Олег Платонов - Николай II в секретной переписке

• Название: Николай II в секретной переписке
• Автор: Олег Платонов
• Издательство: М. : Родник
• Жанр: История
• Год: 1996
• ISBN: ISBN — 5-86231-154-8

Третья книга из серии «Терновый венец России» основана на подлинной секретной переписке царской семьи и вводит читателя в самый центр противоречий, в борьбе которых решается судьба России. С одной стороны — царская чета, трогательный союз любящих сердец, стремящихся сделать все для возвышения Отечества и победы страны в войне. С другой — преступное сообщество темных, подрывных сил, поставивших своей целью разрушение России на иностранное золото и по инструкциям тайных организаций. В окружении Царя зреет измена, проникшая даже в среду его родственников и в высшее военное руководство, и которая оборачивается страшным предательством в феврале 1917 года. Заговоры, интриги, убийство близких Царю людей — все это находит отражение в письмах царской четы. Хотя главное в них не это, а беззаветная любовь к России, нежная любовь друг к другу — свет любви противостоит ненависти, захлестнувшей Россию.

Заключительным аккордом являются письма царской четы из сибирского заточения. Они не жалуются, не плачут, а думают о судьбе России, не проклинают тех, кто предал их, а обращаются ко всем со словом любви.

Издание продолжает тему, начатую в книгах «История масонства 1731-1996» и Заговор цареубийц»; снабжено уникальным словарем царского окружения.

---

А теперь, любимый, радость души моей, до свидания. Бог да благословит и защитит тебя!

Нежные поцелуи шлет тебе твоя старая

Женушка.

Ужасно скучаю без тебя!

Ольга написала, что венчается 4-го в 4 часа в маленькой церкви над Днепром на месте идола Перуна. Да благословит ее Бог и да будет Н.А.[1034] действительно достоин ее любви и жертвы!

Ц. ставка. 2 ноября 1916 г.

Моя бесценная!

Глубоко благодарен тебе за дорогое письмо и шлю наилучшие пожелания ко дню рожденья нашей Ольги. Да, 21 год прошел, — почти целое поколение. Я помню, я тогда жил в той старинной зеленой уборной!

Вчера был ливень, а ночью выпал большой снег, и сейчас 3 градуса мороза. Пейзаж совершенно зимний. Автомобилям даже трудно ездить по улицам. Сегодня утром представлялась наша 4-я сотня. У офицеров и солдат хороший, бодрый вид и загорелые лица. Они небольшими партиями отправляются в Царское С. за своими вещами, новым обмундированием и сапогами.

Николай Мих. приехал сюда на один день, мы имели с ним вчера вечером длинный разговор, о котором расскажу тебе в следующем письме, — сегодня я очень занят.

Храни Господь тебя, мое любимое дорогое Солнышко, и детей!

Горячий привет всем!

Навеки твой старый

Ники.

Ц.С. 3 ноября 1916 г.

Ненаглядный, любимый мой!

Поздравляю тебя с днем рожденья нашей взрослой девочки. Был молебен в лазарете, а сейчас — в моей большой комнате. Твои письма еще не пришли. Было так приятно услышать милый голосок Бэби, только очень плохо слышно, через несколько дней телефон будет лучше устроен, и я надеюсь, что ты тоже как-нибудь поговоришь хоть несколько минут, чтоб дать возможность услышать столь желанный милый голос.

Виктория телеграфировала, что свадьбу вчера прелестно отпраздновали; Надя надела наше ожерелье.

Провела чудный вечер с нашим Другом и с Исидором: “успокой Папу, напиши, что все так будет еще (что Прот. получит в свои руки все продов. дело), что все впереди”. Они слишком долго зевали, а потому он назначен с таким опозданием, они сами тому виной, — все могло бы быть хорошо. Ты не должен огорчаться, твое решение было правильно, и оно будет несколько позднее приведено в исполнение.

Он очень огорчен, что Николаша приедет в ставку. Он великолепно говорил, спокойно и очень возвышенно, — тебе бы понравилось.

6 1/2 градусов мороза и яркое солнце, — собираюсь немного покататься, — трудно дышать при таком морозе. — Дмитрий будет к чаю. — Все мои мысли и молитвы с тобой.

Милый, не пошлешь ли ты кого-нибудь в Ораниенбаум в офицерскую школу? Во главе ее стоит старый генерал Филатов. Около 300 офицеров обучается там пулеметному делу, но оно очень плохо поставлено: там большой беспорядок, плохо ведется дело обучения, так что многие уходят оттуда. Я это слышала от офицеров, которые были посланы туда из полков, — они говорят, что эта школа, действительно, плохо и нецелесообразно устроена, их держат там годами, и все очень плохо организовано. (Карангозов и др. серьезно говорили об этом со мной, они находят, что было бы счастьем, если б это могло было изменено и если б там был наведен порядок). Филатов — старый профессор и придерживается своих старомодных идей. Думается мне, тебе следует приказать, чтоб какой-нибудь компетентный генерал произвел там серьезную ревизию. Там слишком мало пулеметов на 300 офицеров, тогда как каждый должен изучить дело в совершенстве и знать каждую мелочь. Они самостоятельно занимаются, помимо установленных часов, иначе ничего не знали бы. Им приходится слушать лекции о подводных лодках и т.п., что к ним не имеет никакого отношения. Милый, распорядился ли ты о том, чтобы Рубинштейн был передан в ведение министерства внутренних дел? Иначе он умрет в Пскове — прошу тебя, дорогой.

Вернувшись с прогулки, нашла твое милое письмо, за которое нежно благодарю. — Я рада, что Н. М. пробыл всего лишь один день.

А теперь, любимый, я должна кончить, — курьер должен отправляться.

Благословения и поцелуи без конца. Всецело

Твоя.

А. сидит рядом со мной и шлет тебе поцелуй.

Ц. ставка. 3 ноября 1916 г.

Мое сокровище любимое!

Горячо благодарю за дорогое письмо.

У Крошки растяжение жилы в верхней части правой ноги, небольшая опухоль, но болит не сильно, — ночью он часто просыпался и стонал во сне.

Федоров велел ему спокойно лежать в постели. Он очень весел и окружен тремя своими воспитателями, так что в соседней комнате очень шумно.

Вл. Ник. может сообщить тебе подробности об его ноге, так как это началось, когда он еще был здесь.

Оболенский появился вчера здесь, счастливый и сияющий, что освободился от своего поста. Он получит назначение в 3-й Кавказский корпус, который он сам выбрал.

Ген. Алексеев нездоров и лежит — у него сильный жар.

Федоров говорит, что у него почки не в порядке; он вызвал Сиротинина. Это осложнение имеет для меня большое значение. Я надеялся поехать в ближайшем времени куда-нибудь на фронт, но теперь придется эти дни побыть здесь.

Пустовойтенко отлично осведомлен во всем, и он прекрасный помощник. Пока не думаю брать никого со стороны.

Может быть, через неделю ты сможешь приехать сюда?

Посылаю тебе письма Николая, которых он не отсылал мне, но привез с собой, — они дадут понятие, о чем мы говорили.

Храни тебя, мое родное Солнышко, и девочек Господь! Нежно целую. Твой старый

Ники.

Ц. Село. 4 ноября 1916 г.

Мой ангел милый,

Большое тебе спасибо за твое дорогое письмо, только что мною полученное. Я прочла письмо Николая и страшно возмущена им. Почему ты не остановил его среди разговора и не сказал ему, что если он еще раз коснется этого предмета или меня, то ты сошлешь его в Сибирь, так как это уже граничит с государственной изменой? Он всегда ненавидел меня и дурно отзывался обо мне все эти 22 года, — и в клубе также (у меня был такой же самый разговор с ним в этом году), — но во время войны и в такой момент прятаться за спиной твоей мама и сестер и не выступить смело (независимо от согласия или несогласия) на защиту жены своего Императора, это — мерзость и предательство. Он чувствует, что со мной считаются, что меня начинают понимать, что мое мнение принимается во внимание, и это невыносимо для него. Он — воплощение всего злого, все преданные люди ненавидят его, — даже те, кто не особенно к нам расположены, возмущаются им и его речами. — А Фред. стар и никуда не годен, не сумел его остановить и задать ему головомойку, а ты, мой дорогой, слишком добр, снисходителен и мягок. Этот человек должен трепетать перед тобой; он и Николаша — величайшие мои враги в семье, если не считать черных женщин[1035] и Сергея. — Он просто не выносит меня и Ани, а холодные комнаты тут ни при чем, уверяю тебя. Я не обращаю внимания на личные нападки, но так как я твоя жена, они не смеют этого делать. Милый мой, ты должен поддержать меня, ради блага твоего и Бэби. Не имей мы Его, все давно было бы кончено, в этом я твердо убеждена, — я повидаюсь с Ним на минутку перед приходом Штюрмера. Бедный старик, — как подло с ним и о нем ежедневно говорят в Думе!— Во вчерашней речи Мелюков[1036] привел слова Бьюкенена о том, что Шт. изменник, а Бьюк. в ложе, к которому он обернулся, промолчал, — какая подлость! Мы переживаем сейчас самые тяжелые времена, но Бог все же поможет нам выйти из этого положения, я не страшусь. Пускай они кричат — мы должны показать, что мы не боимся и что мы тверды. Женушка — твоя опора, она каменной скалой стоит за тобой. Я спрошу нашего Друга, считает ли Он уместным, чтоб я поехала через неделю, или, так как тебе нельзя двинуться с места, не следует ли мне здесь оставаться, чтобы помогать “слабому” министру. — Они снова выбрали Родзянко, а его речи ужасны, как и то, что он говорит министрам.

Я надеюсь, нога нашего Крошки скоро поправится. И Алексеев заболел, — все беды сразу, — но Бог не покинет тебя и нашу любимую страну, благодаря молитвам и помощи нашего Друга. Я рада, что ты нашел место для Оболенского.

Опять серый день, 4 1/2 градуса мороза, солнце было только два дня. — Тяжко и грустно: так горячо берешься за правое дело, а вследствие этого, конечно, “злоумышленники” стараются все дело погубить. — Я чувствовала, что Николай не к добру поехал в ставку, — скверный он человек, внук еврея![1037]

Покаталась с ней и ждем Его (затем Рост. и Шт.). Прощай, радость жизни моей, мой единственный и мое все. Благословляю и целую без конца. Всецело