Олег Платонов - Николай II в секретной переписке

• Название: Николай II в секретной переписке
• Автор: Олег Платонов
• Издательство: М. : Родник
• Жанр: История
• Год: 1996
• ISBN: ISBN — 5-86231-154-8

Третья книга из серии «Терновый венец России» основана на подлинной секретной переписке царской семьи и вводит читателя в самый центр противоречий, в борьбе которых решается судьба России. С одной стороны — царская чета, трогательный союз любящих сердец, стремящихся сделать все для возвышения Отечества и победы страны в войне. С другой — преступное сообщество темных, подрывных сил, поставивших своей целью разрушение России на иностранное золото и по инструкциям тайных организаций. В окружении Царя зреет измена, проникшая даже в среду его родственников и в высшее военное руководство, и которая оборачивается страшным предательством в феврале 1917 года. Заговоры, интриги, убийство близких Царю людей — все это находит отражение в письмах царской четы. Хотя главное в них не это, а беззаветная любовь к России, нежная любовь друг к другу — свет любви противостоит ненависти, захлестнувшей Россию.

Заключительным аккордом являются письма царской четы из сибирского заточения. Они не жалуются, не плачут, а думают о судьбе России, не проклинают тех, кто предал их, а обращаются ко всем со словом любви.

Издание продолжает тему, начатую в книгах «История масонства 1731-1996» и Заговор цареубийц»; снабжено уникальным словарем царского окружения.

---

У меня в течение 1 1/2 часов был Ростовцев и рассказывал о передаче склада m-me Сухомлиновой — все идет удовлетворительно и без скандалов. — Завтра я приму Поливанова. Щербатов дает печати слишком большую свободу — Маклаков был гораздо строже; результат теперь таков, что все слишком волнуются и говорят про Думу, что совсем нехорошо.

Я иногда мечтаю заснуть и проснуться только, когда все кончится и водворится повсюду мир — внешний и внутренний.

Имя Самарина у всех на устах — это так неприятно, ведь его назначение еще не опубликовано. Это меня сильно тревожит. Я боюсь, что раздражаю тебя всем, что пишу, но у меня ведь честные и благие намерения, дружок. Другие никогда ничего тебе не скажут, так что старой женушке приходится писать тебе откровенно свое мнение, когда долг ее к этому побуждает. — Я так стараюсь предотвратить по возможности всякое несчастие, но часто мои слова — увы! опаздывают, когда ничего уже не может быть сделано. — Теперь я постараюсь заснуть, уже поздно. — Да хранит Господь твой сон, да ниспошлет тебе отдых, силы, мужество, энергию, спокойствие и мудрость!

23-го июня. Только что получила донесение моих Алекс., которое ты мне переслал — благодарю тебя, мой дорогой, даже конверт приятно получить с милым почерком. Я сегодня никуда не двигаюсь, потому что сердце опять расширено, пульс слабый и голова болит. — Лежу на балконе — все вышли, дома нет никого, А. уехала в Петергоф. — Посылаю тебе письмо Виктории, которое тебе будет интересно прочесть. — Графиня Гогенфельзен написала А., чтобы спросить ее, думает ли она, что мы и дети приняли бы приглашение на завтрак к ним, после церкви, в день именин Павла, с людьми, живущими в их доме, и еще с кем мы пожелали бы. Я велела ей ответить (это было сделано, чтобы разузнать на случай отказа, если бы таковой последовал на официальное приглашение), что не знаю, когда ты вернешься, и что не смогу присутствовать на большом завтраке, так как мое сердце опять в плохом состоянии. — Так глупо и бестактно нас приглашать! — Если бы мы пожелали, мы могли бы сами приехать и поздравить его, — а не так, с Бабакой, Ольгой Кренц и графиней.

Дорогой мой, я так скучаю без тебя! До свидания, сокровище мое, целую и крещу тебя с нежной любовью.

Очень надеюсь, если здоровье позволит, причаститься в пятницу или же в один из последних дней этого поста.

Что ты решил относительно дня крестного хода? Надеюсь, что ты дал приказание об этом от своего имени. — Да хранит тебя Бог! Покрываю тебя поцелуями. Твоя старая

Солнышко.

Привет старику и Н.П.

Ставка. 23 июня 1915 г.

Моя милая женушка,

Благодарю тебя за милые письма. Вчера я поистине наслаждался в Беловеже. Мне было странно находиться там одному, без тебя и детей. Я чувствовал себя таким одиноким и грустным, но все же рад был видеть дом и наши славные комнаты, забыть о настоящем и вновь пережить минувшие дни. Но ночь перед отъездом я провел в тревоге. Лишь только я кончил играть в домино, как появился Н. и показал мне только что полученную от Алексеева телеграмму, в которой было сказано, что германцы прорвали наши линии и заходят глубоко в наш тыл. Н. тотчас же выехал в своем поезде и обещал утром телеграфировать из Седлеца. Разумеется, я не мог выехать в Беловеж, как намеревался, в 10 часов. Вокруг меня все сильно приуныли, кроме Воейкова, так как не знали причины внезапного отъезда Н. Наконец в 11 ч. 40 м. от него пришла телеграмма, что прорыв ликвидирован сильной контратакой трех наших полков и что неприятель был отбит с тяжкими потерями. Так что в 12 часов я с легким сердцем бежал со стариком и со всеми моими господами.

Дорога в Беловеж тянется на 183 версты, но очень хороша и ровна. По пути лежат три города — Слоним, Ружаны и Пружаны. Я прибыл к нашему дому в 3 ч. 20 м., а прочие прибывали через каждые пять минут, в виду страшной пыли. Нам подали холодный завтрак в столовой, а потом я показал господам все наши и детские комнаты. Затем мы поехали в Зверинец, так как хотелось посмотреть зубров и других животных. Нам посчастливилось встретить большое стадо буйволов, которые преспокойно глядели на нас.

Мы ехали по лесу превосходными травяными дорожками и выбрались на большую дорогу у конца пущи. Погода была великолепная, но в этом году такая сушь, что даже болота исчезли, и густая пыль была даже в лесу; у всех, кто ехал, лица почернели до неузнаваемости. Особенно у маленького адмирала. Смотритель Бел. новый — его зовут Львовым, толстый человечек, родственник адмирала. Умер старый священник, а также Неверли, которого я не знал. Его преемником состоит Барк, родственник министра, служивший здесь 20 лет лесничим — энергичный человек, в совершенстве знающий лес и дичь. На обратном пути шины всех моторов начали лопаться — на моем моторе три раза, благодаря жаркому дню и массе валяющихся гвоздей. Эти остановки вышли очень кстати, так как давали возможность выйти и размять ноги. Вечером и ночью царила прекрасная свежесть, и воздух в лесу так дивно ароматен.

Мы прибыли сюда в 10 ч. 45 м., как раз когда поезд Н. медленно становился на свое место. После беседы с ним я поужинал с моими господами и немедленно пошел спать. Он рассказал мне, что в общем за вчерашний день положение не ухудшилось, и оно стало бы лучше, если бы германцы не теснили нас в этом самом месте несколько дней. В этом случае у нас было бы время собрать новые (свежие) войска и попытаться остановить их. Но опять этот проклятый вопрос о недостатке артиллерийских снарядов и винтовок — это кладет предел энергичному движению вперед, ибо через три дня серьезных боев снаряды могут иссякнуть. Без новых винтовок невозможно пополнять потери, и армия сейчас чуть посильнее, чем в мирное время. Она должна бы быть — и в начале была — втрое сильнее. Вот в каком положении мы находимся в данный момент.

Если бы в течение месяца не было боев, наше положение было бы куда лучше. Разумеется, это только тебе сообщается; пожалуйста, не рассказывай об этом, душка.

Письмо порядком затянулось, а у меня нет больше времени. Благослови тебя Бог, мое возлюбленное Солнышко! — Нежно, нежно целую тебя и дорогих детей. Будь опять сильна и здорова!

Неизменно твой муженек

Ники

Ц.С.

24 июня 1915 г.

Мой дорогой, любимый Ники,

Опять чудный день. Спала мало ночью, и в 3 часа утра выглянула из окна моей лиловой комнаты. — Было дивное утро, чувствовалось солнце за деревьями, нежный туман лежал на всем, такая тишина — лебеди плыли по пруду, пар поднимался от травы. Так все было прекрасно, что мне захотелось быть здоровой и пойти на далекую, далекую прогулку, как в былые времена. — Серг. Мих. придет к чаю, он как будто совсем поправился, и Петя.

Вчера видела Поливанова. Он мне, откровенно говоря, никогда не нравился. Что-то в нем есть неприятное, не могу объяснить что. Я предпочитала Сухомлинова. Хотя этот и умнее, но сомневаюсь, так же ли он предан. Сух. сделал большую ошибку тем, что показывал направо и налево твои частные письма к нему, и у многих есть копии с них. Фред. должен бы написать ему выговор. Я понимаю, что он этим хотел показать, как ты до конца был милостив к нему, — но другие не должны знать причин его отставки, кроме той, что он сказал неправду на знаменитом заседании в Петергофе, когда уверял, что мы готовы и сможем выдержать войну, а у нас не было достаточно снаряжения. Это его единственная грубая ошибка, — взятки его жены сделали остальное. — Теперь другие могут подумать, что общественное мнение достаточная причина, чтобы удалить нашего Друга и так далее — это очень опасно перед Думой.

Ты не можешь себе представить, как ужасна для меня разлука с тобой! Я знаю, что я могла бы помочь и предотвратить некоторые вещи, а вдали от тебя у меня разрывается сердце от сознания моей бесполезности и бессилия помочь, только пишу тебе неприятные письма, бедный друг. — С самого начала Горем. Должен поговорить с Самар. и Щерб., как им вести себя по отношению к нашему Другу, во избежание всякой клеветы и интриг.

Увы, ничего нет веселого или интересного, чтобы написать тебе. Провела день и вечер сегодня тоже на балконе, так как чувствую себя неважно, хотя сердце еще не расширено и могу начать опять принимать свои лекарства. С нетерпением жду твоего письма про Беловеж.

Правда ли, что Варшаву совершенно эвакуируют (из предосторожности)? Надеюсь причаститься, — это зависит от состояния моего здоровья. – наверное, в воскресенье за ранней обедней, внизу, с А. Когда ты возвращаешься? Сегодня 2 недели, как ты уехал, а кажется, что целый месяц (а наш Друг просил тебя отлучаться не на долгое время, — Он знает, что дела не пойдут как следует, если тебя там удержат и будут пользоваться твоей добротой). Поедешь ли ты, не предупреждая, в Белосток или Холм повидать войска? Покажись там до возвращения сюда — доставь им и себе эту радость! — Действ. Армия, слава Богу, не ставка — ты наверное сможешь повидать войска. Воейков это устроит (не Джунк.). Никто не должен знать, только тогда это удастся. Скажи, что ты просто хочешь немного проехаться. — Если бы я была там, я бы помогла тебе уехать. — Моего любимца всегда надо подталкивать и напоминать ему, что он император и может делать все, что ему вздумается. Ты никогда этим не пользуешься. Ты должен показать, что у тебя есть собственная воля и что ты вовсе не в руках Н. и его штаба, которые управляют твоими действиями и разрешения которых ты должен спрашивать, прежде чем ехать куда-нибудь. — Нет, поезжай один, без Н., совсем один, принеси им отраду своим появлением. Не говори, что ты приносишь несчастие. С Л. и П.[304]это так случилось потому, что наш Друг знал и предупреждал тебя, что это было преждевременно, ты вместо того послушался ставки.