Зинаида Гиппиус - Дневники

• Название: Дневники
• Автор: Зинаида Гиппиус
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Антропка-а-а". Иди сюда-а... Тебя тятька высечь хочи-и-ить!

Оповещенный Антропка и не думает идти, хотя в отличие от Антропки тургеневского, не затихает, голос подает все время, и ни в какую порку не верит. И прав...

Это мы еще сохраняли остатки наивности, веря иной раз оповещенным намерениям "власти". Стоит этой власти что-либо проникать, как знай: именно этого не будет. Просто замнется. С переездом Пр-ва в Москву: уже замялось. Хотя и думаю, что Керенский, попробовав почву и видя, что ни откуда не одобрен, решил пришипиться и удрать молчком, - ищи ветра в поле! притом ищи пешком, ибо всякое пассажирское движение проектируется приостановить. Или это тоже вранье и дороги просто сами собой остановятся? Ну, Керенский все-таки удерет, в последнюю минуту.

Было у нас много разных "газетных" заседаний, бывали мы у Л. и у Бориса, но вот отмечу один недавний вечер, как не лишенный любопытности.

У Глазберга (крупного дельца) на Вас. острове по инициативе М., вкупе с теми интеллигентскими кругами (ныне раздробленными остатками, непристроенными или полупристроенными к пр-ву), что процветали здесь до революции. Ну, и всякого жита по лопате. Цель - посовещаться о "возможности коллективного протеста интеллигенции против большевиков". Замечательно, что самого М. не было: уехал зачем-то в Новгород. Лекции, что ли, читать... (Вовремя!) Докладывала его проекты Z. У. Тут явился на сцену и мой резкий манифест с Красной Дачи.

Мы, с Борисом и Л., приехали, когда было уже порядочно народу. Жаль, что не помню всех. Была Кускова (она в "предбаннике", а муж ее, Прокопович, чего-то министр). Был ничего не понимающий и от всего отставший Батюшков. (Между прочим: после всех дебатов, после ужина, когда Борис, сидевший со мной рядом, уехал - он меня спросил: "а это кто такой?").

Был Карташев, Макаров, конечно, кн. Андроников и т.д.

Ни малейшей тени "коллективизма" не вышло, конечно. О предмете, т.е. большевиках и о данной минуте, говорил только Борис, предлагавший как можно скорее собрать полуоткрытый митинг, да мы, защищавшие наш резкий манифест и вообще стоявшие хоть за какое-нибудь определенное реагирование.

Карташев совершенно безотносительно занесся в свое, в мечты о создании опять какой-то "национальной" партии со Струве; говорили и другие - вообще, но со слезой; а больше всех меня поразила Кускова, эта "умная" женщина, отличающаяся какой-то исключительной политической и жизненной недальновидностью. И знаю я это ее свойство, и каждый раз поражаюсь.

Она говорила длинно-предлинно, и смысл ее речи был тот, что "ничего не нужно", а нужно все продолжать, как интеллигенция делала и делает. Подробно и много она рассказывала о митингах, и "как слушали ее солдаты"! и о том, что где на оборону или войска какой-нибудь сбор, "то ни один солдат мимо не пройдет, каждый положит"... ну и дальше все в том же роде. Назад она везла нас в своем министерском автомобиле, и еще определеннее высказывалась все в том же духе. Допускала, что "может быть и нужна борьба с большевиками, но это дело не наше, не интеллигентское" (и выходило так, что и не "правительственное"), это дело солдатское, может быть и Бориса Викторовича дело, только не наше". А "наше" дело, значит, работать внутри, говорить на митингах, убеждать, вразумлять, потихоньку, полегоньку свою линию гнуть, брошюрки писать...

Да где она?! Да когда это все?! Завтра эти "солдатики" в нас из пушек запалят, мы по углам попрячемся, а она - митинги? Я не слепая, я знаю, что от этих пушек никакие манифесты интеллигентские не спасут, но чувство чести обязывает нас во время поднять голос, чтобы знали, на стороне каких мы пушек, когда они будут стрелять друг в друга; отвечать за одни пушки, как за свои. Как за свое дело. А не то что "пусть там разные Борисы Викторовичи с большевиками как хотят, а мы свою, внутреннюю, мирно-демократическую, возродительную линийку, ниточку будем тащить себе".

И вот все оно и правительство - подобное же. Из этих же интеллигентов-демократов, близоруких на 1 №, без очков.

Я уж потом замолчала. Потом она увидит, скоро. Пушка далеко стреляет.

За ужином вышел чуть не скандал. Дмитрий стал очень открыто и верно (совсем не грубо) говорить о Керенском.

Князь Андроников почти разрыдался и вышел из за стола: "не могу, не могу слышать этого о светлом человеке!"

Ну, все в подобном роде. Великолепный, по нынешним временам, ужин. Фрукты, баранки, белое вино. Глазберг - хозяин. Результат - никчемный.

Главное впечатление - точно располагаются на кипящем вулкане строить дачу. Дым глаза ест, земля трясется, камни вверх летят, гул, - а они меряют вышину окон, да сколько бы ступенек хорошо на крыльце сделать. Да и то не торопятся. Можно и так погодить. Еще посмотрим.

Но ни дыма, ни камней - определенно не видят. Точно их нет.

Дело Корнилова неудержимо высветляется. Медленно, постепенно обнажается эта история от последних клочков здравого смысла. Когда я рисовала картину вероятную, в первые часы, - затем в первые недели, - картина, в общем, оказывалась верна, только провалы, иксы, неизвестные места мы невольно заполняли, со смягчением в сторону хоть какого-нибудь смысла. Но по мере физического высветления темных мест - с изумлением убеждаешься, что тут, кроме лжи, фальши, безумия, - еще отсутствие здравого смысла в той высокой степени... на которую сразу не вскочишь.

Львов, только что выпущенный, много раз допрашиваемый, нисколько не оказавшийся "помешанным" (еще бы, он просто глупый) говорит и печатает потрясающие вещи. Которых никто не слышит, ибо дело сделано, "корниловщина" припечатана плотно; и в интересах не только "победителей", но и Керенского с его окружением, - эту печать удержать, к сделанному (удачно) не возвращаться, не ворошить. И всякое внимание к этому темному пятну усиленно отвлекается, оттягивается. Козырь, попавший к ним, большевики - (да и черновцы, и далее) из рук не выпустят, не дураки! А кто желал бы тут света, те бессильны; вертятся щепками в общем потоке. Но здесь я запишу протокольно то, что уже высветилось.

Львов ездил в Ставку по поручению Керенского. Керенский дал ему категорическое поручение представить от Ставки и от общественных организаций их мнения о реконструкции власти в смысле ее усиления. (Это собственные слова Львова, а далее цитирую уже прямо по его показаниям).

"Никакого ультиматума я ни от кого не привозил и не мог привезти, потому что ни от кого таких полномочий не получал". С Корниловым "у нас была простая беседа, во время которой обсуждались различные пожелания. Эти пожелания я, приехав, и высказал Керенскому". Повторяю, "никакого ультимативного требования я не предъявлял и не мог предъявить, Корнилов его не предъявлял, и я этого от его имени не высказывал, и я не понимаю, кому такое толкование моих слов, и для чего, понадобилось?"

"Говорил я с Керенским в течение часа; внезапно Керенский потребовал, чтобы я набросал свои слова на бумаге. Выхватывая отдельные мысли, я набросал их, и мне Керенский не дал даже прочесть, вырвал бумагу и положил в карман. Толкование, приданное написанным словам "Корнилов предлагает" - я считаю подвохом". (Курс. везде подл.).

"Говорить по прямому проводу с Корниловым от моего имени я Керенского не уполномачивал, но когда Керенский прочел мне ленту в своем кабинете, я уже не мог высказаться даже по этому поводу, т.к. Керенский тут же арестовал меня". "Он поставил меня в унизительное положение; в Зимнем Дворце устроены камеры с часовыми; первую ночь я провел в постели с двумя часовыми в головах. В соседней комнате (б. Алекс. III) Керенский пел рулады из опер..."

Что, еще не бред? Под рулады безумца, мешающего спать честному дураку-арестанту, - провалилась Россия в помойную яму всеобщей лжи.

В рассказе, у меня, тогда была одна неточность, не меняющая дела ничуть, но для добросовестности исправлю эту мелочь. Когда Керенский выбежал к приезжающим министрам с бумажкой Львова ("не дал прочесть..." "потребовал набросать..." "выхватывая отдельные мысли я набросал...") - в это время Львов еще не был арестован, он уехал из Дворца; Львов приехал тотчас после разговора по прямому проводу, и тогда, без объяснений, Керенский и арестовал его.

Как можно видеть, - высветления темных мест отнюдь не изменяют первую картину (см. запись от 31 авг.). Только подчеркивают ее гомерическую и преступную нелепицу. Действительно, чертова провокация!

21 октября. Суббота.

Завтра, 22-го, в воскресенье, назначено грандиозное моленье казачьих частей с крестным ходом. Завтра же "день Советов" (не "выступление", ибо выступление назначено на 25-ое, однако, "экивочно" обещается и раньше, если будет нужно). Казачий ход, конечно, демонстрация. Ни одна сторона не хочет "начинать". И положение все напряженнее - до невыносимости.

Керенский забеспокоился. Сначала этот ход разрешил. Потом, сегодня, стал метаться, нельзя ли запретить, но так, чтобы не от него шло запрещение. Погнал Карташева к митрополиту. Тот покорно поехал, ничего не выгорело.