Леопольд Захер-Мазох - Венера и Адонис

• Название: Венера и Адонис
• Автор: Леопольд Захер-Мазох
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-9637-0032-9

Впервые переведены на русский язык новеллы известного австрийского прозаика второй половины XIX в. Леопольда фон Захер-Мазоха. В них отражены нравы Русского двора времен Екатерины II. Роскошь, расточительство, придворные интриги, необузданные страсти окружения и самой императрицы — красивой, жестокой и сладострастной женщины — представлены автором подчас в гротескной манере.

---

Леопольд фон Захер-Мазох Венера и Адонис

I

Ранним теплым летним вечером тысяча семьсот восемьдесят пятого года в густых и тенистых зарослях Царскосельского парка молодой художник устроил ателье под открытым небом. Его стройная фигура и благородные очертания головы с жгучими темными глазами с первого взгляда выдавали в нем итальянца. Он примостился на большом валуне и рисовал стоявшую перед ним модель – молодую, с белокурыми волосами и налитой уже грудью крестьянскую девку, которую, преодолев ее стыдливое сопротивление, он похитил для высоких надобностей искусства с расположенного поблизости гусиного пастбища. Внезапно ветви зеленой обители муз с шумом раздвинулись, и перед ними предстала женщина объемом в голландскую сельдяную бочку. При виде ее сельская Венера издала пронзительный крик и обратилась в бегство, а итальянский художник несколько раз крепко выругался на родном наречии. Между тем нарушительница спокойствия, скрестив руки на колоссальных грудях, стояла перед ним и хохотала так заразительно, что ходуном ходили все ее исполинские телеса. Это, очевидно, была дама знатная, ибо густые волосы ее были напудрены, и одета она была в белое неглиже из дорогих фламандских кружев. Много лет назад она несомненно была красавицей, но теперь облик ее напрочь утратил прежнюю форму, а на лице, до безобразия расплывшемся вширь, лежала печать вульгарной похоти; только глаза ее, надо признать, по-прежнему подкупали: то были большие и красивые голубые глаза, исполненные ума и отваги, и нечто повелительное улавливалось в их взгляде.

– Какой черт вас сюда принес, мадам? – на довольно приличном французском заговорил художник.

– Черт любопытства, – ответила незнакомка, – я увидела, что вы рисуете, а поскольку я сама люблю и покровительствую искусствам…

– Весьма благородно с вашей стороны, – бесцеремонно перебил ее итальянец, – но именно поэтому вам не следовало бы спугивать мою малышку; теперь набросок останется незаконченным.

– Взамен вы можете написать мой портрет, – с вальяжной величавостью возразил колосс женского пола.

– Ваш портрет? Вы это серьезно? – воскликнул художник.

Дама утвердительно кивнула, а молодой итальянец разразился сколь непочтительным, столь и развязным смехом.

– Стало быть, вы не желаете меня рисовать? – начала дама, мрачно хмуря гордые брови.

– Мне это как-то в голову не приходит.

– Разве я некрасива? – с неподражаемой самоуверенностью спросила незнакомка.

– О! Вы исключительно красивы, – в шутливом тоне ответил художник, – но почти также толсты, как красивы.

– Как вас зовут?

– Томази, – сказал художник, пожал плечами и принялся укладывать принадлежности ремесла.

– Я, похоже, вам не понравилась, – промолвила незнакомка, – но это ровным счетом ничего не значит, достаточно того, что вы понравились мне и, следовательно, будете писать мой портрет, адье!

Она милостиво кивнула головой и неторопливо удалилась. Итальянец последовал за ней на почтительном расстоянии. В густой аллее, куда он теперь свернул, он нашел своего друга и соотечественника Боски, с которым отправился в Россию, чтобы, подобно французским философам и итальянским певцам, добиться успеха при блестящем дворе легкомысленной Екатерины Второй. Он поведал ему о своем приключении, и они еще напару посмеялись над чудовищем, надумавшим увековечить себя с помощью его кисти, когда к ним подошел гвардейский офицер и осведомился, кто из них будет Томази.

– Я! – сказал молодой итальянец.

– Я получил приказ доставить вас во дворец, – пояснил офицер.

– Меня? И чей же…

– Особый приказ Их величества императрицы.

После этого Томази последовал за офицером, который по аллее парка и коридорам роскошной летней резиденции царицы довел его до двери, перед которой остановился.

– Входите сюда, – проговорил он, – госпожа Протасова, гофдама Их величества, поджидает вас, от нее вы услышите остальное.

От хитрого итальянца не ускользнуло, что офицер при этом почему-то хитро улыбнулся. Сбитый этой улыбкой с толку, Томази раздвинул портьеру, ожидая увидеть за нею женщину-колосса, с которой познакомился в парке. И тем приятнее было разочарование художника, когда его взору предстала возлежавшая на оттоманке молодая дама, с первого же мгновения показавшаяся ему идеалом красоты и грации. Правда, как все русские женщины, она тоже была пышна, но это была та влекущая, дразнящая чувства полнота, которая ни в чем сильно не нарушает классические линии тела; правильные черты ее тонкого личика располагали к себе, а темные глаза смотрели из-под длинных ресниц с таким шельмовским сладострастием, что обычно неробкий молодой человек пришел в немалое замешательство. Дама указала ему на кресло и еще некоторое время с пристальным интересом рассматривала его, прежде чем заговорить с ним.

– Меня зовут Софья Протасова, – наконец заговорила она, – вы, вероятно, догадываетесь, в чем заключается моя забавная обязанность.

– Прошу прощения, но при дворе великой Екатерины, как и вообще в России, я человек посторонний, – ответил художник.

– Тогда знайте, – промолвила молодая красавица, – что царица, как должно быть, вам и за пределами России доводилось слышать, настолько же слаба как женщина, настолько велика как правительница.

– Рассказывают, что она точно перчатки меняет своих фаворитов, – отозвался итальянец, – однако для женщины, являющейся самой могущественной и самой красивой в Европе, я нахожу сей факт вполне естественным и объяснимым.

– Вы забываете, что нынче Екатерине Второй уже минул пятьдесят шестой год, – возразила госпожа Протасова, – скажем, еще в сорок она была такой соблазнительной, что любой из ее фаворитов с одинаковым энтузиазмом поклонялся как женщине, так и монархине; но сейчас она растолстела до бесформенности и источает такой запах, заглушить который не в состоянии уже никакие духи. И вот эта-то глыба жира по-прежнему продолжает влюбляться и по-прежнему непостоянна в своих привязанностях, как когда-то, в бытность свою молодой и красивой женщиной. Екатерина Вторая сегодня вкушает любовь точно гурман яства, она хочет не просто питаться, добротно и вкусно питаться, но требует большего разнообразия блюд; дня не проходит, чтобы она не нашла себе новую жертву, пардон, я хотела сказать счастливца, и не использовала для своего времяпрепровождения. Сегодня этой милости в ее глазах удостоились вы.

– Я?! – в ужасе пролепетал Томази.

– Вы, кажется, не в большом восторге от перспективы, которая открывается перед вами, – насмешливо заметила госпожа Протасова.

– Действительно… не в восторге, – вымолвил итальянец, – однако как же императрица прознала о моем существовании?..

– Около четверти часа назад вы с ней в парке…

– Это чудовище спугнуло мою модель, с которым я так несдержанно разговаривал… – начал припоминать Томази.

– Было Екатериной Второй, – договорила за него госпожа Протасова.

– И вот эту бабищу я должен любить? – закричал Томази. – Да это же невозможно.

– На этот счет можете быть спокойны, императрица умеет делать невозможное возможным, – улыбнулась красивая женщина. – Не забывайте, пожалуйста, что в ее распоряжении масса таких очаровательных пустяков, как кнут, Сибирь, а если понадобится и… эшафот.

– Эшафот! – вскричал итальянец, у которого от ужаса ледяной пот заструился по спине.

– Скажем… Мировичу она приказала отрубить голову только по той причине, что ее начала тяготить его фанатичная любовь, – объяснила Протасова, – но не исключено, что однажды она может сделать это и из противоположных побуждений.

– Господи Иисусе! Вот так в историю я здесь вляпался, – жалобно запричитал художник. – Одиссею во дворце Цирцеи[1] по сравнению со мной можно позавидовать.

– Разве несчастье быть любимым императрицей столь уж тяжко? – насмешливо спросила госпожа Протасова.

– Конечно, – ответил Томази, – если императрица, как это имеет место в данном случае, весит больше двух центнеров.[2]

– А вот Рубенс, например, в своем творчестве вдохновлялся весьма толстыми идеалами.

– Я не Рубенс[3], милостивая государыня.

– Хочу заметить, что ваше отчаяние сколь забавно, столь и подозрительно, – проговорила доверенная подруга Екатерины после недолгой паузы. – Я ни секунды больше не сомневаюсь, что вы влюблены, влюблены в другую.

– Клянусь всеми святыми, это не так, мое сердце свободно, – заверил художник.

– Свободно… совершенно свободно?

– Абсолютно свободно.

– Ну, это несколько меняет дело в вашу пользу, – со странной улыбкой промолвила прелестная женщина, – потому что в этом дворце Цирцеи есть еще одна дама, испытывающая к вам симпатию.

– Симпатию… ко мне?