Джулиан Барнс - Метроланд

• Название: Метроланд
• Автор: Джулиан Барнс
• Издательство: АСТ, Люкс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-023039-7, 5-9660-0089-1

Лауреат Букеровской премии Джулиан Барнс — один из самых ярких и оригинальных прозаиков современной Британии. Возможно, основной его талант — умение легко и естественно играть в своих произведениях стилями и направлениями.

Тонкая стилизация — и едкая ирония, утонченный лиризм и доходящий до цинизма сарказм, агрессивная жесткость и веселое озорство — Барнсу подвластно ВСЕ ЭТО и многое другое…

---

1. Юные голые великанши

Когда мы перестаем увлекаться теориями? И почему? Что бы вы ни говорили, большинство все-таки перестает. Может быть, тому причиной — какое-то решающее событие, которое убивает нездоровую тягу к теориям? Да, наверное. Но не у всех. Обычно она умирает сама — медленно и мучительно, под воздействием самых разных обстоятельств. А ты потом удивляешься: и чего я с таким упорством цеплялся за эти пустые теории и стоило ли относиться к ним так серьезно?

По воскресеньям я выхожу из дома с утра пораньше. Поворачиваю налево и прохожу мимо отдельных домов, у каждого из которых есть свое название: «Черная подкова» под цветущими каштанами, вся мостовая усыпана лепестками; «Vue de Provence»[130] с зелеными ставнями; «Кокер» со смешным навесом для автомобиля. Названия домов написаны готическим шрифтом на деревянных дощечках, прибитых к стволам деревьев.

Я прохожу через поле для гольфа, еще мокрое от росы, которая поблескивает на солнце. Мне очень нравится здесь гулять; в легкой утренней дымке перспектива слегка смещается и все смотрится по-другому. С возвышения у четвертой метки хорошо наблюдать за крошечными фигурками людей, которые тащат тележки по проходу, расцветающему разноцветными полосатыми зонтиками при первых признаках дождя. Отсюда крики «Вперед!» кажутся такими далекими и смешными (я улыбаюсь, припоминая, как Тони всегда громко вопил в ответ: «Только не надорвись!»). Внизу проезжают сверкающие серебристые поезда; отсюда грохот колес кажется не громче приглушенного тарахтения вязальной машинки. От их окон отражается свет, как будто кто-то пускает зеркальцем солнечных зайчиков. Церковные колокола напоминают засоням, что пора вставать и молиться.

Есть определенная ирония в том, что я вернулся в Метроленд. В школе я бы назвал это le syphilis de l'âme[131] или что-нибудь в этом роде. Но разве взросление не заключается, помимо всего прочего, в том, что ты спокойно гарцуешь на лошадке-иронии без риска быть сброшенным наземь? Тем более что жить здесь удобно. Рядом с магазином грампластинок у нас расположена бакалея, где продают свежайшие яйца с налипшей на них соломой и куриным дерьмом; а в двух минутах неспешной ходьбы от парикмахерской, где Марион делает себе прическу, есть лужок, где пасутся самые что ни на есть настоящие свиньи. Пять минут езды на машине — и ты уже на природе, где о близости города напоминают только огромные бетонные столбы. Когда я был маленьким и мы проезжали мимо этих столбов, я пихал Найджела локтем в бок и шептал: «Смотри, юные голые великанши». Я до сих пор, когда мы проезжаем мимо, всегда вспоминаю это стихотворение, только теперь сравнение кажется мне обязывающим и необязательным.

Когда мы перестаем увлекаться теориями? Мне вдруг вспомнился один холодный декабрьский вечер, когда мы катались с Марион на машине. Мы тогда еще только начали встречаться. В общем, сначала мы покатались по городу и в конце концов остановились на стоянке перед каким-то маленьким кинотеатром. Мы сидели с включенной печкой и говорили. Мы провели столько времени в ее маленьком «моррисе», что я до сих пор помню расположение приборов на его приборной панели — хоть сейчас перечислю их слева направо.

— И что? — Именно так Марион всегда начинала наши с ней разговоры.

— Что? Я по-прежнему тебя люблю.

— Ага. Хорошо. — Поцелуй. И еще. И еще.

— И вчера любил.

— Хорошо. И что?

Я заметил, что подбородок у нее слегка выдается вперед, что придает ей решительный, волевой вид. На самом деле, а вовсе не из-за высокого воротника ее свитера.

— Тебе мало?

— Мне, может, и хватит. А вот тебе мало.

— ?..

— И, стало быть, мало и мне.

— Блииин, опять «Le Petit Coq»? — В этом парижском кафе мы с Марион впервые почувствовали — а я со своей стороны чуть ли не испугался — интерес друг к другу.

— …

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? — Мне было действительно интересно. Ну почти.

— Ну, я не хочу, чтобы ты говорил, что, как тебе кажется, я бы хотела услышать.

(Вполне справедливо и ясно; но почему-то от этого проще не стало. Мне всегда казалось, что, чем сильнее любишь, тем проще объясняться с этим человеком. Но оказалось, что тут тоже есть свои сложности.)

— Тогда чего же ты хочешь? — Извечный вопрос.

— Я хочу чувствовать, что ты обо мне думаешь. Обо мне и о своих чувствах.

— Я подумаю. Выйдешь за меня замуж?

— Я подумаю.

— Мне хочется думать, что ты уже думаешь.

Мы говорили и целовались. В кинотеатре закончился сеанс. Зрители разъехались, стоянка опустела. Мы не смогли завести машину: из-за включенной печки сел аккумулятор. В конце концов подъехал мужик из Автомобильной ассоциации, хмуро взглянул на запотевшие окна и буркнул себе под нос:

— Типичный случай перегрева, сэр и мадам.

Тони не приехал на свадьбу. Он прислал мне письмо, где объяснил, что не может присутствовать по принципиальным соображениям. Во всяком случае, так было написано в первой строчке; дальше я читать не стал и выкинул письмо в мусорку. Спустя два дня он позвонил.

— Ну?

— Что — ну?

— Понравилось письмо?

— Я его не читал.

— Бля, почему нет? Я имею в виду, что когда же читать тщательно агрументированный трактат против женитьбы, как не теперь, пока еще не поздно?

— Знаешь, самое забавное, мне это не интересно именно теперь. Ты что, хотел меня отэпатировать?

— Блин, нет, конечно. Из этого мы давно выросли. Нет, просто мне показалось, что ты оценишь глубоко исторический, аналитический обзор твоего предполагаемого поступка.

— Тони, ты настоящий друг.

— Не пойми меня неправильно. Ты знаешь, мне очень нравится Марион. Не мой тип, конечно…

— Меня это радует… хотя мне думается, что, исходя из исторических обстоятельств, ты бы не стал ее отбивать.

— Что-то я не врубаюсь.

— Тогда отъебись, Тони, и не морочь мне голову.

— Я действительно не понимаю, что ты там себе думаешь.

— Значит, кто-то из нас идиот.

— Но все равно это интересно… Я тут посмотрел mariage во французском словаре. И знаешь, все обороты, в которых употребляется это слово, имеют пренебрежительный смысл: mariage de convenance, d'intérêt, blanc, de raison, à la mode..[132] и так далее.

— Mariage d'inclination?[133]

— Вот его я пропустил.

— А я нет. — И я бросил трубку.

А потом я вспоминаю одно хмурое утро, шесть лет назад. Время 11.30. Я стою на тротуаре около Кенсингтонского отдела регистрации браков. Живот сводит неясной болью, в пояснице резко покалывает. Марион стоит рядом. Мы очень стараемся, чтобы наши улыбки выглядели благовидно и искренне, и при этом встревоженно озираемся: не принес ли кто-нибудь конфетти вопреки нашим, настоятельным просьбам этого не делать. Приятели, вооруженные фотоаппаратами, пытаются рассмешить нас и заставить принять какую-нибудь нарочито нелепую позу. Марион изобразила беременную в состоянии тяжкого токсикоза: она наклонилась вперед и сделала вид, что ее тошнит. Кто-то (по-моему, Дейв) притащил антикварный дробовик, и мы приставали к прохожим подходящего возраста, чтобы они попозировали, целясь в меня. Проблема в том, что никто из солидных, респектабельного вида мужчин, которые могли бы сойти за отца Марион, категорически не соглашался на такое кощунство. В конце концов подошел какой-то бродяга относительно приличного вида с магазинной тележкой, в которой лежал весь его немногочисленный скарб, и мы уговорили его встать спиной к камере и прицелиться в меня. Потом нам пришлось чуть ли не силой отнимать у него дробовик: он, по всей видимости, решил, что это — его плата за беспокойство.

Когда мы вернулись в квартиру Марион, чтобы переодеться для свадебного банкета (мы договорились с родителями, что устроим «надлежащий» свадебный банкет, если нам разрешат провести церемонию так, как мы сами того хотим), я обнаружил источник боли в спине: когда я надевал свою новенькую рубашку, я не заметил, что в ней осталась булавка от упаковки. Что же касается боли в желудке, от которой меня крутило все утро, то это, наверное, был страх. Во всяком случае, так я подумал, глядя на нежное, строгое, очень красивое, счастливое и сияющее лицо Марион.

Первую настоящую работу нашла мне Марион. Я тогда подрабатывал учителем на подменах в Уондзуорте: двадцать пять фунтов стерлингов в неделю за сомнительное удовольствие как минимум раз в неделю накачивать шины велосипеда, которые тебе протыкают разные ребятишки из разных школ, и отвечать на вопросы пятнадцатилетних оболтусов о своей сексуальной ориентации. И даже горячее одобрение Тони (он считал, что человек должен ненавидеть свою работу; называл это «социальной закваской») не спасало меня от раздражительной скуки. К счастью, Марион не мешала мне тихо страдать, пока я лежал, уныло разглядывая пятна сырости на потолке сквозь вуаль ее волос.