Михаил Салтыков-Щедрин - Том четвертый. Сочинения 1857-1865

• Название: Том четвертый. Сочинения 1857-1865
• Автор: Михаил Салтыков-Щедрин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1969

Самое полное и прекрасно изданное собрание сочинений Михаила Ефграфовича Салтыкова — Щедрина, гениального художника и мыслителя, блестящего публициста и литературного критика, талантливого журналиста, одного из самых ярких деятелей русского освободительного движения.

Его дар — явление редчайшее. трудно представить себе классическую русскую литературу без Салтыкова — Щедрина.

Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, осуществляется с учетом новейших достижений щедриноведения.

Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.

*

В четвертый том вошли рассказы: «Жених», «Смерть Пазухина», «Яшенька», «Характеры», «Глупов и глуповцы» и другие.

---

Живоедова (Ивану Прокофьичу). Только где ты, сударь, эту Сенькину шапку принимать будешь? Ведь к тебе, сударь, господа хорошие ездят, а она поди в телогрее ходит, да и платка-то у ней носового еще не заведено! Ну, как кто ее в хороших-то горницах увидит: «А это, скажет, что, мол, за панёвщица!» — «А это, мол, дочка моя!..» Полно, сударь! только страмиться на старости лет!

Живновский. Это ничего, сударыня. Древние российские царицы завсегда в телогреях ходили…

Живоедова. Так то, сударь, царицы! Ты вот только без ума перебиваешь меня завсегда… (Ивану Прокофьичу.) Воля, сударь, твоя, а я ее дальше кухни не пушу!

Иван Прокофьич. Ты, Прокофий, приводи ее сумеречками… (Вздыхая.) Я, брат, человек невольный…

Лобастов. А ну, Прокофий Иваныч, выпьем-ка, брат, на радости! (Подносит ему рюмку водки.)

Прокофий Иваныч. Помилуйте, ваше превосходительство, мы много довольны… (Кланяется и не берет.)

Живновский. А что, видно, претит хлебное! вот она где познается искренность-то!

Живоедова (с иронией). Уж где ему хлебное вино пить!

Иван Прокофьич. Пей, братец!

Баев. Пей, сударь! Вот и я тоже християнин, а пью же.

Прокофий Иваныч дрожащими руками берет рюмку и выпивает.

Живоедова. Поди, чай, он, отсюда домой пришедши, в баню сходит, чтоб только грех-то с себя этот смыть, что в таком поганом месте был.

Живновский (Лобастову). А это именно доложу я вашему превосходительству, что водка во многих случаях пробный камень. У меня был приятель исправник, так он, бывало, даже для шутки мне показывал: «А хочешь, говорит, посмотреть, который в вере тверд?» — и подзовет к себе да нальет ему рюмку водки: «Выпей, брат!..» Так ни за что не выпьет, хоть вы на куски его режьте!

СЦЕНА VII

Те же и Фурначев.

При виде его Прокофий Иваныч отходит несколько в сторону.

Фурначев. Папеньке честь имею свидетельствовать мое глубочайшее почтение! (Целует у него руку.) Как изволите в здоровье своем находиться? Генерал! как поживаете!

Настасья Ивановна (указывая на Прокофья Иваныча). Не видишь, что ли? посмотри!

Фурначев. А! и вы, братец, здесь? (К Ивану Прокофьичу.) Вам, конечно, неизвестно, папенька, что вчера Прокофий Иваныч вас за полтораста тысяч продавал!

Баев. Полно, сударь, врать-то!

Прокофий Иваныч. Помилуйте, ваше высокородье!

Иван Прокофьич. Как продавал?

Фурначев. Точно так-с. Пришел вчерась ко мне и говорит: «Устройте, говорит, так, чтоб тятенька — извините, папенька, это его собственное выражение — духовной не оставлял, так я, говорит, вам полтораста тысяч отдам». Право-с! Я еще с ним поторговался немного, а то бы за сто тысяч продал!

Все смеются.

Иван Прокофьич. Так вот, брат, ты как!

Прокофий Иваныч (падая в ноги к старику). Помилуйте, батюшка, этого никогда не бывало!

Фурначев. Мне, папенька, лгать не из чего-с. Я в этих ихних дрязгах по наследству вмешательства не имею. Меня чем бог самого благословил, тем я и доволен, потому что знаю, что ничто так жизнь человеческую не сокращает, как завистливый взгляд на чужое достояние. Что папеньке будет угодно, по милости своей, мне назначить, я всем буду доволен, а если и ничего не назначат, и тут роптать не стану, а пролию печаль мою ко господу, потому что на это власть их родительская… Только мне вот что обидно будет, если, помимо людей достойных, достанется все тебе, который, кроме черной неблагодарности, ничем другим не заплатил за все благодеяния…

Иван Прокофьич. Это ты справедливо, Семен, говоришь.

Фурначев. Кто тебя родил? Кто тебя воспитал? Кто тебя человеком на свет пустил? И чем же ты заплатил за это? тем, что родителя своего готов на площади с аукционного торга продать? Нет, воля ваша, папенька, а я не могу, не могу его видеть!

Баев. Ах, Прокофий Иваныч, Прокофий Иваныч! как же ты это так родителя-то своего за грошик отдать хотел!

Прокофий Иваныч. Не было этого, батюшка!

Фурначев. Ты говоришь: не было… А кого я вчерашнего числа при Станиславе Фаддеиче уличал? Кого я вчера при собственном твоем сыне страмил? Настасья Ивановна! говори, сударыня! при тебе это было?

Настасья Ивановна. А кто тебя знает? Кабы ты говорил понятнее, так точно я могла бы знать, а то все околесицу такую плетешь… Ругался — это я помню, что ругался!

Иван Прокофьич (иронически). Так ты, значит, отца своего продать захотел!

Прокофий Иваныч стоит склонивши голову.

Так зачем же ты сюда пришел? Если ты в наследники втереться хотел, так ведь это умеючи надо сделать… глуп, брат, ты!

Живоедова. Злость-то в сердце велика, да ума-то вот нет!

Лобастов. Нехорошо, брат Прокофий Иваныч! не ждал я этого от тебя!

Фурначев. Ведь вы то возьмите, ваше превосходительство, что и дикие — и те к отцам своим уважение имеют!

Лобастов (указывая на Живновского). Вот он сказывал, что сам собственноручно отцу своему лоб забрил!

Настасья Ивановна. Что это, Андрей Николаич, вы все какие небылицы рассказываете!

Иван Прокофьич. Господи! да неужто ж и в самом деле вы, как праздника светлого, ждете не дождетесь, пока я издохну! Откупаться мне, что ли, от вас надобно, чтоб вы в глаза-то мне не смотрели да над душой у меня не сидели! Ведь вы, чай, и умереть-то мне порядком не дадите, так тут и передеретесь все… (Задыхающимся голосом.) Да отстаньте, отстаньте вы от меня, черти этакие!

Фурначев. Вы, папенька, напрасно себя беспокоите! Человек он внимания не стоющий, а не то чтоб из себя по этому случаю выходить.

Иван Прокофьич. Я вообще, сударь, говорю!

Живновский (в сторону). Пиль, Семен!

Иван Прокофьич (сыну). Что ж ты стал? (Замахиваясь на него палкой.) Вон отсюда! Счастлив твой бог, что я ходить не могу! (Закашливается.)

Живновский. Это значит в три шеи, без комплиментов, из гостей провожают!

Иван Прокофьич. Господи! не поразит же господь громом таких Каинов! Да ступай же ты, аспид ты этакой!

Лобастов. Ступайте, Прокофий Иваныч! Бог милостив, перемелется когда-нибудь…

Живоедова. Ступай, ступай, пока бока целы!

Фурначев. Это тебе урок, любезный! Если б тебя смолоду учили, ты знал бы, что нет гнуснее порока, как лицемерие и неблагодарность!

Прокофий Иваныч молча уходит.

Баев (вздыхая). Видно, и мне на печку идти! Эхма! попутали тебя деньги, Иван Прокофьич! (Уходит.)

СЦЕНА VIII

Те же, кроме Прокофья Иваныча и Баева.

Лобастов (Ивану Прокофьичу). Ты, дружище, успокойся; не стоит он того, чтоб кровь из-за него портить.

Фурначев. Вы, папенька, то посудите, каково мне-то вас таким образом огорчать! И то уж я целое утро сегодня все думал, сказывать ли мне… чтоб, то есть, не огорчать вас понапрасну… Однако рассудил, что он ведь таким образом достойным людям повредить в вашем мнении может — за что же-с!

Иван Прокофьич. Это ты хорошо сделал, Семен, что сказал.

Лобастов. А коли по правде сказать, Иван Прокофьич, так ты сам, дружище, виноват маленько…

Иван Прокофьич; Я-то что ж?

Лобастов. Да так, ничего… Мое дело тут сторона…

Иван Прокофьич. Да говори же, коли начал.

Лобастов (останавливаясь против него). Отчего бы тебе, например, духовной не сделать! По крайности, всякий бы знал, при чем он состоит!

Живоедова. Уж и как бы хорошо-то было!

Живновский. Святое дело!

Лобастов. Конечно, любезный друг, ты еще в силах… ну, а как тово?.. ведь он Гаврюшеньку-то в ту пору без куска хлеба оставит!

Леночка. Ах, боже мой!

Живоедова. Да и нас, старых твоих слуг, без рубашки из дому выгонит… Ты, сударь, пойми, что мы двадцать пять лет подле тебя жили, мало ли тоже плоть твою утешали! Урезонь ты его, Андрей Николаич!

Настасья Ивановна. Конечно, папенька, что это за невежество такое! Будто уж как духовную напишете, так тут и смерть вам! Что за понятия гадкие!

Иван Прокофьич (Лобастову). И ты, брат, заодно со всеми!

Лобастов. Да я, любезный, дело тебе говорю! Мне что? я тут сторона… только нужно же тебе сказать, а там как хочешь! Вот хоть у Семена Семеныча спроси, он то же скажет.

Фурначев. Как, ваше превосходительство, я тут ничего не могу… я так даже скажу, что у меня и язык не повернется, чтобы что-нибудь посоветовать! Папенька сами рассудок имеют и могут, значит, сами понимать, что кому следует по делам его, а советовать — значит совесть папенькину насиловать — это не в моих правилах, ваше превосходительство!

Лобастов (в сторону). Знаем мы твои правила!

Фурначев. Мое дело было указать папеньке, какая ему угрожает опасность со стороны Прокофья Иваныча, — и я это сделал! сделал для того, чтобы совесть моя не могла меня упрекнуть, что я, знавши такое дело, не изобличил его, не вывел его, так сказать, на публичное позорище!

Живоедова (Фурначеву). Что ж ты уперся-то, сударь!