Олег Платонов - Николай II в секретной переписке

• Название: Николай II в секретной переписке
• Автор: Олег Платонов
• Издательство: М. : Родник
• Жанр: История
• Год: 1996
• ISBN: ISBN — 5-86231-154-8

Третья книга из серии «Терновый венец России» основана на подлинной секретной переписке царской семьи и вводит читателя в самый центр противоречий, в борьбе которых решается судьба России. С одной стороны — царская чета, трогательный союз любящих сердец, стремящихся сделать все для возвышения Отечества и победы страны в войне. С другой — преступное сообщество темных, подрывных сил, поставивших своей целью разрушение России на иностранное золото и по инструкциям тайных организаций. В окружении Царя зреет измена, проникшая даже в среду его родственников и в высшее военное руководство, и которая оборачивается страшным предательством в феврале 1917 года. Заговоры, интриги, убийство близких Царю людей — все это находит отражение в письмах царской четы. Хотя главное в них не это, а беззаветная любовь к России, нежная любовь друг к другу — свет любви противостоит ненависти, захлестнувшей Россию.

Заключительным аккордом являются письма царской четы из сибирского заточения. Они не жалуются, не плачут, а думают о судьбе России, не проклинают тех, кто предал их, а обращаются ко всем со словом любви.

Издание продолжает тему, начатую в книгах «История масонства 1731-1996» и Заговор цареубийц»; снабжено уникальным словарем царского окружения.

---

А сейчас, мое солнышко, мое обожаемое сокровище, я должна запечатать письмо. Бог да благословит и защитит тебя сейчас и постоянно впредь! Покрываю твое дорогое лицо нежнейшими поцелуями и остаюсь навеки преданной тебе

Женушкой.

Как бы я хотела быть около тебя, так как я уверена, тебе приходится переживать много тяжелых моментов, не зная, кто говорит истинную правду, кто пристрастен и т.д.! — К тому же личные обиды и т.п., все, чему не место в такое время, в тылу выявляется именно теперь, увы! — Где находятся наши милые моряки? Что они делают и с ними ли Кирилл?

Ставка. 5 марта 1915 г.

Моя любимая птичка, Солнышко,

Горячее спасибо за твое длинное, бесценное письмо. Как хорошо я понимаю твое горе о печальной смерти бедняги без единой близкой души! Поистине лучше быть убитым сразу, подобно Струве — ибо смерть в бою происходит в присутствии целой дивизии или полка и записывается в историю.

Нынче погода хороша, но морозно и масса снегу. Солнце так чудно светит сквозь деревья, стоящие перед моим окном. Мы только что вернулись с нашей послеобеденной прогулки. Дороги на полях ужасно скользки, и мои господа иногда падают. Несколько дней тому назад Сазонов упал, переходя с поезда в свой вагон, и разбил себе нос и ногу. Вчера на том же месте поскользнулся Дрентельн, и разорвал себе сухожилие щиколотки; ему пришлось лечь, и Федоров пользует его. Сегодня на нашей прогулке упал Граббе[183], но вполне благополучно. К концу он провалился сквозь лед в канаву, но тоже без вреда.

Из этого ты видишь, что мы проводим время спокойно и без значительных событий. Утром я провел час или полтора с Н. и двумя штабными генералами.

Я часто вижу Георгия — он удивительно изменился к лучшему; это находят все, кто видит его с тех пор, как он побывал на Кавказе. Хорошенько разведав, как вели себя там пластуны (моя особливая слабость), я назначил себя шефом 6-го Кубанского пласт. батальона, а его — Георгия — шефом же 4-го Куб. пласт. бат., потому что он был у них в окопах — замечательно, не правда ли? Передай об этом Ольге.

Все эти чудесные люди через несколько дней уезжают из Батуми в Севастополь, готовиться к заключительной экспедиции.

Теперь, любовь моя, я должен кончить. Благослови Боже тебя и дорогих детей! Нежно и любовно целую тебя и остаюсь, милая душечка, неизменно твоим старым муженьком

Ники.

Царское Село. 6 марта 1915 г.

Мой родной, милый,

Снова солнце ярко светит, но 12 градусов мороза. Сегодня утром сердце не расширено, но переместилось направо, а это дает то же ощущение — вчера вечером оно снова было расширено. К обеду я перейду на диван до 10 1/2 или 11. Все еще чувствую слабость. А. тормошит меня, чтоб я к ней пришла, но Боткин пойдет туда и скажет ей, что мне этого еще нельзя и что я нуждаюсь в полном покое в течение нескольких дней. Слава Богу, раненые офицеры в обоих лазаретах в недурном состоянии, так что мое присутствие в данный момент не так уж необходимо, а девочки вчера снова присутствовали при оперировании солдат. Они так трогательно осведомляются обо мне у девочек, Зизи или Боткина. Я тоскую по своей работе, и это тем более, что тебя, мой ангел, здесь нет.

Так любопытно бы мне узнать, куда и когда ты сможешь двинуться, — это долгое сиденье в ставке способно довести до отчаяния.

Дорогой мой, есть желающие послать Евангелия нашим пленным, — молитвенники они (немцы) не пропускают в Германию, — у Ломана их имеется 10000, — можно ли их отправить с надписью, что они от меня, или лучше этого не делать, будь добр ответить телеграфно — “Евангелия да” — или “нет”, тогда я буду знать, как их отправить. — Соня просидела со мной вчера днем 3/4 часа, сегодня попрошу к себе m-me Зизи, так как дети должны побывать в госпиталях. — пожалуйста, передай прилагаемое письмо Н.П.

Мой улан Апухтин сейчас командует пех. полком (забыла каким), потому что там старшим остался только штабс-капитан. Только что получила твое драгоценное письмо — такая неожиданная, глубокая радость, горячее спасибо тебе за него! Твои теплые слова подбадривают мое усталое сердце. — Как хорошо, что ты провозгласил шефом себя, а также Георгия, — с какой отвагой и бодростью эти храбрые пластуны теперь двинутся в путь! Бог да благословит их и да дарует им успех!

Твои прогулки, наверное, должны освежающе действовать на тебя, а случаи падения должны нарушать однообразие (если только они не причиняют слишком сильных болей). Любимый мой, твои письма — словно солнечный луч для меня.

Вчера похоронили бедняжку, сестра Любушкина говорила, что у него осталась та же блаженная улыбка — только окраска лица несколько изменилась, но выражение его, нам столь знакомое, не исчезло. Постоянная улыбка, — он говорил ей, что он так счастлив, что ему больше ничего не нужно, — сияющие глаза, поражавшие всех, и после бурной жизни (настоящий роман с переменным счастьем) — он, слава Богу, испытал счастье вблизи нас.

Сообщи, сколько пластунов будет отправлено, чтобы я могла им скоренько послать иконки, а также, сколько офицеров в каждом полку; пожалуйста, вели Дрент.[184] послать мне шифрованную телеграмму через Киру .

Анина мать была очень больна, страшный припадок камней в печени, но сейчас ей лучше, — еще один такой приступ, и это, по словам нашего Друга, будет ее конец. — Опять она пристает, чтобы я ей позвонила по телефону или чтобы пришла вечером, тогда как мы ей каждый день объясняем, что мне это еще не разрешено.

Это так скучно, да еще куча писем ежедневно! Это не моя вина, я должна совсем оправиться, и только спокойное лежание (ибо мне еще нельзя принимать лекарств) может мне помочь. Она думает только о себе и злится, что я так много времени провожу с ранеными. Мне приятно с ними. Их благодарность придает мне силы, тогда как с ней, вечно жалующейся на свою ногу, гораздо более утомляешься, — в такой мере расстраиваешь себя, как морально, так и физически в течение всего дня, что на вечер уже едва хватает сил.

Опять получила любящее письмо от нашего Друга. Он хочет, чтобы я выходила на солнце, говорит, что это будет для меня полезнее (морально), чем лежанье. Но сейчас стоят сильные морозы, я все еще кашляю, простуда еще не совсем прошла, меня еще лихорадит, и я так слаба и утомлена. Получила телеграмму от моего Тучкова из Львовского склада-поезда — (их у нас 4), он устроил один летучий, для подачи более скорой помощи, — этот поезд будет числиться нашим пятым. “Летучий поезд окончил 2-ю поездку, обслужив район СтрыеСколе и Выгоды; причем некоторые части войск и санитарных частей снабжались вблизи позиций Тухлы, Либохоры и Козювки, одновременн. Раздав. подарки и образки (от меня) — внимания оказыв. В.В. всюду вызывала искр. восторг и безгран. радость. На обратном пути в пустые вагоны, оборудованные переносными печами, были погр. в Выгоде около 200 раненых, эвакуация кот. значит. облегчила работу лазар”. и т.д., а потому, чем ближе эти маленькие поезда подходят к фронту, — тем лучше. Мекк — маленький гений, придумывающий и устраивающий все это продвижение, — все, что он делает, действительно делается хорошо и быстро. Ему также удалось найти порядочных людей для этих поездов-складов.

Зизи посидела у меня часок и была очень мила.

Девочки погуляли, а сейчас отправились в Большой Дворец.

Сейчас курьер едет к Ольге, а потому должна черкнуть ей пару строк. Пожалуйста, скажи Дрент., что мы шлем ему привет и надеемся, что его нога поправляется. Поклонись Граббе, Н.П., маленькому адмиралу и моему другу Федор.

Теперь прощай, мой дорогой, мой милый муженек, мое милое солнышко. Покрываю тебя нежнейшими поцелуями. Бэби тоже целует тебя. Девочки в диком восторге от того, что ты им разрешил выкупаться в твоей ванне. Бог да благословит и защитит тебя, и да предохранит тебя от всякого зла! В молитвах и мыслях постоянно с тобой. Навсегда твоя

Солнышко.

Царское Село. 7 марта 1915 г.

Мой родной, любимый,

Вот уже неделя, как ты уехал, но кажется, что гораздо дольше. Твои телеграммы и драгоценные письма такое для меня утешение, я постоянно их перечитываю. Видишь, я забочусь о своем здоровье и сегодня опять встала лишь к 8 часам. Аня этого не хочет понять. Доктор, дети и я ей это объясняем, и все же каждый день приходит пять писем с просьбами прийти к ней, — она знает, что я лежу и все-таки удивляется. Такой эгоизм! Она знает, что я никогда не упускаю случая прийти к ней, когда только могу, даже когда я безумно устала, и все же ворчит, почему я два раза в день ходила к неизвестному офицеру. Она не обращает внимания на слова Боткина, что это он меня не пускает; у нее гости целый день. Мои визиты к ней она считает моей обязанностью (мне кажется), и поэтому часто их не ценит, тогда как другие благодарны за каждую секунду, проведенную с ними. Ей очень полезно не видать меня несколько дней, хотя во вчерашнем шестом письме она жаловалась, что так давно не имела моих поцелуев и благословения. Если бы она хоть раз соблаговолила вспомнить, кто я, она поняла бы, что у меня есть другие обязанности, кроме нее. Сто раз я ей говорила про тебя, кто ты, что император никогда не посещает больных ежедневно (что бы подумали об этом!), что ты, прежде всего, должен заботиться о своей стране, что ты устаешь от работы и нуждаешься в свежем воздухе, и должен гулять с Бэби и т.д. Это все как об стену горох — она не желает понимать, потому что находит, что она должна быть на первом месте. Она предлагает пригласить вечером офицеров для детей, надеясь залучить меня к себе, но они ответили ей, что хотят остаться со мной, так как это единственное время, когда мы можем спокойно посидеть вместе. Мы ее слишком избаловали, но я серьезно нахожу, что она, как дочь наших друзей, должна была бы лучше понимать вещи, и болезнь должна была бы изменить ее. Но теперь довольно про нее — скучно; это перестало огорчать меня, как раньше, меня только изводит ее эгоизм.