Анатолий Бритиков - Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра

• Название: Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра
• Автор: Анатолий Бритиков
• Издательство: Творческий центр «Борей-Арт»
• Жанр: Критика
• Год: 2005
• ISBN: 5-7187-0628-Х

Анатолий Фёдорович Бритиков — советский литературовед, критик, один из ведущих специалистов в области русской и советской научной фантастики.

В фундаментальном труде «Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы)» исследуется советская научно-фантастическая проза, монография не имеет равных по широте и глубине охвата предметной области. Труд был издан мизерным тиражом в 100 экземпляров и практически недоступен массовому читателю.

В данном файле публикуется вторая книга: «Некоторые проблемы истории и теории жанра».

---

А Г.Уэллс сказал совершенно другое: что и при «научно» усовершенствованном капитализме трудящиеся неизбежно пробудятся к революционной борьбе. Г.Уэллс в самом деле пошёл против течения — против антикоммунистических и мещанских утопий вроде очень популярных в своё время «Грядущей расы» (1870) Э.Бульвер-Литтона и «Взгляда назад» (1888) Э.Беллами.

Развёртывая «в цельной и законченной картине» регрессивную тенденцию капитализма, Г.Уэллс не только дополнил классический утопизм более конкретным и глубоким социальным критицизмом — в романе-предостережении он преодолевал оппортунистическо-реформистское направление своего социализма. Социализм привёл Г.Уэллса к этому художественному открытию — и в нём он нашёл у него наиболее радикальное выражение.

Как фантаст, Г.Уэллс сознательно вёл социалистическую пропаганду. «Я, в сущности, никогда в жизни ничем другим не занимался»[148], — говорил он в 1931 году А.Луначарскому и продолжал: «Мы живём… в такое опасное время, что художник, не желающий принять в его беге участие как политик, то есть как вождь людей, кажется мне бесчувственным, бессмысленным, и я не могу признать в нём таланта…»[149]. «… Почти то же, — комментирует А.Луначарский, — говорил у нас ещё Н.Чернышевский»[150]. «…Сама способность воспринимать мир в категориях социалистической мысли много дала ему как художнику»[151], — справедливо отмечает Ю.Кагарлицкий в книге об Г.Уэллсе.

Самое глубокое и самое истинное зерно своей фантастики Г.Уэллс черпнул в марксизме. Тот самый Г.Уэллс, который, по выражению биографа Б.Шоу Х.Пирсона, бросался на Маркса «с дубинкой», тем не менее, отдавал ему дань высокого уважения. Слова Г.Уэллса: «Он озарил светом своей концепции всю современную историю человечества»[152] были не просто словами. Г.Уэллс усвоил в марксизме идею неизбежного конца капиталистического строя и его роман-предостережение по-своему иллюстрировал это утверждение Маркса.

* * *

Г.Уэллс сознавал ограниченность негативизма своих «предостерегающих» утопий и пытался слить его с позитивным изображением социалистического идеала. В «Освобождённом мире» и «Людях как богах», «Облике грядущего» (1935) и «Божьем наказании» он показал столкновение идеала с антиидеалом в открытой борьбе. Г.Уэллс предугадал дальнейшее развитие социально-фантастического жанра. На путях раскрытия коллизии между идеалом и антиидеалом созданы известные романы о коммунизме Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» и «Час Быка» (1969).

Однако осуществить органическое соединение утопии с романом-предостережением Г.Уэллс не смог. Динамизм романа «Люди как боги» — в столкновении Г.Уэллса с капитализмом, но не в движении человеческих душ. Персонажи Утопии — великолепные олимпийцы. Мраморным своим величием они — по закону контраста — усваивают разоблачение респектабельных бандитов из капиталистического мира, вздумавших силой обратить Утопию вспять. Но в них самих почти нет той борьбы идей и страстей, с помощью которой И.Ефремов, пусть и более скромными художественными средствами, реализовал идею вечного обновления человека как движущей силы коммунизма. Насколько кинетичен в утопиях Г.Уэллса закат старого мира — настолько статичен облик нового. Здесь художественный результат зависел не только от социалистического идеала, но и от философской основы воображения…

Одной из черт воображения Г.Уэллса было то, что подметил при встречах с писателем И.Эренбург: «Он дорожил логикой, а к диалектике относился подозрительно»[153]. Его метод социальных прогнозов, — писал И.Шкловский, — «тот же, что и химика, который старается определить, какой синтез получится от взаимодействия таких-то реактивов»[154]. Г.Уэллс мыслил «алгеброй» там, где требовалась «высшая математика».

В социальной системе Г.Уэллса утопизм сыграл двойственную роль. Как глубоко нравственная убеждённость в социалистическом идеале, утопизм делал его позицию по-своему честной, а нередко и необычно радикальной для буржуазного демократа. В компромиссах со своим обществом Г.Уэллс не был ренегатом социальной революции[155]. Он сравнительно рано пришел к мысли, что экономическая и идеологическая революции неотделимы от политической. И если в 1920 году в «Истории человечества» и в 1923-м в романе «Люди как боги» он, в противоречии с книгой «Россия во мгле», ещё не верил в созидательную силу революции то в 1924-м в некрологе В.Ленину он осторожно писал: «Быть может надежды таких людей, как я, чрезмерны и заплатки сейчас уже не спасут европейскую систему. Быть может, она обречена на более глубокие и крутые перемены, чем те, которые мы согласны признать необходимыми. Возможно, что своекорыстие слишком подточило корни… Возможно, вся европейская система, подобно России, всё-таки нуждается в прививке к этому новому неизвестному корню коммунизма, прежде чем она вступит в новый созидательный период. Но мне ясно, что годы идут, а выздоровление Европы ещё не началось»[156].

И хотя поздний Г.Уэллс не раз ещё вернётся к реформистско-утопическим заблуждениям, в конечном счёте, он серьёзно пересмотри свои взгляды.

Обо всём этом не следует забывать не только потому, что Г.Уэллс — большой художник и мыслитель, но и потому, что политическое сознание Г.Уэллса, несмотря на всю специфичность, в главном развивалось в созидательном направлении, делая ему честь как писателю, демократу и социалисту.

У каждого большого художника свои, особые отношения с другой культурой. Трудно вместе с тем назвать писателя мирового масштаба, чья русская судьба сложилась бы столь парадоксально. Неожиданной выглядела уже сама популярность певца научно-технического прогресса в отсталой аграрной стране, какой была Россия, когда на исходе прошлого века здесь был открыт выдающийся романист, не похожий не только на прославленных отечественных классиков, но и на Э.По, Д.Дефо, Дж.Свифта, чьи традиции на первых порах пытались отыскать в творчестве Г.Уэллса русские критики.

Первое его собрание сочинений вышло в Петербурге уже в 190 году; до 1917 года появилось ещё три; четыре, несравнимых, конечно, по тиражам и количеству переводов, были выпущены в советское время. Это — не считая большого числа трёх- и двухтомников, множества отдельных изданий, переизданий и публикаций в периодической печати. В 1934 году ленинградские писатели преподнесли своему гостю его книги, изданные после революции. К подарку была приложена справка Всесоюзной книжной палаты: общий тираж произведений Г.Уэллса перевалил за семьсот тысяч экземпляров. «Это, — благодарил автор, — гораздо больше, чем издано в Англии за то же время. Весьма приятный сюрприз»[157].

Компактно составленная к столетнему юбилею со дня рождения библиография русской уэлссианы[158] насчитывает свыше восьмисот номеров. Сюда вошли, между прочим, и художественные отклики на путешествие Г.Уэллса в Советскую Россию (пьеса Н.Погодина из трилогии о В.И.Ленине, стихи Н.Тихонова, Е.Евтушенко и др.), подражания Г.Уэллсу, пародии и т.д. Большую часть библиографии составляют литературно-критические статьи, исследования художественного и философского творчества Г.Уэллса, документы, связанные с Россией и общественно-политической деятельностью писателя, переписка с представителями русской культуры, их воспоминания и высказывания.

Ю.Ковалёв в приложенном к библиографии обзоре русской критики Г.Уэллса обращает внимание на то, что выдающийся художник нашёл признание в стране Толстого и Чехова лишь после того, как сделался популярным в качестве занимательного рассказчика-фантаста и социолога, автора «проектов будущего». К этому времени Г.Уэллс успел зарекомендовать себя в Англии первоклассным беллетристом. В России же интерес к его фантастике и социально-техническим пророчествам настолько преобладал, что, по признанию литературных журналов начала XX века, казалось несправедливым обсуждать его творчество с точки зрения чисто художественной[159].

Русские читатели поначалу не располагали, правда, хорошими переводами, и не только в смысле художественной адекватности. О царившем здесь произволе можно судить хотя бы по заглавиям романа «Когда спящий проснётся». Заключённую в нём метафору социальной революции то заостряли: «Спящий пробуждается», то нейтрализовали: «После двухвекового сна», то исключали: «После дождичка в четверг», в соответствии с «редактурой» текста.

Но дело, видимо, не только в переводах. Дело в том, что русская критика вообще долгое время воспринимала своеобразие Г.Уэллса каким-то «боковым зрением». Е.Замятин, например, писал о «стремительном, аэропланном лёте» его сюжета, делающим для читателя «просто физически невозможным вглядеться в детали, в стиль автора»[160]. Наблюдение, по-своему тонкое, оставляло, тем не менее, в стороне отношение художественного метода Г.Уэллса к науке. В иных случаях это отношение лежит казалось бы, на поверхности. Не зря его социальные прогнозы сравнивались с методом естествоиспытателя, который старается «определить, какой синтез получится от взаимодействия таких-то реактивов»[161]. В других же, как подчёркивал сам писатель, «фантастический элемент» им использован не для научного прогнозирования, как у Ж.Верна, а «только для того, чтобы оттенить и усилить» обычные человеческие чувства. «Под маской прихотливой фантастики, — говорилось в одной из ранних рецензий на роман „Первые люди на Луне”, — скрываются такие злые, такие уничтожающие, такие ядовитые не пародии, не карикатуры, а прогнозы будущего, что романы Г.Уэллса перестают быть простым вымыслом и становятся социологическими предостережениями»[162]. Хотя эти предостережения не перестают быть вместе с тем и пародиями, и карикатурами.