Маргарита Симоньян - В Москву!

• Название: В Москву!
• Автор: Маргарита Симоньян
• Издательство: Этногенез
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-904454-14-2

В самом конце девяностых в живописном южном российском городе студентка Нора и трое ее однокурсников делят одну комнату в общежитии, готовятся к сессии, занимаются сексом и мечтают о будущем. Жизнь Норы круто меняет знакомство с московским бизнесменом Борисом — он одинаково утомлен своей женой и своими деньгами, и подумывает заняться политикой. А Норино будущее оказывается совсем не таким, каким представлялось ей в общежитии.

Эта книга о том, как история современной России перемалывает судьбы героев, превращая хороших мальчиков в профессиональных фашистов, а жизнерадостных девочек — в запутавшихся содержанок, о растерянном поколении тех, кто родился в восьмидесятые и вырос в дикие девяностые, о том, что сбывшиеся мечты иногда страшнее несбывшихся, о большой любви и маленькой подлости, об истерическом «либерализме» и зловещем «патриотизме» и о единственной Родине — с ее пронзительной красотой и стальной хваткой.

Первая книга известной журналистки, главного редактора телеканала Russia Today Маргариты Симоньян написана сочным, живым, ясным и красочным языком, приправлена острым южным юмором и нежным лиризмом.

---

— Ну у тебя и шум во дворе, — сказал Борис. — Ничего, скоро ремонт закончат — переедешь.

В благодарность за несколько лет хорошего поведения Борис недавно купил Норе дом в коттеджном поселке, который, как гостиница «Эдисон-Лазоревая», был элитным, престижным и с легкостью переплюнул лучшие мировые стандарты.

— Ты опять все слышал, — сказала Нора. — А я опять ничего не слышала. Мы с тобой уже сколько времени спим, а мне так хорошо, как в первый раз. Разве так бывает?

— Нет, не бывает, — сказал Борис.

— Ну и дурак, — обиделась Нора. — Нет, чтоб сказать: «Да, дорогая, мне тоже очень хорошо с тобой». Она отвернулась в кровати, пихнув Бориса голой попой в живот.

— Норочка… Ты дурочка… — тихо сказал Борис над Нориным ухом.

— Дурочек тоже должен кто-то любить, — примирительно пробурчала Нора.

Борис мгновенно вспомнил, как только что под его рукой до судорог напрягалась, а потом внезапно расслабилась и опала длинная мышца над Нориной смуглой коленкой.

— А ты не будешь ругаться, если я расскажу, что я вчера в аварию попала? — вдруг спросила Нора.

— Считай, что ты уже рассказала, — сказал Борис, не сердясь, и высвободил затекшую руку из-под Нориной гривы. — Что за авария?

— На светофоре въехала в дядьку на бэхе. Он сначала орал, а потом я ему сказала, что я твоя любовница, и фотку твою показала в телефоне, так он чуть не умер от гордости. Сказал, что теперь эту машину никогда ремонтировать не будет, на память оставит. Он, типа, либерал и очень тебя любит, и просил тебе передать, что они в тебя верят. Я, правда, не поняла, кто — они.

— Что, прямо так и сказала, что ты моя любовница?

— Ну да, — сказала Нора. — А что такого? И так весь город знает.

— Дженерейшн некст, — засмеялся Борис. — А как мужика звали?

— Не помню. Но он сказал, что с тобой не знаком.

— Вот она, народная любовь! — сказал Борис то ли в шутку, то ли всерьез и поджал губы, как будто о чем-то вспомнил.

— Слушай, — сказал он через паузу, — а поехали со мной в Америку?

Нора мгновенно перевернулась, выбросила руки вокруг шеи Бориса и вскрикнула:

— Ура!!!! Завтра?!

Борис покачал головой, улыбаясь, и подумал: «Это когда-нибудь кончится у меня?»

* * *

В Норином представлении, Америка была так далеко, что, возможно, ее вообще не было. Она находилась где-то в другом измерении, за горами, которым конца и края.

— Немедленно выключите телефон! Разговаривать по телефону в аэропорту запрещено! — первое, что услышала Нора в Америке.

Это кричала девушка-полицейская в черных брюках, подхваченных на заду — таком огромном заду, что Нора уставилась на него ошеломленно, забыв о приличиях, как если бы вдруг увидела, например, растущую в огороде трехметровую ромашку.

В большом каменном гробике, названном в честь убитого президента, человек, похожий на инквизитора, повел Бориса и Нору вокруг длинной очереди. В очереди громко вздыхали грузные женщины в сари, сморкались сушеные старички с пейсами и в котелках, томились и плакали чернокожие пухлые дети, суетливые русские махали руками, занимая друг другу очередь, и жизнерадостные японцы доставали свои фотоаппараты.

— Почему нельзя по телефону-то говорить? — спросила Нора Бориса.

— Потому что здесь такой порядок. Америка — это страна порядка, — объяснил Борис.

— Да? — расстроилась Нора. — А я думала, это страна свободы.

Инквизитор увел Бориса, а Нору поставил перед стойкой с юным ясноглазым блондином, очень похожим на Толика. Блондин громко гаркнул на Нору.

— Я спрашиваю — по какой вы прибыли визе, мэм?

Нориного школьного английского еле-еле хватало, чтобы ему ответить.

— По бизнес-визе, — сказала она испуганно.

— А кто вы по профессии?

— Журналистка.

— Вы нарушили наши правила. Вы прибыли по бизнес-визе, а должны были — по журналистской. Я не могу пустить вас на территорию Соединенных Штатов, — бесстрастно объявил блондин.

— Но я приехала не в качестве журналистки, — попыталась объяснить Нора.

— А в качестве кого?

Нора запнулась. Она и сама не знала — в качестве кого.

— Зачем вы вообще приехали в Соединенные Штаты? — спросил пограничник таким тоном, каким в Норином общежитии спрашивали друг друга «ну и хули ты сюда приперся».

— Я приехала участвовать в семинаре.

— В качестве кого?

— В качестве сотрудницы интернет-сайта.

— Значит, все-таки как журналистка? Я не могу вас пустить на территорию Соединенных Штатов, — повторил пограничник.

Тут Нора увидела Бориса — он смотрел на нее, стоя не со стороны очереди, где стояла она сама, а со стороны Америки.

— Эй, свет моей жизни, огонь моих чресел, ты чего там застряла? — крикнул Борис.

Не дожидаясь ответа, он подошел к пограничнику, несмотря на его протесты, и все уладил. Бирюков и здесь мог со всеми договориться.

— Почему они такие грубые, эти пограничники? Прям как наши! — возмутилась Нора, прижимаясь к Борису.

— Власть делает человека невежливым, — ответил Борис.

* * *

Чтобы глотнуть настоящего совка, бессмысленно ехать в Тверь или Сыктывкар.

Там, в лучшем случае, можно застать девяностые — тюнинговые девятки, вымирающих челноков и главный в городе кабак, где вечерами собираются бритые дядьки перетереть по бизнесу. Совка там нет и в помине. Да что там Сыктывкар — даже в столицах бывших союзных республик уже не найдете совка. Кто от них этого ожидал? Чтобы так быстро — р-р-раз, и никакого совка. Просто чужие столицы чужих незнакомых стран. Нашим совком и не пахнет.

Нет, настоящую тоску по совку сыктывкарами не унять — шикарный, жесткий совок, которым грезит мечтательный ностальгист, на постсоветском пространстве больше не водится. Только подделки вроде псевдостоловых. Но есть одно место на свете, где до сих пор в самом нетронутом виде встречается первоклассный совок. Как кильки в томате на военных складах Отечества, он хранится там десятилетиями.

Вот туда ностальгисту и надо ехать. Прямо без пересадок — в Нью-Йорк. Город контрастов. Заповедник совка.

Нора провела в Нью-Йорке два дня своей жизни. Даже немножко меньше.

В первый день Борис ее с собой не взял. С утра он несколько раз завязывал и опять развязывал галстук, хмурился, приглаживал широкой ладонью начинающие редеть светлые волосы, улыбнулся своему отражению в зеркале, как будто для фотографии, остался недоволен, улыбнулся еще. Нору не слушал. Она спросила, куда он собирается и что за планы на день — Борис сначала вообще молчал, потом отрывисто сообщил, что у него серьезные встречи — очень серьезные, до позднего вечера, займи себя чем-нибудь.

Взгляд у него все утро был замерший и сосредоточенный, изучающий что-то, чего точно нет в их гостиничном номере, где в пяти комнатах размером с аэродром почти отсутствовала мебель, но стояли на черных ногах гигантские плазмы и висел холодный, прозрачный, почти осязаемый воздух, бывший, по мысли дизайнера, главным предметом гостиничного интерьера. Нора хорошо знала и даже любила этот замерший взгляд Бориса, хотя ей от него становилось тревожно; она понимала, что сейчас заговаривать с Борисом не надо, потому что он занят чем-то своим — очень важным и ей недоступным.

Полдня Нора провалялась в гостинице, приходя в себя от джетлэга, а потом быстро оделась и вышла в шлепанцах на кишащий людьми тротуар. Перед ней открылся Нью-Йорк. Первое, что он сделал, — это чуть не оттяпал ей ногу колесом своего желтого такси.

Узкие улочки Манхэттена были облиты помоями из крошечных забегаловок. Нора глазела по сторонам — на людей, на машины, на закрывшие небо зеркальные своды высоток.

По асфальту фланировали нагловатые англичане, немытые немки, разжиревшие парижанки, поляки-политики, рой русских русоволосых русалок; за порцией пиццы стояли студенты, в зеркалах у закусочной отражались зажатые азиаты за трапезой — индийские дети-индиго, собирались арабы у баров, ленивый ливанец шуршал лавашом шаурмы, правоверный еврей семенил в свою синагогу. Милейшие миллионеры — волл-стритовские юнцы с ноутбуками — улыбались прохожим, как ангелы.

Половина шагающих по Манхэттену несла в руках отвратительные тревожные желтые стаканы с бумажным кофе. Все они были обуты в одинаковые резиновые туфли, похожие на больших жаб. «Как странно, — подумала Нора, — почему они все в одинаковом?»

Размышляя над этим феноменом, Нора забрела на Сорок шестую улицу между Пятой и Авеню Америк. Там она увидела вывеску «Парикмахерская». Нора подумала, что поскольку заняться до вечера нечем, а Манхэттен изучен ею неожиданно быстро, то ничего не остается, кроме как зайти в парикмахерскую и поправить свой маникюр.

Внутри парикмахерской пахло так, как никто уже и не вспомнит. Именно так должна пахнуть настоящая парикмахерская. Не салон и не студия, а конкретная, бескомпромиссная советская парикмахерская. Это запах, от которого перед глазами встают стальные бигуди с черными резинками из настоящей резины, простыни, усыпанные отстриженными волосами, и щербленые тазики с грязной мыльной пеной. И главное — тетки. Ленивые нервные тетки в нарядах.