Владимир Федюк - Керенский

• Название: Керенский
• Автор: Владимир Федюк
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-235-03206-4

Александр Федорович Керенский — ключевая фигура в истории Февральской революции 1917 года. Едва ли кто другой из первых лиц государства когда-либо пользовался таким всеобщим обожанием, как Керенский в первые месяцы после свержения царского режима. С его именем связывали надежды на демократическое обновление России, на превращение страны в процветающее, свободное государство. Но надеждам этим не суждено было сбыться, и очень скоро всеобщее обожание сменилось столь же всеобщей ненавистью к премьеру Временного правительства. В советской историографии образ Керенского неизменно рисовался в самом карикатурном виде. Между тем и его личность, и та роль, которую он сыграл в истории русской революции, заслуживают пристального внимания и более чем поучительны. О судьбе Керенского и о крушении «эпохи надежд» рассказывается в новой книге серии «Жизнь замечательных людей».

---

Высшей точкой всего этого стали торжественные похороны жертв революции на Марсовом поле. Дату их дважды переносили, сначала с 10 на 17 марта, потом на 23 марта. В назначенный день было холодно и пасмурно, серые тучи низко висели над крышами, временами шел дождь, переходящий в мокрый снег. Многотысячная толпа запрудила все подступы к Марсовому полю. Под непрекращающиеся траурные марши в братские могилы опустили 180 обтянутых кумачом гробов. Самым непонятным было то, что на похороны не были допущены священники. Жертвы революции были погребены без молитвы в неосвященной земле. По этой причине казачьи полки из числа столичного гарнизона отказались принять участие в церемонии.

Мрачный, похоронный оттенок был вообще свойствен всему революционному церемониалу. Не случайно наиболее популярными музыкальными темами этих месяцев были "Вы жертвою пали" или "Марсельеза", исполняемая в стиле "Дубинушки":

Э-э-х, да, э-х, да отречемся
От старого мира.

Главным же праздничным днем в революционной России должно было стать 1 мая. Ввиду расхождения старого и нового стилей его в России отмечали досрочно — 18 апреля. Центром торжеств, как и раньше, стало Марсово поле. Здесь рядом со свежими могилами были установлены грузовики, задрапированные красными полотнищами. С этих импровизированных трибун бесконечные ораторы обращались к собравшейся толпе под звуки все той же надоевшей "Марсельезы". Все это продолжалось до темноты и завершилось концертом-митин-гом в Мариинском дворце, где по ходу дела музыкальные номера перемежались пламенными политическими речами.

Призывы и лозунги пьянили сильнее, чем вино. Весь следующий день столица отходила как от страшного похмелья, а сутки спустя, 20 апреля, город взорвался новым приступом ненависти. В этот день с утра в газетах была опубликована нота Милюкова. Ее появление спровоцировало стихийные митинги и демонстрации. Принято считать, что инициатива в этом деле принадлежала запасному батальону гвардейского Финляндского полка, который вывел на улицу прапорщик Ф. Ф. Линде — недоучившийся студент-математик, меньшевик-интернационалист по партийной принадлежности. На короткое время Линде стал героем газетных репортажей, но в августе 1917 года те же самые "братцы-солдатики", не задумываясь, убьют его, когда он попытается удержать их от бегства с позиций.

К середине дня тысячные толпы вооруженных рабочих и солдат запрудили центральные улицы Петрограда. На вопрос: "Куда идете, товарищи?" — следовал ответ: "Спасать революцию!" — "А оружие зачем?" — "На врагов революции".[173] Огромная масса людей окружила Мариинский дворец. Над головами колыхались наспех сделанные транспаранты: "Долой министров-капиталистов", "В отставку Милюкова и Гучкова".

Собравшиеся на площади перед дворцом не знали, что министров там нет. По причине болезни Гучкова заседание кабинета проходило в здании военного министерства на Мойке. Участники заседания собрались в кабинете, примыкавшем к личным апартаментам министра. Здесь стоял длинный стол, на котором были разложены листы бумаги и карандаши. Строгого порядка не было: кто-то входил, а кто-то выходил. Один из присутствовавших на этой встрече — генерал Ю. Н. Данилов вспоминал: "Все участники имели измученный вид и явились на заседание в простых, довольно помятых костюмах. Должно ли это было свидетельствовать о демократических настроениях собравшихся или просто об отсутствии у них досуга — сказать не берусь, но особенно мне бросился в глаза поминутно мелькавший силуэт одного из членов собрания, нервно шагавшего из угла в угол кабинета. На нём была однобортная темная тужурка с мягким воротником. Его порывистые манеры, бритое лицо, прищуренные глаза с часто закрывающимися веками и правая рука, висевшая на черной перевязи, невольно останавливали на себе внимание".[174] Читатель уже догадался, что это был Керенский.

Заседание носило особенный характер. На него заранее были приглашены высшие военные чины, в том числе Верховный главнокомандующий генерал М. В. Алексеев и командующий Черноморским флотом адмирал А. В. Колчак. Обсуждалось положение на фронте. Общий тон был самым пессимистическим. Всем присутствовавшим (исключая разве что Гучкова) пришлось добираться на Мойку по запруженным толпой улицам, и вид многих тысяч разгоряченных людей не способствовал подъему настроения. Кто-то из министров (по словам Колчака — Милюков) мрачно сказал: "Мы можем обсуждать здесь и говорить о чем угодно, а может быть, через несколько времени мы все т согроге (вместе. — В. Ф.) будем сидеть в Крестах или крепости. Какую же ценность имеют при данном положении наши суждения?"[175]

Заседание уже подходило к концу, когда адъютант доложил о прибытии генерала Корнилова. Он сообщил, что в городе происходит вооруженное выступление против правительства, но командование округа располагает достаточными силами, способными навести порядок. Корнилов просил от правительства официальной санкции на применение силы. Последовало общее молчание, никто из министров не хотел высказываться первым. Наконец встал министр торговли и промышленности А. И. Коновалов. "Александр Иванович, — сказал он, обращаясь к Гучкову. — Я вас предупреждаю, что первая пролитая кровь — и я ухожу в отставку".[176] В том же духе высказались и другие присутствовавшие. Керенский в обычной для него патетической манере подвел итог: "Наша сила заключается в моральном воздействии, в моральном влиянии, и применить вооруженную силу значило бы выступить на прежний путь насильственной политики, что я считаю невозможным".[177]

Во второй половине дня ситуация на улицах Петрограда начала меняться. У Мариинского дворца собралась уже другая публика. Сменились и лозунги на транспарантах: "Война до победного конца", "Верните Ленина Вильгельму". Ободренный поддержкой, Милюков занял неуступчивую позицию. Вечером все в том же Мариинском дворце собралось совместное заседание правительства и Исполкома Совета. Лидеры Совета настаивали, чтобы правительство официально дезавуировало вызвавшую такую бурную реакцию ноту. Но Милюков выступил категорически против, согласившись только на разъяснение некоторых наиболее спорных положений. Таковое разъяснение появилось на следующий день. В нем говорилось, что нота не является результатом деятельности одного Милюкова, а была единодушно одобрена всеми министрами. Что касается упомянутых в ноте санкций и гарантий, то под ними подразумеваются послевоенное ограничение вооружений и организация международного трибунала для виновников развязывания войны. Совет принял разъяснение правительства, и дело, казалось бы, было улажено. Однако именно в этот день на улицах столицы пролилась кровь.

С утра 21 апреля на Невском вновь продолжились стихийные митинги. Правда, они не имели уже тех масштабов, как накануне. Теперь уже не многотысячные толпы, а отдельные группы по десять—двадцать человек собирались на перекрестках, говорили, спорили. Проблема была в том, что сторонники и противники правительства находились в опасном соседстве. В итоге у кого-то не выдержали нервы. На углу Невского и Садовой вспыхнула перестрелка.

Невольными свидетелями этой сцены стали будущий белый вождь генерал П. Н. Врангель и член Исполкома Совета меньшевик В. С. Войтинский. Врангель вспоминал: "Во время столкновения я находился как раз в "Европейской" гостинице. Услышав первые выстрелы, я вышел на улицу. Толпа в панике бежала к Михайловской площади; нахлестывая лошадей, скакали извозчики. Кучка грязных, оборванных фабричных в картузах и мягких шляпах, в большинстве с преступными, озверелыми лицами, вооруженные винтовками, с пением "Интернационала" двигались посреди Невского. В публике кругом слышались негодующие разговоры — ясно было, что в большинстве решительные меры правительства встретили бы только сочувствие".[178] Войтинский менее категоричен, но и он в целом подтверждает нарисованную Врангелем картину: "У меня получилось впечатление, что начали стрелять со стороны антиправительственной (рабочей) демонстрации… Как бы то ни было, жертвы оказались в рядах патриотической манифестации".[179]

По разным данным, было ранено от пяти до семи человек. Но количественный показатель в данном случае не главный. Впервые после революции политический спор кончился стрельбой и ранеными. Это окончательно похоронило миф о "великой и бескровной". Период революционной эйфории закончился, начиналось новое время, не сулившее в будущем ничего хорошего.

КОАЛИЦИЯ

Пролитая кровь на время отрезвила обе противостоящие стороны. В Петрограде было восстановлено относительное спокойствие, но кризис был далеко не завершен. Вечером 21 апреля состоялось второе совместное заседание правительства и руководства Совета, на котором князь Львов впервые поставил вопрос о коллективной отставке членов кабинета. В своем выступлении он сказал, что нынешний конфликт не является частным случаем. "За последнее время правительство вообще взято под подозрение. Оно не только не находит в демократии поддержки, но встречает там попытки подрыва его авторитета". Обращаясь к представителям Совета, Львов заявил: "Мы решили позвать вас и объясниться. Мы должны знать, годимся ли мы для нашего ответственного поста в данное время. Если нет, то мы для блага родины готовы сложить свои полномочия, уступив место другим".[180]