролазом увивался около этой статс-вавилонянки, и, с другой стороны, какие жалкие убеждения развивал перед тупоумным старикашкой, и с какою благородною непоколебимостью их защищал! «Горячая голова, но честная душа!» — шамкал, я думаю, выживший из ума старик, любуясь своим protégé![123] Да, черта с два, честная душа! Он просто двойник наш, он просто такая же тень человеческая, как и все эти Набойкины, Бобыревы… Бобырев! то-то, воображаю, облизывался давеча, взирая на меня! «Вот-то, — чай, говорит себе, — счастливчик этот Клаверов!» (Ударяет себя по лбу, как бы озаренный внезапною мыслью.) Ба! Бобырев… Сонечка Мелипольская… какая мысль!