Анджей Стасюк - Белый ворон

• Название: Белый ворон
• Автор: Анджей Стасюк
• Издательство: СПб.
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003

Издательство «Азбука-классика» впервые представляет отечественному читателю одного из наиболее значительных авторов современной Польши. Его экзистенциальную драму «Белый ворон» называли, среди прочего, современным вариантом «Трех товарищей» Ремарка. И условия – как бы мирные. Простая эскапистская выходка – зимний поход в горы – оборачивается чередой неожиданных событий, вплоть до кровавых и трагических, проверяющих на прочность мужскую дружбу…

---

Так что, наверное, не было никакого начала. Все существовало изначально в неустанных метаморфозах: смешение смерти, любви, женщин, города, все в движении, хаос происшествий и предметов, сквозь который мы продирались в распахнутых куртках, с непокрытыми головами, в промокших ботинках, гонимые жаждой, ветер дул сквозь наше полуразверстое нутро, полуобнаженные внутренности, и мы чувствовали только голод, неутолимый голод.

Все это за долю секунды промчалось между нами, как фильм, как цветная лента, в стремительном темпе прокрученная и уже сматываемая обратно, и в этот миг, который принадлежал не времени, но некоему интуитивному озарению, я увидел его лицо: разгладившееся, чуть ли не детское, очищенное от тени, лицо мальчишки на футбольном поле, когда мы уже уходим в перспективу раннего предвечерья, а он еще остается в пустых воротах на фоне неба, опускается на колено и завязывает развязавшийся шнурок.

Я протянул руку, хотел дотронуться до его плеча, но тут отворилась дверь. Гоксер несколько секунд стоял в нерешительности на пороге, огляделся, потом подошел к Костеку, опустился рядом с ним на корточки, что-то шепнул, и Костек мгновенно вскочил.

28

Выскакивали мы поодиночке. Как парашютисты из самолета. Воздух треснул под моей тяжестью, словно вода, прихваченная морозцем. Ничего себе. Было никак не меньше минус двадцати. Я почувствовал, как лицо словно бы лизнул огненный язык. Вторую лямку рюкзака я надевал уже на бегу. Высоко в небе висела круглая белая луна. Раскидистые вербы над речкой бросали на снег сложную сеть тени. Мне казалось, будто я рушу фата-моргану зарослей; треск на самом деле был скрипом снега, но я никак не мог избавиться от впечатления, что под ногами у меня ломаются ветки. Я обмирал от этого шума. Моя тень бежала у левой ноги, как гигантская черная собака, как уцепившийся за меня призрак, – черная траурная хоругвь, выдающая меня в этой белой безмолвной долине всем и каждому. Да. Я слышал шелест ее полотнища. Я бежал влево: так сказал Василь. Там была протоптанная тропа, неровные дыры следов, оставленные теми, из соседней комнаты, когда они шли сюда. Я проваливался в глубокие дыры, спотыкался и слышал абсурдный какой-то грохот, эхо каждого выдоха, самого тихогошороха. Тропа вела вдоль берега речки в лунной тени нагих деревьев, а слева были нагие плоские склоны с темной гривой леса на вершине. «Беги налево, все время налево». Я повторял чуть ли не вслух эти слова Бандурко, потому что меня манила черная стена деревьев за речкой. Свет луны был беспощаден и неподвижен. Кроме меня, здесь все было неподвижно. И безмолвно. Мне хотелось перебежать на другой берег и броситься во мрак среди первых стволов, замереть где-нибудь там в глубине, втиснуться в щелочку окаменевшего этого пейзажа и задержать дыхание. Я чувствовал, что возбуждаю в твердом и звонком воздухе стократную вибрацию, дребезжащие частицы ударяются друг о друга, и вот все небо, весь этот стеклянистый колокол, дрожит от моего здесь присутствия, возвещает о моем существовании всем самым дальним закоулкам мира. А может, все было сделано из целлофана? Небо, земля, деревья, снег и я сам; ведь этот скрип и треск парализовали меня, и мне хотелось лишь одного – оглохнуть и уткнуться головой во что-нибудь мягкое, плотное и неподвижное.

Дорогу мне преградила речка. Я грохнулся на выметенный ветром лед. Все в один миг стихло. Боль в колене и в локте привела меня в чувство. Я поднялся на четвереньки и оглянулся. Черная глыба приюта светила тремя желтыми окнами. Я стал вслушиваться, но не уловил ничего, кроме грохота собственного сердца, долетающего из полуоткрытого рта. Ничего не слышно. Ни с той ни с другой стороны. А ведь впереди должны находиться Гонсер и Василь, а сзади должны догонять Малыш с Костеком. Ни малейшего шороха, только где-то выстрелило сдавленное морозом дерево. Я двинулся дальше по тропе. Речка находилась теперь по левую руку, а лес приблизился к тропе, готовясь вознестись над ней; долина в этом месте сужалась, потому что два заросших холма стиснули ее с обеих сторон. Тропа разделилась. Утоптанная шла прямо, а вправо отходил неровный след, оставленный в свежем снегу; он тянулся несколько метров по голому склону и исчезал в лесу. Оттуда до меня донесся свист.

Василь ждал меня, сидя на корточках за кустом терновника на самом краю леса. Отсюда открывался идеальный вид на тропу. Можно было даже определить место, где я упал. Лунный свет вылущивал в голубоватости снега серебряную ледяную лысинку.

– Где Костек и Малыш? – прошептал он с усилием, как будто только-только закончил этот безумный бег.

– Не знаю. Понятия не имею. Когда я рвал, Костек был уже готов. Ждал, когда соберется Малыш.

Внизу, далеко слева, между ветвями верб виднелся желтоватый отсвет окон приюта. Мы глядели в ту сторону, всматривались туда, где тропа высвобождалась из тени и вела через белую равнину к броду. Никакого движения. Ничего не слышно. Чтобы не смотреть и ничего не говорить, я стал завязывать ботинки. Они так и не высохли. Я чувствовал, как на морозе под пальцами каменеет их кожа. Потом я застегивал рюкзак, из которого вылезал спальный мешок. Ну прямо как внутренности из вспоротого живота. Я застегнул куртку, чтобы не утратить остатков тепла, смешанных с потом. И так уже все на мне остывало и облепляло меня ледяным пластырем.

– Уже пять минут, – произнес Василь, и я был уверен, что он поровну распределяет взгляды между тропкой и циферблатом, и еще я был уверен, что он ощущает свинцовость очередных накапливающихся секунд, и когда тяжесть часов стала невыносимой, он повернулся лицом ко мне и тихо шепнул: – Шесть, – а потом чуть громче: – Мы не можем… понимаешь, больше не можем. Все равно сделать ничего невозможно.

Он ждал, что я ему отвечу, но я просто надел рюкзак и двинул от этих зарослей терновника по следу, что вел между можжевельниками и раскидистыми малорослыми соснами, под одной из которых я наткнулся на Гонсера; он стоял в полной готовности с образцово уложенным рюкзаком и, похоже, только и ждал моего: «Гонсерек, сваливаем», – потому что без единого слова присоединился ко мне, и мы зашагали в лес, не дожидаясь Бандурко, который через минуту обогнал нас и повел дальше.

Лес этот был похож на парк. Мы шли по широким аллеям среди толстых колонн. То и дело открывались поляны, залитые таким ярким светом, что я невольно жмурил глаза. Все происходило как во сне. Силуэт Василя был резок и нереален. Застывшая, неподвижная декорация сдвигала наш форсированный марш в сферу бреда. Я оглянулся на Гонсера. Он шел след в след за мной. Черное и местами посеребренное лицо излучало неспокойный, безумный свет. Живой труп, некто не до конца умерший, ускользающий из мира живых, блуждающий по тонкой границе дня и ночи, обыденности и сумасшествия. Тем не менее звуки он издавал. Я слышал его дыхание и шелест ткани, трущейся о синтетику рюкзака.

Все шло как надо. Порой Василь ускорял шаг и мы почти бежали, а потом дожидались Гонсера. Никто не промолвил ни слова. Пятна света, пятна тени чередовались. Видно было любое, даже самое маленькое препятствие, однако препятствий было немного, наверно, кто-то здесь провел уборку, подровнял грунт – ни поваленных деревьев, ни следа цепкой, колючей ежевики, плоско, ровно, гладко. В этой гипнотической ситуации мне случалось принимать косые тени за поваленные деревья. Сердце замирало, но нога не спотыкалась, и все шло как по маслу. Я старался не отрывать глаз от следа Бандурко, потому что хоть временами и принимал его за призрак, но эта канавка в снегу была вполне реальной.

Я и не представлял никогда, что луна может излучать столько света, причем такого густого, материального. У этого света был металлический отблеск – олова или перетекающей ртути. Он втискивался в каждую щелочку, но освещал половинчато, не до конца. Его особенностью было то, что он выявлял невидимое.

– Стойте, ребята… стойте. Я больше не могу.

Гонсер крикнул это вовсе не оттого, что запыхался. Ему нужно было вернуться хотя бы на миг в нормальное человеческое измерение. Василь мгновенно остановился, точь-в-точь словно услышал «Руки вверх!», остановился, словно его внезапно вырвали из сна. С минуту он стоял к нам спиной, потом медленно-медленно повернулся и подошел.

– Мы не можем останавливаться. Надо смываться.

– Куда? Ведь следы видны даже ночью. – Гонсер любой ценой, даже ценой утраты иллюзий, хотел выторговать несколько минут. – Мне вправду тяжело.

– Рюкзак, – произнес Бандурко. Мы разложили вещи Гонсера и остатки провианта по нашим рюкзакам и вернули ему пустую оболочку.

– Нужно. Может, выиграем час, может, до утра. А может, они удовлетворятся. – Василь замолк, но я закончил за него:

– Ясное дело, удовлетворятся. Только это зависит не от них. Это зависит от того, что им наговорит наш командир.

– Их было всего двое. – Гонсер присел на металлическую рамку рюкзака. Глаза у него блестели, непонятно, то ли от температуры, то ли в них отражался лунный свет. – Всего двое. Они пришли пешком. Машину, наверно, где-то оставили, чтобы шума не наделать. Всего двое…