Тадеуш Голуй - Личность

• Название: Личность
• Автор: Тадеуш Голуй
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1978

Книга в 1973 году отмечена I премией на литературном конкурсе, посвященном 30-летию Польской рабочей партии (1942–1972). В ней рассказывается, как в сложных условиях оккупации польские патриоты организовывали подпольные группы, позже объединившиеся в Польскую рабочую партию, как эти люди отважно боролись с фашистами и погибали во имя лучшего будущего своей родины.

---

Мы отправились тем же путем, однако через несколько километров пан Манька свернул в сторону и поехал другой дорогой, а вернее, по бездорожью. Лил дождь, унылые и продрогшие, мы сидели под брезентом. Мне бы хотелось узнать когда-нибудь о том, что же случилось тогда в том доме, но сейчас это уже, наверное, невозможно, поскольку обе женщины умерли, пан Манька тоже. После войны я спрашивала его и об этом. Он отвечал неохотно, даже грубо, я ничего так и не узнала, хотя и сейчас прекрасно помню настроение родителей, свидетельствовавшее, что произошло что-то неприятное или могло что-нибудь такое случиться. Манька сказал лишь:

— Твоих родителей нет в живых, они погибли как герои, так и незачем воскрешать старое. Твой отец был человеком легкомысленным, поэтому мы и ссорились не раз. А, да что там, было — сплыло, и разговаривать не о чем.

Меня тогда привезли не к тетке, а «на пару дней» на квартиру родителей. Как же она изменилась! Ни дома, ни в садике, ни на улице — никого из моих знакомых детей не было. Ушла радость поездки, отец с матерью не очень занимались мной, мама все что-то шила, а пана часто исчезал из дому на целый день. Мне было грустно. Я сидела в углу у печки, играла со старой куклой, ожидая, что отец снова посадит меня на повозку и повезет куда-нибудь далеко-далеко.

Однажды ранним утром, до того как отец ушел на работу, в комнату ворвались трое мужчин. Двое остановились у дверей, а третий в офицерских сапогах и кепке вынул пистолет и, направив его на отца, велел ему поднять руки. Я видела все из своей кроватки.

Мамы не было, она пошла за хлебом. Я видела спину отца в светлой рубашке, его вытянутые вверх руки, часть лица чужого мужчины и пистолет в его пальцах. Мне было даже не страшно, поскольку они вели себя очень тихо, но я ничего не поняла из того, что эти мужчины говорили отцу, столько там было незнакомых слов, и, только когда заговорил папа, я разобрала слова «убить», «не боюсь», «трусы», «стыдно», «дерьмо». В этот момент появилась мама, оттолкнув часовых от двери, она ворвалась с криком в комнату и кинулась на стоявшего перед отцом незнакомого человека. Только тогда я испугалась, спрыгнула с кровати, подбежала к отцу, обхватила руками его ноги. Он уже держал в руке пистолет чужого, и теперь те трое подняли руки, повернувшись лицом к стене, а мама обыскивала их и отбирала оружие. Вдруг тот, который целился в отца, отскочил от стены, толкнул маму и бросился на папу. Пана схватил его за руку, вывернул ее назад и коленом толкнул его обратно к стене с такой силой, что тот налетел на напольные часы, латунный маятник зазвенел, ударяясь о корпус. Мама набросила на меня плед, завернула в него и, взяв на руки, выбежала на улицу. Добежала до аптеки, позвонила оттуда куда-то, а затем отнесла меня к нашему доктору, который осмотрел меня, а маме дал успокоительное. Мы сидели у него в комнате, пока за нами не пришел пан Земба с двумя парнями. На улице ждала пролетка. Мы сели, пан Земба вскочил на козлы, и поехали к Сянко. Не доезжая до их деревни, пан Земба велел нам сойти, и, только когда пролетка скрылась за поворотом, мы направились к видневшемуся на опушке леса дому. У Сянко я пробыла всего один день, потом за мной приехала тетя Маня и снова забрала к себе, а мама вернулась в город.

Рассказывают, что, живя в деревне, я приставала к детишкам, уговаривая их сыграть в ту игру, в которую три чужих дяди играли с папой, но они никак не могли понять, в чем же она заключается, и отказывались под любым предлогом, (…)

Хроника

(из упомянутой «Летописи Гурников»)

24.5.1942 — Троица. Эпидемия сыпного тифа, в больнице умерли еще 6 человек.

28.5.1942 — Гестапо провело обыск во всех школах. Закрыли школу № 2 (св. Войцеха), № 7 («практикантскую») и торговое училище (в здании бывшей гимназии им. Эмилии Плятер), арестовали четырех учителей. 173 из оставшихся евреев вывезли в Треблинку.

30.5.1942 — Крупная облава в городе, взяли 108 человек, заперли в железнодорожных складах, а на следующий день вывезли в неизвестном направлении.

30.5.1942 — Слухи о приближении к городу крупного партизанского отряда. Немцы объявили тревогу. Эсэсовцы выехали на операцию. Сожгли дотла деревню Охота, расстреляли всех мужчин призывного возраста, подожгли дома еще в нескольких деревнях.

2.6.1942 — Нападение отряда АК на кассу кооператива «Пяст». Изъяли 42000 злотых.

3.7.1942 — Арестованы 6 членов политического руководства подполья, в том числе руководитель Союза вооруженной борьбы, входившего в Армию Крайову, майор А. Осташевский («Остоя»).

8.7.1942 — Бандитское нападение на квартиру Вацлава Потурецкого.

Версия Кжижаковского

(отрывок из романа Л. К.)

Тревога! Ванда звонит из города Кромеру, тот посылает жену за людьми Маньки, отвечающими за безопасность Потурецкого, а сам звонит в букинистический магазин «Леху». «Лех» быстро закрывает магазин и бежит к дому Потурецких. В воротах сталкивается с двумя товарищами, совещающимися, что предпринять.

«Лех» оставляет одного внизу, с другим вбегает по лестнице, взламывает дверь.

«Штерн» с поднятыми руками стоит у стены, у его ног — плачущий ребенок, а напротив — с пистолетом наготове… «Коза». Двое других торопливо обыскивают квартиру. На полу валяются ящики из письменного стола, выброшенная из шкафа одежда, вспоротый матрац.

— Бросить оружие! — кричит «Лех». — Дом окружен!

Застигнутые врасплох, они без сопротивления сдают оружие, и только «Коза» медлит, однако, увидя направленное на него дуло револьвера, подчиняется приказу. Потурецкий берет на руки ребенка, который так напуган, что не может даже плакать и лишь давится воздухом, относит его в кроватку. Вернувшись и закрыв дверь, чтобы дочка не видела, что происходит, он говорит спокойно:

— А теперь мы учиним суд и тоже от имени Польской Республики.

— Мне с изменниками говорить не о чем! — бросает «Коза».

— У нас тоже, молодой человек, нет времени на разговоры. Суд будет коротким. За попытку убить поляка, за бандитское вторжение в мой дом, за пережитый моим ребенком страх — пуля в лоб. Все-таки хочешь что-то сказать?

— Я офицер…

— Я тоже…

— Это «Коза», я вам о нем говорил, сын того предателя, — вмешивается «Лех», с отвращением глядя на изменившееся лицо бывшего товарища по гимназии, посиневшее, лоснящееся от пота.

— Да, да. Полицейского, который отправил невинных людей на смерть, гитлеровского лакея…

— Врешь! — кричит «Коза». — Поручик, это ложь, скажите моим парням, что это ложь. Ребята, мой отец в лагере, в Освенциме, они врут. Он прислал оттуда записку племяннице, гестапо узнало о готовящемся побеге не от него, только не знали, кто именно должен бежать. А отец знал. Если бы выдал он, то расстреляли бы именно этих людей, а не других. Честное слово.

— Какое это имеет значение, молодой человек, дело в том, что их всех расстреляли.

— Это правда? — спрашивает «Штерна» один из парней «Козы».

— Да. Абсолютная правда, — опережает его «Лех».

— Сын, конечно, не отвечает за поступки отца, мы не фашисты, но он виновен в том, что поднял руку на поляка. Здесь все ясно. И вы тоже.

— Нам приказали.

— Нельзя слепо выполнять приказы, это тоже фашизм, а вы ведь, наверное, не хотите быть фашистами.

— Нет! Никогда!

Что же делать? Отпустить их нельзя, особенно «Козу», будет мстить. Пристрелить? Здесь, в квартире? Это всполошит немцев. Но «Штерн» вынес приговор. Он стоит, склонив голову, у письменного стола, опершись на него руками, и молчит, размышляя над тем, что предпринять. Придется мне пристрелить «Козу», решает «Лех». Не Потурецкому, а мне, но для этого надо его возненавидеть. Он хотел убить «Штерна», взялся за эту гнусную работу, зная, что придется застрелить своего учителя, он не задумываясь пристрелил бы и меня, своего товарища по гимназии, он нас ненавидит.

Медленно поднимается гнев, мозг лихорадочно ищет аргументы, надо представить этого человека омерзительным, гадким чудовищем, но в этот момент заговорил «Штерн». Он сказал, что можно без особого труда прихлопнуть всех троих и что они этого заслуживают.

— Ты офицер, — обращается он к «Козе». — Дай честное офицерское слово, поклянись самым тебе дорогим, что больше никогда не поднимешь руки на поляка и никогда не отдашь такого приказа.

— Не могу. Я дал присягу. Можете убить меня, мне все равно. Можете выдать немцам, на это вы способны. Что для вас три человека? Можете ножом в спину…

Закончить фразу он не успел. Сокрушительный удар «Леха», и «Коза» падает, ударившись головой о часы, кровь заливает ему лицо.

— Московские прихвостни, — сквозь зубы шипит он. — Хотите, чтобы я поклялся? Ну что ж, клянусь самым дорогим для меня, жизнью отца, что буду вас безжалостно уничтожать и убивать, где только встречу. Клянусь.

Сам выбрал. «Лех» приставляет к голове лежащего пистолет, снимает с предохранителя. Гнусная, окровавленная морда отвратительна, только что прозвучавшие слова вызывают еще больший гнев. Перед ним уже не «Коза», товарищ по гимназии, по играм в оврагах и купаниям в реке, не таинственный офицер, прибывший издалека, из другого мира, а нечто Омерзительное и Опасное.