Анатолий Бритиков - Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра

• Название: Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра
• Автор: Анатолий Бритиков
• Издательство: Творческий центр «Борей-Арт»
• Жанр: Критика
• Год: 2005
• ISBN: 5-7187-0628-Х

Анатолий Фёдорович Бритиков — советский литературовед, критик, один из ведущих специалистов в области русской и советской научной фантастики.

В фундаментальном труде «Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы)» исследуется советская научно-фантастическая проза, монография не имеет равных по широте и глубине охвата предметной области. Труд был издан мизерным тиражом в 100 экземпляров и практически недоступен массовому читателю.

В данном файле публикуется вторая книга: «Некоторые проблемы истории и теории жанра».

---

В «человековедении» научной фантастики смещение художественной доминанты с поэтической формы на эстетическое содержание выступает особенно наглядно. Александр Беляев, один из зачинателей советского социально-фантастического романа, ставил, например, своей целью показать многообразие вкусов человека будущего. Беря за исходное вкусы своих современников, он полагал, что не должно быть «никаких стандартов в быту», и одних героев изображал «любителями ультрамодернизированной домашней обстановки — мебели и пр., других — любителями старинной мебели»[564]. Такая чересчур бытовая трактовка человеческой индивидуальности оказалась недолговечной и, в конце концов, ошибочной. Писателю не удалось наметить действительно крупных вероятных черт личности будущего, подобных тем, например, что реализованы в романе И.Ефремова «Туманность Андромеды». У ефремовского героя Дар Ветра требования к личному комфорту, по нашим меркам, даже несколько аскетичны. Но, в самом деле, не поступится ли человек развитого коммунистического общества — такого, каким оно представлялось писателю — своими персональными прихотями ради удовлетворения таких действительно общечеловеческих потребностей, как полнокровная духовная жизнь, творческое горение? Не сместятся ли его запросы с комфорта физического к «комфорту» нравственному?

Речь идет не о степени вероятности тех или иных предположений а о различии самих подходов — о смене каких-то частных предположений, в узко бытовой сфере, стратегическим прогнозом концепции человека. Новый подход явился результатом уточнения идеала человека в практике социалистических отношений, и как следствие этого, социально-фантастический роман И.Ефремова, А. и Б.Стругацких, Г.Мартынова, Г.Гуревича, С.Снегова, А.Палея и др. отказался гадать, сохранятся ли у отдаленных наших потомков, к примеру, такие черты натуры, как стремление владеть антикварными ценностями, и занимался самим типом личности, которая была бы способна нести полную меру психофизической нагрузки и нравственной ответственности в напряженной и не на одно поколение рассчитанной борьбе за лучшее будущее.

Роман этого типа выдвигает, например, ту мысль, что в ходе переустройства мира для человека неизбежно должен измениться и сам человек, причем социальная и биологическая его ипостаси вступят в более тесную, возможно, целенаправленно регулируемую взаимозависимость. Скажем, методы генной инженерии, то есть переделки наследственности, которые сегодня принесли бы вред из-за неосмотрительного применения, в будущем лучшем обществе могут стать новым источником физического и духовного здоровья, вплоть до улучшения самой человеческой природы.

Жизнеописательная литература просто не ставит столь гипотетических и «внесоциальных» проблем человековедения. У нее свои задачи. Для научной же фантастики, по крайней мере, для наиболее специфических ее жанров, именно гипотетический подход к человеку — основной и опорный. То есть сам тип ее человековедения иной: одновременно и схематичней и уже — в анализе реальной человеческой индивидуальности, и обобщенней и шире — в анализе вероятных общечеловеческих проблем.

В свое время литературная критика в штыки приняла беляевскую идею превращения человека в земноводное существо. Неясны были цели такого эксперимента. Но по мере того как океан делался жизненно важным фактором существования растущего населения Земли, вопрос о том, почему бы не появиться племени ихтиандров, становился в порядок дня[565]. Роман Беляева не предлагал бездумно-оптимистического ответа. Его герой расплачивается за свою свободу в водной стихии несвободой общения с людьми. Художественная и жизненная гипотетическая правда образа Ихтиандра в том, что он не загружен такими индивидуальными мотивами, которые не обязательны для человека-рыбы. Индивидуальное в Ихтиандре в сущности вытекает из его биологического отличия от остальных людей и равнозначно особенному.

Возможности художественной индивидуализации во многом зависят от меры гипотетичности, фантастичности решения проблемы человека, а эта мера различна в фантастике разного типа. В психологической, например, «бытовой» — подход к человеку скорее ближе обычной жизнеописательной прозе, чем «технологической» фантастике. И все-таки, даже у таких мастеров, как Р.Брэдбери, С.Лем, А. и Б.Стругацкие, индивидуальные характеристики скупей и схематичней. Дело, видимо, в том, что индивидуально-личные проявления научно-технического прогресса менее уловимы — в силу их быстротечной изменчивости, — чем проявления человеческой индивидуальности в традиционной сфере социальной Среды. Вероятно, поэтому наиболее эффективным приложением человековедения в фантастике всех типов остаются по преимуществу общечеловеческие последствия научно-технического прогресса.

Что касается социально-фантастического романа о будущем, то в нем художественная индивидуализация не только зависит от теоретического представления автора о грядущей человеческой индивидуальности, но и отодвигается — ради этого представления — на второй план. Автор «Туманности Андромеды», например, придал своим персонажам только такие индивидуальные черты, которые раскрывали бы его общую мысль, что при коммунизме в человеческой натуре будут откладываться не более или менее случайно приобретаемые свойства, но наиболее типичные национально-этнические или профессиональные черты, которые были заложены в человеческой психике тысячелетним отбором по закону целесообразности. Звездолетчик Эрг Hoop хранит в крови скитальческую страсть своих предков-норманов, морских бродяг; танцовщица Чара Нанди исполнена артистизма афро-индийских народов; Дар Ветр отмечен свойственным русскому народу равновесием эмоциональной и рациональной сфер, и т.д. Вероятно, эта жестковатая детерминированность индивидуального может быть оспорена. Но, как гипотеза, она интересна тем, что связывает эволюцию самого типа личности с какой-то мыслимой исторической закономерностью.

Персонажи XXI века в повести братьев Стругацких «Возвращение» могут показаться, на первый взгляд, более живыми, чем холодновато-уравновешенные герои Ефремова. Но невоспитанность, болтливая ироничность некоторых из них как-то не вяжется с более совершенными общественными отношениями и культурой. Этой пестротой писатели хотели, возможно, оспорить неправдоподобно прекрасного героя романов о будущем. В одной из своих книг они пояснили, что коммунистический мир был бы, мол, по плечу уже сегодняшним нашим лучшим современникам (отсюда, кстати, оказать, и перемещение действия в сравнительно близкое будущее). Оказалось, однако, что такой реализм — не заботящийся о психологической детерминированности героя окружающей средой — неотличим от натурализма. Философская проблема человека оказалась подменена поверхностной литературной полемикой.

«Типические характеры в типических обстоятельствах», — эта формула социально-психологического реализма сохраняет определенную значимость и для научно-фантастической литературы. Здесь персонажи и обстоятельства, разумеется, необычны, но, по крайней мере, те и другие должны соответствовать друг другу. Нарушение этого соответствия чревато таким же дурным сочинительством, как и несоответствие фантастической детали, первоначальной посылке.

Надо полагать, живой процесс развития человеческой личности подскажет эффективные пути индивидуализации характера и роману о будущем. Но, по-видимому, это уже будет не столько проблема научно-фантастической литературы, сколько задача ее «стыковки» с обычной жизнеописательной. Сегодня же, когда о человеке будущего приходится судить по преимуществу гипотетически, преобладание общих черт типа над индивидуальными представляется не отступлением от художественного реализма, а как раз его предпосылкой. Во всяком случае, вероятность самой гипотетической концепции человека выступает более существенной мерой реализма, нежели гадательное «жизнеподобие» индивидуальности.

Обобщенность характерна и для стилистических средств научной фантастики. Ее язык можно сравнить с языком жизнеописательной литературы как скупую черно-белую гамму графики с многокрасочной палитрой живописи. Мы говорили, что поэтика научно-фантастической литературы почти совсем не изучена. Тем не менее, ее художественная природа прояснена все же настолько, чтобы предположить, что в этой «графичности» как-то преломляется рационалистичность современного мировосприятия. Сдержанность научной фантастики в использовании накопленного художественной литературой богатого арсенала эмоциональных типов, ее специфичное тяготение к логически понятной лексике и фразеологии имеет некоторую аналогию и в эволюции обычной психологической прозы. Еще И.Тургенев обратил внимание на то, что чрезмерные олицетворения вроде: «И весь невредимый хохочет утес», по его словам, «подкладывают» природе посторонние, то есть чисто человеческие, «намерения и цепи»[566]. М.Горького не удовлетворяла условность «лирических песнопений», которые отражают, как он говорил, «первобытное и атавистическое» намерение человека «заговорить зубы»[567] природе. В обычной жизнеописательной литературе реликтовая мировоззренческая подоснова поэтики преодолевается в постепенном вытеснении наиболее обветшалой условности новой, опирающейся на современный уровень мировосприятия. В научной же фантастике массовое творчество новой метафорики, которая отвечала бы научному миропониманию, выглядит порой неоправданной ломкой поэтического языка, хотя по существу мы имеем дело все о тем же процессом его обновления.