Мор Йокаи - Когда мы состаримся

• Название: Когда мы состаримся
• Автор: Мор Йокаи
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1988
• ISBN: 5-280-00445-6

Роман классика венгерской литературы Мора Йокаи (1825–1904) посвящён теме освободительного движения, насыщен острыми сюжетными ситуациями, колоритными картинами быта и нравов венгерского общества второй половины XIX века.

---

Разве он не устроен в таком месте, что лучше нельзя пожелать а я, наоборот, далеко от него?..

Бабушка взяла с меня слово вести дневник, записывая всё происходящее, и отсылать ей по истечении каждого месяца. И о Лоранде сообщать, потому что сам он не любит письма писать.

Я обещал.

Мы поцеловались на прощанье. Им с Фанни надо было встать завтра пораньше: тогда ещё в Пожонь ездили через Чаллокёз[51] на лошадях, и дорога занимала целый день.

Но я всё-таки тоже поднялся рано и, уже одетый, подождал их у коляски.

Генрих ещё спал, сказав, когда я его растолкал, что обождёт, пока растопят печь в пекарне и Мартон придёт пожелать доброго утра по-латыни.

Фроммы всем семейством спустились проводить отъезжающих.

У моей заменщицы вид был опечаленный. Такой, грустной, она всегда мне нравилась больше.

Глаза были у неё заплаканные, и она с трудом удерживалась от слёз.

Коротко сказав мне что-то, она проворно залезла в коляску вслед за бабушкой.

Кнут щёлкнул, лошади тронулись, и моя сестричка-заменщица отправилась в путь ко мне домой, а я остался здесь один, вместо неё.

И, впервые мысленно задержавшись на этом своём полном одиночестве среди чужих, даже языка моего не знающих людей, вдруг совершенно позабыл, что я — будущий великий человек, скрипач-виртуоз, гордость гимназии, надворный советник, первый любовник… Отворотясь, прислонился лбом к стенке и — заплакал бы, если б мог.

IV. Безбожник и святоша

Но оставим на время нашего неоперившегося философа с его дневником и пошире осветим фон, на котором разыгрывались выше описанные события.

Жил в Ланкадомбе один закоснелый богоотступник, Шаму Топанди, который состоял в близком родстве и с Бальнокхази, и с Аронфи, хотя оба семейства равно воздерживались от каких бы то ни было отношений с ним по причине его на редкость дурных повадок. Его слава злостного атеиста разнеслась далеко по всей округе, и усадьбу старика избегали как богом проклятое место.

Не подумайте, однако, будто Топанди увлекло новейшее вольномыслие и он, опережая век, философически, из приверженности к рационализму стремился ниспровергнуть общепринятые религиозные догматы. Атеистом он стал не почему-нибудь, а единственно для собственного удовольствия. Ради той нечестивой забавы, цель коей — бесить своим вероотступничеством всех с тобой соприкасающихся, от попов вплоть даже до властей.

Ведь злить — злить, доводя до бешенства — издавна было слабостью падкого на забавы рода человеческого. А что может быть забавней, нежели взбесить кого-нибудь, издеваясь над тем, перед чем он преклоняется?

Вот и сейчас застаём мы у него власть исполнительную, которая в составе помощника исправника, заседателя и двенадцати стражников с ружьями отряжена в Ланкадомб комитатским судом, чтобы раз и навсегда положить конец творимым Топанди бесчинствам. Ибо уже много лет ввергают они верующих в постоянное смущение и беспокойство, побуждая заваливать комитатские столы всякого рода жалобами.

Топанди выносит прибывшим трубки: курите, мол.

Помощник исправника Миклош Дарусеги — человек ещё молодой. Ему всего тридцать, а светлые волосы делают его ещё моложе. Помощника, а не самого исправника послали потому, что Дарусеги — новая метла, значит, чище метёт. У молодого энергии побольше, а она ох как надобна в сношениях с этим богоотступником.

— Не курить, сударь, явились мы сюда, — сухо возражает молодой человек, вскидывая голову для вящего авторитета. — По служебной обязанности прибыли.

— А, дались вам эти обязанности! Идём-ка, братец, выпьем лучше — и нечего меня «сударем» величать: пойдёшь да скажешь моему управителю попросту, чего там с меня требуется. Недоимка — валяй, открывай амбары, насыпай, сколько твоя команда унесёт, а после отобедаешь у меня. И компания найдётся: сбегутся, как песни услышат. Успеешь до утра составить свои протоколы!

И будучи крепче телосложением, Топанди, ухватив представителя власти за запястья, всё подталкивал да подталкивал его в комнаты. Ещё немного, и предводитель осаждающих попал бы в самый настоящий плен.

— Позвольте! Попрошу без фамильярностей. Мы по официальному делу. Я протестую! — отбивался он.

Но тщетны были все протесты против этого принудительного способа передвижения.

Тогда прибывшая делегация, legale testimonium,[52] выставила подмогу в лице другого посланца, плотного, приземистого заседателя Ференца Буцкаи, который до тех пор пассивно наблюдал, как припекаемый к ответственности, in causam vocatus, теснит его беспомощного принципала.

— Но-но, сударь, полегче, а то руки-ноги закуём, право слово!

Впрочем, несмотря на угрозу, круглое вислоусое лицо заседателя сохраняло улыбчивое спокойствие, как месяц, невозмутимо скользящий среди туч.

— Закуёте? Ха-ха-ха! Хотел бы я посмотреть! Ну что же, давайте, совсем неплохо для разнообразия, будет чем похвастать: тоже, мол, в кандалах ходил. Ну? Хотя бы одну руку и ногу! Нет, до чего занятно, тьфу ты, пропасть!

— Сударь! Извольте в нашем лице власть уважать, — высвободив руки, заявил исправник (или помощник, в нашем случае это всё равно). — Мы над вами поставлены, по уполномочию комитата явились отучить вас от скандальных выходок, кои по праву возмущают всех верующих, — положить им конец раз и навсегда!

— Так вы, значит, не по делам имения? — уставился Топанди на достойного уполномоченного.

— Отнюдь нет. Речь о деле гораздо более важном. Высокий комитат не намерен терпеть долее богопротивные ваши посягательства на веру и религию, посему и направил нас сюда.

— Чтобы проповеди мне читать? Нет уж, господин исправник, доставайте лучше свои кандалы, потому что со свободными руками я проповеди слушать не стану! Хватайте меня, вяжите — или кусаться буду, как бешеная собака.

При всей присущей юному возрасту храбрости исправник даже попятился. Заседатель же по-прежнему улыбался, заложив руки за спину.

— Будет вам, сударь, право слово, нечего тут; а то прямо в Рокуш[53] отправим, там в два счёта рубаху смирительную наденут.

— Чтоб вас чёрт! — ярился Топанди, то подступая к обоим, то отступая при виде невозмутимой улыбки заседателя. — Да чем я проштрафился? Что комитату нужно от меня? Грабитель я, что ли? Поджигатель? Убийца? Силищу какую против меня отрядили.

— Вот именно, грабитель вы, — как заправский оратор, поймал его на слове исправник. — Благодати божией лишаете людей! Вот именно, что поджигатель. Верующих в пламень сомнения ввергаете! Вот именно, что убийца. Души губите, вверенные вам!

Видя, что деваться некуда, Топанди поманил сопровождавших исправника стражников.

— Эй, вы, архангелы! Давайте-ка двое сюда, держите, чтобы не убежал!

Те и вправду послушались, положили руки ему на плечи.

— Теперь, братец, можешь начинать!

Исправника порядком бесило, что делу никак не удаётся придать серьёзный оборот.

— Прежде всего прибыл я во исполнение решения, коему силой вынуждены заставить вас подчиниться высокие комитатские власти.

— Моё им почтение, — с издёвкой склоняя голову, прохрипел Топанди.

— Вы среди дворни держите для разного употребления великовозрастных юношей и девушек, кои, будучи здесь, у вас же рождены, по сей день некрещёными ходят по вашему преступному небрежению.

— Вода, осмелюсь доложить, ушла изо всех колодцев…

— Не перебивайте! — повысил голос исправник. — Оправдывались бы в то время и на том месте, когда и где вас обвиняли. Поелику же не являлись на вызовы, помолчите и выслушайте заочно вынесенный приговор. Допрежь всего девицы и мóлодцы, у вас в язычестве состоящие, в город препровождаются, и там над ними обряд святого крещения совершается.

— Нельзя их, что ли, прямо тут, у колодца, выкупать?

Исправник слов не находил от возмущения.

Заседатель же, как прежде, только улыбался.

— Да будет вам, сударь! — заметил он хладнокровно. — Комитат никого не принуждает креститься против воли. Но сами рассудите: к какой-то вере надо ведь человеку принадлежать. Не хотите к патеру с челядью своей являться — к раввину доставим. Можно и так.

— Ишь ты, мошенник, пройдоха! — со смехом погрозил ему Топанди кулаком. — Всегда найдёт, как обойти. Нет, лучше уж к патеру. Только имена-то хотя бы оставьте им прежние.

— И сие ни сак не дозволительно! — возразил со всей строгостью исправник. — Вы таких имён своим челядинцам надавали, каких никто не носит. Этот у вас — Снегирь, та — Синица, а одна и вовсе, прости господи, — девица Вельзевулия! Что это за имена? Церковь таких не оставит. Все будут честными, приличными наречены, по христианскому календарю. А кто прежними кличками будет их звать, подвергнется такому же штрафу, каковой за умышленное бесчестье взимается. Сколько их всего, кого вы святого крещения лишили?