Сьюзен (Сюзанн) Коллинз - Рождение огня

• Название: Рождение огня
• Автор: Сьюзен (Сюзанн) Коллинз
• Жанр: Боевая фантастика

Продолжение серии «Голодные игры».

Кэтнисс и Пит, вернувшись с Голодных игр, не забыты Капитолием, который уготовил им новые, еще более страшные, чем прежде, испытания. Дистрикты охвачены волнениями, грозящими перерости в восстание. Искрой-застрельщиком явилась Пламенная Кэтнисс. Выживут ли Кэтнисс, Пит и Гейл?

Это мой перевод второй книги серии «Голодные игры». Я назвала его «Рождение огня». В официальном переводе, которого ещё не существует, книга, возможно, будет называться иначе, скорее всего — «Воспламенение». Мне попросту не нравится это название: напоминает старую физичку в школе, рассказывающую о всяких там физических процессах. Да и на язык оно как-то не ложится.

Есть ещё кое-какие отличия. Я сохраняю настоящее имя героини — Кэтнисс, поскольку под этим именем её знает сейчас весь мир. Настоящее имя Пита — Пита (не Пит), то есть, в английском звучании это — Питер. Так я его временами и называю, в основном сохраняя имя Пит. Кстати, видимо, и у официального переводчика «Голодных игр», А. Шипулина, было тоже намерение так называть этого персонажа: в середине третьей главы «Голодных игр» редактор не углядел — там написано «Питер уже ждёт нас за столом». Другие имена и названия либо оставлены такими, как в переводе А.Шипулина, либо слегка изменены. Так, мне очень хотелось изменить труднопроизносимое «дистрикт» на родное и понятное «округ», но сообразила, что в современных Соединённых Штатах так называемое «county» на русский язык переводится как раз как «округ», и это может дать не совсем правильные ассоциации. Другое слово — трибуты — у меня самой вызывает нежелательные ассоциации — то ли с трибунами, то ли с атрибутами… А означает это слово «подношение, дань, дар». Но попробовав и так, и этак, решила, что читатель привык к такому наименованию и заменять его — только мозги пудрить.

---

— Куда они подевались? — недоумеваю я.

— А кто его знает, — отзывается Дельф. — Лианы шевельнулись — и трупы исчезли.

Омертвев от усталости, мы сидим и пялим глаза на джунгли. Теперь, когда наступило временное затишье, я обнаруживаю, что в тех местах, где капли тумана осели на моей коже, появились струпья. Они перестали болеть, зато начали чесаться. Причём невыносимо. Пытаюсь найти в этом хороший знак: чешется — значит, заживает. Вглядываюсь в Пита и в Дельфа: они оба немилосердно расчёсывают свои изъеденные кислотой физиономии. Подумать только, даже непревзойдённая красота Дельфа сильно попорчена этой ночкой.

— Постарайтесь не чесаться! — говорю я, сама умирая от желания делать то же самое. Но, насколько мне известно, именно такой совет дала бы моя мать. — Не то занесёте инфекцию. Как думаете, уже безопасно попробовать снова добыть пресной воды?

Мы снова отправляемся к дереву, которое дырявил Пит. Пока он трудится, вставляя в отверстие желобок, мы с Дельфом стоим с оружием наготове. Но ничего угрожающего так и не происходит. Пит нашёл хороший проток, и вскоре вода уже струйкой стекает по трубочке. Мы утоляем жажду, потом подставляем под струю наши зудящие тела. Наполняем водой пригоршню раковин и возвращаемся на берег.

Всё ещё ночь, хотя рассвет уже не за горами. Если, конечно, распорядители Игр не против.

— Почему бы вам обоим не отдохнуть? — говорю я. — Я пока подежурю.

— Нет, Кэтнисс, лучше я, — возражает Дельф. Я вглядываюсь в его лицо, в его глаза и вижу, что он едва сдерживает слёзы. Мэгс. Самое меньшее из того, что я могу для него сделать — это не приставать к нему и дать возможность оплакать её.

— Хорошо, Дельф, спасибо, — говорю я. Ложусь на песок рядом с Питом, который мгновенно отключается. Я всматриваюсь в ночь, думая, как всё может измениться за один день. Ещё вчера утром Дельф был в моём списке первоочередных кандидатов на тот свет, а теперь я ничего не имею против того, чтобы спать, пока он охраняет мой сон. Он спас Пита, при этом дав умереть Мэгс — ума не приложу, почему. Знаю только, что я у него в неоплатном долгу и ничего не могу с этим поделать. Единственное, что могу — это дать ему скорбеть в мире и тишине. Так я и делаю.

Когда я просыпаюсь, уже наступило утро. Питер ещё крепко спит рядом со мной. Над нами подвешена на ветках травяная циновка — она защищает наши лица от солнечных лучей. Я приподнимаюсь и сажусь. Оказывается, Дельф не сидел сложа руки: две плетёные миски наполнены пресной водой, в третьей — целая уйма всякой морской еды: устрицы, мидии, ещё какие-то раковины…

Дельф сидит на песке, раскалывая их камнем.

— Их лучше всего есть, когда они совсем свежие, — говорит он, вытаскивая из раковины её содержимое и отправляя его в рот. Глаза у него опухли, но я притворяюсь, что не замечаю этого.

Желудок принимается отчаянно бурчать, когда я чую запах еды и протягиваю за нею руку. Но вид моих ногтей со следами с запекшейся под ними кровью вгоняет меня в оторопь. Выходит во сне я расчесала себе кожу до крови.

— Знаешь, если будешь чесаться, то занесёшь инфекцию, — наставляет Дельф.

— Наслышана, — огрызаюсь я. Иду в море и смываю кровь, пытаясь выяснить, что мне не по вкусу больше — боль или зуд. Когда мне осточертевает это занятие, я выхожу на берег, поднимаю голову вверх и заявляю:

— Эй, Хеймитч, если ты ещё не надрался с утра пораньше. Нам бы не помешала какая-нибудь мазилка для кожи.

Даже почти смешно, как быстро надо мной появляется парашютик. Я протягиваю руку и в неё мягко ложится тюбик с мазью.

— Лучше поздно… — ворчу я, но сохранять недовольную мину слишком долго не могу. Хеймитч… Эх, что бы я ни отдала за пять минут разговора с ним…

Я плюхаюсь на песок рядом с Дельфом и скручиваю пробку с тюбика. Внутри него — густая, тёмная мазь с резким запахом, смесь дёгтя с сосновыми почками. Морщу нос, выдавливая немного лекарства на ладонь и втирая его в ногу. С моих губ срывается стон удовольствия: зуд успокаивается и исчезает! Правда, мазь окрашивает мою покрытую струпьями кожу в жутковатый серо-зелёный цвет. Начав натирать другую ногу, я бросаю тюбик Дельфу, который недоверчиво следит за моими манипуляциями.

— Выглядишь, как разлагающийся труп, — выдаёт он. Но, по всей вероятности, зуд побеждает отвращение, потому что через минуту Дельф и сам начинает обмазываться лекарством. Да уж, комбинация струпьев с серо-зелёной обмазкой выглядит как мой самый худший кошмар. Не могу не поизмываться над страданиями Дельфа:

— Бедняга Дельф. Это впервые в жизни с тобой такая беда — ты не выглядишь красавцем?

— В первый раз. Надо же, какое необычное ощущение! И как ты всю жизнь справляешься с этой бедой?

— Да очень просто: не смотрись в зеркало — и всё в порядке. Беда как-то забывается, — говорю я.

— Забудешь тут, как же, глядя на тебя… — парирует он.

Мы вовсю резвимся, намазываясь толстым слоем, по очереди втираем мазь друг другу в спины — туда, где они не были защищены майками.

— Пойду разбужу Пита, — говорю я.

— Нет, погоди, — говорит Дельф. — Давай сделаем это вместе. Уставим свои физиономии прямо перед его лицом!

Почему бы и нет? В моей жизни осталось так мало поводов для веселья. Конечно, я соглашаюсь. Мы опускаемся на песок с обеих сторон Пита, наклоняемся так, что наши лица находятся в нескольких сантиметрах от его носа, и принимаемся его будить.

— Питер! Питер, просыпайся! — зову я мягким, певучим голосом.

Его ресницы распахиваются, и он подскакивает, как ужаленный:

— А-а!

Мы с Дельфом валимся на песок, хохоча во всё горло. Каждый раз, когда мы пытаемся прекратить смеяться, мы видим попытки Пита сохранить невозмутимо-высокомерное выражение на лице, и ржач разражается с новой силой. К тому времени, как мы, вымотавшись, затихаем, я подумываю, что Дельф Одейр, пожалуй, парень что надо. Во всяком случае, не такой тщеславный или заносчивый, каким я его себе представляла. Действительно, он вовсе не так уж плох. И как только я прихожу к такому выводу, рядом с нами приземляется парашютик, к которому привязана буханка хлеба. Опыт прошлого года подсказывает мне, что и в этот раз, как и тогда, подарок Хеймитча имеет скрытый смысл, который мне надо взять на заметку: «Будешь дружить с Дельфом — будешь получать еду!»

Дельф вертит буханку в руках, задумчиво обшаривая глазами корочку. Чуть-чуть слишком собственнически. Зачем, спрашивается? Мы и так знаем, что этот хлеб предназначен ему: корочка явственно окрашена зелёным — из-за водорослей, которые всегда добавляют в хлеб в Дистрикте 4. Может быть, до него только сейчас дошло, какую великую ценность имеет эта булка хлеба, что может так случиться, другой булки он больше никогда в жизни не увидит? А может, корочка на этой буханке вызывает у него какие-то воспоминания, связанные с Мэгс…

— Хорошо пойдёт с мидиями… — вот и всё, что он произносит.

Пока я помогаю Питу нанести на кожу целительную мазь, Дельф проворно извлекает из раковин их содержимое. Мы все рассаживаемся вокруг и за обе щеки уплетаем эту сладковатую вкуснятину, заедая её солоноватым хлебом из Четвёртого дистрикта.

От мази, струпья, похоже, начинают шелушиться, так что все мы выглядим как какие-то пятнистые монстры. Ну и пусть. Я всё равно рада, что у нас есть лекарство. Не только потому, что оно избавляет от зуда, но и потому, что оно защищает от жгучих лучей солнца, висящего в розовом небе. Судя по его положению, наступил десятый час. Это значит, что мы на арене уже почти сутки. Одиннадцати из нас нет. Тринадцать ещё живы. Где-то в джунглях прячутся десятеро, трое или четверо из них — профи. Я как-то не в настроении даже попытаться перебрать в памяти имена остальных.

Если раньше джунгли воспринимались как убежище, то теперь они — ловушка. Да знаю, знаю: в один прекрасный момент мы будем опять загнаны в их пугающую глубь — либо чтобы охотиться, либо чтобы за нами поохотился кто-нибудь другой. Но сейчас я твёрдо намерена никуда не дёргаться с нашего маленького пляжа. И закрываю уши на все предложения Дельфа и Пита поступить иначе.

Некоторое время джунгли кажутся наэлектризованными: они полны жужжания, мерцания, потрескивания, но до поры до времени не выдают таящихся в них опасностей. И тут издалёка до нас доносятся крики. Сектор джунглей прямо напротив нас начинает трястись. Огромная волна вздымает свой гребень над холмом, поглощая верхушки деревьев, и с рёвом устремляется вниз по склону. Она обрушивается в центральный водоём с такой силой, что хотя мы и убрались от кромки берега как можно дальше, выплеснувшаяся из солёного озера вода вскипает вокруг наших коленей, и все наши немногие пожитки всплывают и собираются сделать нам ручкой на прощание. Как ошалелые, мы бросаемся спасать своё добро, и нам это удаётся — уносит только съеденные химикалиями комбинезоны, которые всё равно в таком состоянии, что на них вполне можно махнуть рукой.