Анатолий Бритиков - Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра

• Название: Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра
• Автор: Анатолий Бритиков
• Издательство: Творческий центр «Борей-Арт»
• Жанр: Критика
• Год: 2005
• ISBN: 5-7187-0628-Х

Анатолий Фёдорович Бритиков — советский литературовед, критик, один из ведущих специалистов в области русской и советской научной фантастики.

В фундаментальном труде «Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы)» исследуется советская научно-фантастическая проза, монография не имеет равных по широте и глубине охвата предметной области. Труд был издан мизерным тиражом в 100 экземпляров и практически недоступен массовому читателю.

В данном файле публикуется вторая книга: «Некоторые проблемы истории и теории жанра».

---

Мифологический тип отражения ближе всего нашему художественному освоению мира, когда интуитивно-эстетическая оценка целесообразного «таинственным образом» приводит к истине поверх логического познания, хотя, разумеется, и с издержками в глубине анализа и полноте картины. Зачем же сводить все к информации? Допустимо ли исключить интуицию, да ещё в такой кровно родственной ей области, как научно-фантастическое художественное познание? Наш древний предок, отождествляя себя в своих мифообразах с космосом, предчувствовал в человеке то самое воплощение мировой гармонии, к осознанию которого мы теперь все больше приходим, или лучше сказать, возвращаемся, когда, например, открываем заново истинность протагорова афоризма: «Человек — есть мера всех вещей».

Казалось бы, противоположные подходы: только лишь со стороны поэтической условности (С.Залыгин) и, наоборот, с чисто информационной меркой (Т.Чернышёва), — равным образом упускают эстетику мифологического отождествления человека с миром. А ведь, по-видимому, благодаря заложенной в мифообразах нравственно-эстетической интуиции наши предки гениально предвосхитили такие родственные научной фантастике целеполагающие ценности, как мысль о победе над пространством и временем, об освоении внеземной среды, о власти над жизнью и смертью и т.д.

Мифологизируя с информационной позиции научно-фантастическую модель освоения космоса, Т.Чернышёва уверяет: «Сейчас уже считается несомненным, что осуществление контактов в ВЦ (внеземными цивилизациями, — А.Б.) и исследование большого космоса с помощью звездолетов… практически невозможно по целому ряду причин, и если в научных, а чаще в популярных работах оценке этих проектов (как правило, отрицательной) ещё отдается дань, то это обусловлено традицией, созданной не наукой, а научной фантастикой». И все же в научной фантастике звездолеты продолжают бороздить космос, хотя все это, полагает автор, есть «ложь, заведомая ложь, и ложность такой картины мира может быть понята и оценена уже современным знанием… И тут едва ли можно объяснить все художественной условностью. На наш взгляд, мы имеем дело здесь не столько с художественной, сколько с „мифологической” условностью, рождающейся из необходимости для обиходного мышления освоить космос на каком-то уровне»[312]. Ответим опять безосновательность этой «мифологической условности», которая ещё и попросту «заведомая ложь», хотя миф не различает правду и вымысел, а заодно и некую растерянность Т.Чернышёвой перед грандиозной звездной дорогой человечества.

Но в самом деле, воспрещает ли современное знание, на которое ссылается исследовательница, залетать научно-фантастическому воображению в далекие галактики? Вспомним не так уж давно, в 30-х годах выход человека в космическое пространство вообще считали химерой и сказкой, и не литературоведы, а инженеры с мировым именем. Художественная литература не приблизила бы эту сказку, если бы апеллировала к безосновательному скептицизму, если бы не ставила целей, опережающих самые смелые проекты.

Точно так же современная фантастика ориентирует общественную мысль на дальние цели космонавтики. Т.е. если сегодня художественнее воображение по-прежнему действует с опережением, то вовсе не по «мифологической условности», а по собственным законам научной фантастики — современного типа художественного мышления, соединяющего рациональное гипотезирование по координатам научного знания с древним принципом эстетики целесообразного. Это значит, что практическую поверку своих «сдвоенных» проекций научная фантастика оставляет — по законам жанра — на завтра. Её реализм вовсе не в том, чтобы не оторваться от возможного сегодня, а в том, чтобы предугадать грядущие устремления человечества — как целеуказание научной теории и общественной мысли, из которых она же исходит, и, разумеется, как задание практическому сознанию, которому Т.Чернышёва оставляет в удел одни мифологические иллюзии.

Если так называемую космическую оперу устраивает безразлично какое правдоподобие, то в серьезных научно-фантастических романах преодоление безмерных расстояний — решающего препятствия в звездных рейсах — мотивируется неклассической Эйнштейновой физикой, с которой знаком современный школьник, нелинейной геометрией Лобачевского, о которой размышлял еще Раскольников у Достоевского. Когда в трилогии Снегова звездолеты пожирают расстояния, преобразуя кривизну пространства в вещество, — это не только «писательская» условность, это и оригинальная гипотеза автора — физика по профессии. Разве что только безнадежно отставший от нашего века читатель не различает сегодня сказочно-мифологических чудес и научно-фантастических.

Напрасно было бы искать у Т.Чернышёвой ответ на вопрос, на каком все-таки уровне осваивает космос придуманная ею, так сказать, обиходно-научно-мифологическая фантастика. Когда она уверяет, что «коллективное сознание человечества, следуя каким-то нам пока во многом непонятным принципам, безошибочно отбирает из всей суммы современных научных знаний только те, что совершенно необходимы для построения своего рода современной „мифологической картины мира”, которая и соответствует и одновременно не соответствует научным представлениям»[313], то и дело даже не в том, как можно выбирать из науки, да ещё безошибочно, то, что науке не соответствует. Дело прежде всего в том, что, по мнению Т.Чернышёвой, «наука в своем движении создает новую почву для рождения мифов»[314]. «Как это ни странно и парадоксально», -добавляет она. Странновато. Наука получается для того и возникла в процессе разложения мифологии, чтобы заново мифологию воссоздать…

В самом деле, странно слышать на исходе XX века, будто внутри науки существует некое «рабочее мифотворчество» (?!)…[315] Примером может служить, говорит Т.Чернышёва, «все, что связано с поисками разумной жизни во Вселенной»[316], — А могут ли служить примером мифотворчества, скажем, те пробы грунтов на биологическую активность, что взяты были на Луне и на Марсе? Или, чтобы избегнуть обвинений в мифотворчестве, и вовсе не следовало вести поиск разумной жизни?

Т.Чернышёва утверждает, что «за последнее время основы, условно говоря (?), мифологических моделей мира создаются самими учеными»[317]. Однако у специалистов-мифологов на этот счет иная точка зрения. Во введении в коллективную монографию «Мифология древнего мира» наш крупный востоковед И.Дьяконов писал, например что, наоборот, «мифотворчество проникает и в саму науку, способствуя созданию непроверенных или не поддающихся проверке лженаучных теорий»[318]. И почему же только «за последнее время»? Так было всегда: всегда борьба с лженаукой играла определенную роль в утверждении истины.

О научно-фантастической литературе уж и говорить не приходится: у Чернышёвой это непостижимая мифоложь — и тем не менее ложь, получается, будто бы «помогает современному человеку как-то (все-таки как же? — А.Б.) ориентироваться» ни много ни мало «в усложняющихся представлениях об окружающем мире…»[319]

Среди таких вот «парадоксов» пропадает интересное соображение автора о преодолении формального понимания правила Оккама. Согласно этому правилу, изучаемые «сущности не следует умножать без необходимости». Корректное исследование отсеивает избыточные для данного случая «сущности» («бритва Оккама»). Однако отделить первые от вторых способна уже не логика, а диалектика с интуицией. Научная фантастика в значительной мере исходит из интуиции, развивая заложенную ещё мифами догадку о будущем космическом бытии человека, подхватывает современную «безумную» идею об участии сверхцивилизаций в «переконструировании» мироздания и т.д., т.е. выдвигает на обсуждение «сущности», казавшиеся излишними и пока что не поддающиеся опытной проверке.

Но при чем здесь мифология, да ещё и современная? Когда Т.Чернышева вводит оговорку о том, что «употребляет термины „мифология”, „мифотворчество” применительно к современному мышлению в известной мере (в какой же?) условно, не ставя знак равенства между „современной мифологией” и древними мифами»[320], то это не только не спасает, а, наоборот, усугубляет ошибочность её позиции.

Сошлемся ещё раз на коллективную монографию «Мифология древнего мира». Во введении И.Дьяконов предостерегает от опрометчивого отождествления совершенно различных явлений, одинаково обозначаемых этим словом. На смену, или точнее сказать, в дополнение к пережиткам первоначальной, ещё дорелигиозной мифологии религия, — говорит Дьяконов, — создавала свою, «вторичную», которая вступила в непримиримый конфликт с научным знанием. Новое время породило «третичную» мифологию — она уже может являться, по словам Дьяконова, результатом «невежества непростительного», т.е. «принятия на веру того, на что уже имеются средства проверки — или, хуже того, результатом сознательного введения в заблуждение»[321].