Михаил Салтыков-Щедрин - Том четвертый. Сочинения 1857-1865

• Название: Том четвертый. Сочинения 1857-1865
• Автор: Михаил Салтыков-Щедрин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1969

Самое полное и прекрасно изданное собрание сочинений Михаила Ефграфовича Салтыкова — Щедрина, гениального художника и мыслителя, блестящего публициста и литературного критика, талантливого журналиста, одного из самых ярких деятелей русского освободительного движения.

Его дар — явление редчайшее. трудно представить себе классическую русскую литературу без Салтыкова — Щедрина.

Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, осуществляется с учетом новейших достижений щедриноведения.

Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.

*

В четвертый том вошли рассказы: «Жених», «Смерть Пазухина», «Яшенька», «Характеры», «Глупов и глуповцы» и другие.

---

Живновский. Вот и ключик тот самый сыскался… Да прикажи ты, сударь, душу на нем отвести?

Прокофий Иваныч (рассматривая ключ). Да, и ключ… искусный мастер делал! да не на тот предмет он пошел, на который бы нужно… а хочешь, полицию призову?

Фурначев (совершенно растерянный, в сторону). Какое, однако ж, неприятное происшествие… (Вслух.) Господа!., вы, пожалуйста… вы оставьте меня… я домой… я ни в каких скверных делах не замаран… я с благими намерениями, на богоугодные дела, в пользу папенькиной же души хотел… сделайте милость…

Живновский. Да прикажи ты, Прокофий Иваныч, хоть на коленки-то его поставить?

Фурначев (накидываясь в отчаянье на Живновского). Да ты что! разве это твое дело… я и сам на коленки встать сумею… (Хочет стать на колени.)

Прокофий Иваныч (удерживая его). Перестань! на коленки только перед святым образом да перед родителями становятся… Нет, я за полицией не пошлю, а разделаюсь с тобой домашним порядком… Эй, кто там есть? Анна Петровна! пошли кого-нибудь сюда!

Фурначев. Помилуйте, Прокофий Иваныч, что же вы надо мной делать хотите?

Прокофий Иваныч. А я, сударь, над тобой ту же штуку хочу сделать, которую ты намеднись надо мной сыграл… Я хочу, чтоб и жена твоя, и весь свет чтобы знал, каков ты есть вор и мошенник!

Входит лакей.

Живоедова. Пришел Дмитрий, Прокофий Иваныч.

Прокофий Иваныч (лакею). Дмитрий! Видишь ты этого милостивого государя? (Указывает на Фурначева.)

Дмитрий. Вижу, сударь.

Прокофий Иваныч. Узнаешь ты его?

Дмитрий. Как, сударь, не узнать Семен Семеныча!

Прокофий Иваныч. Ну, не узнал, брат… Вчера он был точно Семен Семеныч, а нынче он вор и мошенник: он тятеньку мертвого ограбил… с поличным, брат, изловили!..

Лобастов. Перестань, брат, Прокофий Иваныч!

Фурначев (в сторону). Ах, страм какой!

Живновский. Обозлился старик!

Прокофий Иваныч. Нет, я его, Иуду, сквозь зеленые луга проведу, я всем его отрекомендую… Ну, позови теперь, Дмитрий, Мавру, а сам беги к Настасье Ивановне и к Гавриле Прокофьичу: пожалуйте, мол, наследство получать…

Лакей уходит.

И поселились-то ведь все поблизости, варвары! так вот, чтоб ни минуты не упустить… вороны проклятые!

Мавра (входит). Вам, сударь, что угодно?

Прокофий Иваныч. А знаешь ли ты, Мавруша, этого милостивого государя?

Мавра. Семена-то Семеныча?

Прокофий Иваныч. Так нет же, опозналась ты, Мавруша, не Семен Семеныч он, а вор и мошенник!.. Он тятеньку мертвенького ограбил, да поймали, голубчика, так он вот теперь как крыса и мечется… (Фурначеву) Сладко, что ли?

Фурначев. Коли уж господь наш столько претерпел, так что ж мы такое будем, если с кротостью испытаний судьбы не снесем!

Лобастов. Да уж будет, сударь, с него.

Прокофий Иваныч. Позови, Мавруша, всех: и кучеров позови, и дворников, и сторожей… всех позови!

Живновский. Это, что называется, живого огнем испалить! (Задумчиво.) Да, эта манера, пожалуй, еще лучше нашей будет!

Фурначев. Прокофий Иваныч, да что ж это, наконец, такое! я жаловаться буду! (Хочет уйти.)

Прокофий Иваныч. Молодцы! придержите его!

Живновский и Праздников бросаются на Фурначева.

Нет, я тебя, сударь, не пущу! Помнишь ты, я к тебе, с простого-то ума, приходил да полтораста тысяч сулил? что ты тогда надо мною сделал? Ты тогда меня спросил: за кого я тебя принимаю, да на позор перед целым светом меня выставил? Так вот знай же теперь, за кого я тебя принимаю!

Комната постепенно наполняется всяким народом.

Православные! видите вы этого аспида? (Указывает на Фурначева.) Знайте: он вор и предатель, он старика моего мертвенького ограбил! Вот и ключ от сундука поддельный у него сделан…

СЦЕНА IX

Те же и Настасья Ивановна.

Настасья Ивановна (вбегает в дезабилье). Ах, батюшки! да папенька-то, никак, скончался!

Прокофий Иваныч. Приказал долго жить, сестрица…

Настасья Ивановна. Кому же, кому наследство-то досталось?

Прокофий Иваныч. Мне, сударыня.

Настасья Ивановна. Ну, так я и знала, что этому сиволапу все достанется… Да вы-то чего ж смотрели, Анна Петровна? Вы тоже, верно, с ним заодно!

Лобастов. Нет, сударыня, так уж богу угодно!

Прокофий Иваныч. Ты говоришь: сиволап, сестрица! Оно конечно, руки у меня не бог знает какие чистые, а ты вот послушай теперича, кто муженек-то твой! (Тащит ее за руку на авансцену к Фурначеву.) Хорош! А ты знаешь ли, что он отца твоего мертвого ограбил?

Настасья Ивановна. Ах, господи… страм какой!

Фурначев. Господи! твори волю свою! (Подымает глаза к небу.)

Прокофий Иваныч. Нет, да ты только представь себе, Семен Семеныч, кабы тебе штука-то твоя удалась! Вот стоял бы ты теперь в уголку смирнехонько, переминался бы с ножки на ножку да утешался бы, на нас глядя, как мы тутотка убиваемся… Черт ты этакой, ч-ч-е-ерт! Трофим Северьяныч! плюнь, сударь, ему в глаза!

Праздников приближается с полною готовностью.

Лобастов. Да перестань ты, Прокофий Иваныч! (Удерживает Праздникова, готового выполнить полученное приказание.)

Прокофий Иваныч. Ну, ин будет с тебя! Я зла не помню! Анна Петровна! принеси бумажки да чернильный снаряд сюда!

Живоедова уходит.

Лобастов. Что ты еще хочешь делать?

Прокофий Иваныч. А мы вот заставим этого подлеца расписаться… Ведь он, пожалуй, тяжбу завтра заведет…

Живоедова приносит бумагу и чернила.

(К Фурначеву.) Вот я как об тебе понимаю: или ты распишись, или я сейчас за полицией пошлю…

Лобастов (Фурначеву). Покорись, сударь!

Настасья Ивановна (мужу). Говорила я тебе, меньше об добродетели распространяйся — вот и вышло по-моему.

Прокофий Иваныч. Пиши!

Фурначеву приносят стул, он садится и пишет.

«Я, нижепоименованный, дал сию подписку добровольно и непринужденно»… а ведь ты бы нас так и съел тут!.. пиши!.. «добровольно и непринужденно в том, что в ночи с двадцать восьмого на двадцать девятое марта ограбил я, посредством фальшивого ключа, достояние тестя моего, Ивана Прокофьича Пазухина, находившегося уже в мертвенном состоянии, в каковом гнусном поступке будучи достаточно изобличен, приношу искреннее в том раскаянье и обещаюсь впредь таковых не замышлять»… Теперь подписывайся… Свидетели! подмахните и вы!

Лобастов и прочие поочередно подходят и подписываются.

Ну, теперь все в порядке!.. Вон отсюда! Православные! расступитесь! дайте дорогу вору и грабителю, статскому советнику господину Фурначеву!

Все расступаются, Семен Семеныч и Настасья Ивановна уходят.

СЦЕНА X

Te же, кроме Фурначевых.

Живоедова. Что ж, сударь! сделай же ты какое-нибудь распоряжение… прикажи своим слугам нового господина величать!

Прокофий Иваныч. Позвать сюда Мавру Григорьевну и Василису Парфентьевну… чтоб всё тамотка бросили и сюда бежали! (Обращается к присутствующим.) Эй, вы! слушайте! теперича тятенька скончался, и я теперича всему законный наследник! (Бьет по билетам, лежащим на столе.) Все это мое! (Разводит руками.) И это мое, и это мое — все мое!

Живоедова (в сторону). Господи! вот как ожесточился человек!

Прокофий Иваныч. Да, да, все мое! Трофим Северьяныч!

Праздников подходит, шатаясь.

Вставай ты завтра чуть свет и катай прямо к каменосечцу! чтобы через неделю памятник был, да такой, чтобы в нос бросилось… с колоннами!

Живновский. Уж позвольте мне, Прокофий Иваныч, надпись сочинить…

Прокофий Иваныч. Сочиняй, братец! да ты смотри, изобрази там добродетели всякие, да и что в надворные, мол, советники представлен был… А теперь пойдем, отдадим честь покойнику!

Живновский (к публике). Господа! представление кончилось! Добродетель… тьфу бишь! порок наказан, а добродетель… да где ж тут добродетель-то! (К Прокофью Иванычу.) Прокофий Иваныч! батюшка!

Занавес опускается.

ЯШЕНЬКА Повесть

I

Яков Федорович Агамонов, с которым я намерен познакомить читателя, живет в собственной своей усадьбе, Агамоновке, вместе с маменькой своей, Натальей Павловной. Во сколько энергична и мужественна натура Натальи Павловны, во столько же мягок и женствен Яков Федорович. Даже усы как-то плохо растут у него над губою, как будто сознавая, что им место не здесь, а над тонкой и несколько резко очерченной губою Натальи Павловны. Хотя именьице, состоящее из двухсот душ, принадлежит собственно Якову Федоровичу, но его не слышно и не видно ни в доме, ни в поле, ни по деревне, а напротив того, повсюду раздается звонкий и несколько грубоватый голос Натальи Павловны. Быть может, по этому-то самому, Яков Федорович, несмотря на свои двадцать пять лет, продолжает быть известным в околотке под детским именем Яшеньки.

Вообще, в Яшеньке есть что-то странное, недоконченное. Сероватый цвет лица, тусклые и как бы изумленные глаза грязно-голубого цвета, осененные белыми ресницами, и светлорусые, почти белые волосы сообщают его физиономии тот характер безличности, который так же болезненно действует на нервного человека, как вид ползущего червяка или пробежавшей мыши. И жесты и речь его отличаются безукоризненною рассудительностью, которая, однако ж, близко граничит с тупостью. В словах его нет ни грамматических ошибок, ни бессмыслицы, которая иногда бывает необходимым следствием желания блеснуть остроумием или красноречием; он говорит вообще правильно и складно, но эта правильность возбуждает тошноту, а складность приводит в отчаяние. Тем не менее, так как Яшенька единственное дитя Натальи Павловны, то весьма естественно, что она не слышит в нем души, и не только не замечает его маленьких недостатков, но даже полагает, что они составляют украшение ее семейной жизни.