Газета День Литературы - Газета День Литературы # 86 (2004 10)

• Название: Газета День Литературы # 86 (2004 10)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

---

Два дня после того, как забрали Тамару Ивановну, ни его, Анатолия, ни детей не трогали. Потом стали вызывать в областную прокуратуру и добиваться: бывали ли у Тамары Ивановны вспышки невменяемости, какой характер носили и доходили ли до крайностей вспышки гнева? Почему-то там хотелось показаний, что да, бывали и доходили, к этому сына и дочь и подталкивали, но сказать им было нечего. Могла вспылить, могла крикнуть, по-девчоночьи иногда выставляла фигу, чтобы показать, что не выйдет по-ихнему, с размаху топала о пол на Ивана ногой и, отбив ногу в легкой войлочной обувке, с оханьем подпрыгивала к дивану или стулу и стучала о колено кулаком, вразумляя теперь уже не сына, а себя... Кто сейчас сохранил спокойствие и безмятежную душу, кто способен не кричать от боли в себе или из себя и не надрывать сердце? Вызвали и Ивана Савельевича, отца Тамары Ивановны, и тоже: страдал ли кто в их роду психическими заболеваниями или другими помешательствами? Иван Савельевич заехал после этого к Анатолию и, швыркая чистый, без молока и сахара, чай только что с огня, потея и краснея, обирая ладонью с морщинистого бугристого лица и растрепанных усов влагу, рассеянно размышлял: пойми теперь, где помешательство и где не помешательство? Такое вокруг помешательство, такая свистопляска! — никаких концов не сыскать.

— Вот у меня было два ружья, с Ангары привезенные... — со стоном от чая и горя говорил он. — Два ружья было — шестнадцатого калибра и двадцатого калибра. Одно вам сюда от греха подальше переплавил, другое у себя спрятал. Так его Николай, от кого спрятал, все ж таки разыскал и пальнул в себя. Другое висело-висело... сколь годов висело... теперь Томка из него пальнула. Два ствола было — и обои не по цели стрелили. Это помешательство или что? Э-эх! — безнадежно и гулко крякнул он и отдышался. — Спрашивает меня... этот, допросчик-то седнишний, говорит: "Как узнал, как отнесся?" — "Узнал, — говорю, — в тую же ночь, зять приехал, сообщил. А отнесся,— говорю,— как родной отец, а не как чужой человек".

Анатолий рассказал:

— Охранник, который привел этого парня к прокурору, он за дверью находился. Он в этот момент поднялся, ключ в кармане искал, чтобы наручники разомкнуть. Парня выпустили бы, это теперь они вид делают, будто собирались его обратно в камеру воротить. Охранник один бы ушел. Но ишь ведь как получилось-то: охранник-то не ушел пустым. Ему же и пришлось обратным ходом сопровождать Тамару.

Иван Савельевич поразился:

— Чтобы не было, значит, пустого прогона?

— Так вышло.

Владимир Бондаренко ДОЛЮШКА ЖЕНСКАЯ (О новой повести Валентина РАСПУТИНА)

Валентин Распутин воистину обладает народным сознанием: он, если пишет, то так ли, этак ли — через содержание, через образы, через действия героев, может быть, помимо иногда воли своей, но передаёт импульсы этого самого — народного — сознания.

Есть писатели, опережающие свое время, подталкивающие его. Есть писатели исторического мышления, формулирующие в словах и образах минувшие дни и эпохи.

Валентин Распутин самой природой своего таланта настроен на волну народного сознания. И если он пишет о дезертире и его жене в "Живи и помни", то так и народ думал в то время о таких же вот дезертирах и их женах. И, кстати, отношение-то разное — к Андрею Гуськову и к его жене Настёне.

Вторая особенность распутинского дара — тонко чувствовать женскую душу. Пожалуй, ни у кого из его сверстников, а шире брать, так и вообще в русской литературе, не найдется такого отзывчивого к женской душе писательского слова.

Скажем, у Василия Белова всем запомнился Иван Африканович, у Александра Солженицына — Иван Денисович, у Бориса Можаева — Фёдор Кузькин. У Распутина же — прежде всего Настёна из "Живи и помни", старухи из "Прощания с Матёрой".

И вот — новая повесть Валентина Распутина "Дочь Ивана, мать Ивана". Есть там на самом деле среди героев и отец Тамары — Иван, есть и младшенький её сын Иван, есть вроде бы не последняя по замыслу повести героиня — дочь Светлана, но всё действие держится на Тамаре Ивановне. Она — и душа повести, она — и двигатель сюжета, она — и символ нынешнего русского народа.

Есть и муж, неплохой мужик, неплохой отец, но, как весь наш нынешний русский народ, впавший в апатию и безразличие, — никакой. Анатолий готов что-то делать, кому-то подчиняться, но нет в нем уверенности в себе, нет решительности, нет желания жить.

У него насилует кавказец несовершеннолетнюю дочь. Естественно, он переживает, он готов что-то предпринять, он идет к прокурору, что-то ему говорит… Но всё предрешено, кавказцы дают взятку следователю и прокурору, насильника вот-вот освободят, да и дочка особо протестовать не будет. Подавлена, ушла в себя. А куда уйдет дальше — никому не известно…

Скажу сразу: мне не особо приглянулись дети Тамары Ивановны: ни сын Иван, со всеми его фольклорными увлечениями, ни так и не появившийся старший сын Василий, начальник цеха, а значит, человек, умеющий принимать решения. Ни тем более пострадавшая дочка Светка, бросившая школу, мечтающая о работе продавщицей, целыми днями слоняющаяся по рынкам с такими же, как она сама, подружками, собирающимися работать на рыночных кавказцев. Не сейчас, так через полгода легла бы та же Светка под того или иного кавказца и работала бы в его ларьке на рынке.

Такую судьбу она сама себе и уготовила, такую судьбу ей уготовили и её отцы и братья, безвольно и безропотно отдавшие все позиции чужим пришельцам.

Но брат-то её Иван, так увлеченный узорочьем русского слова, он-то что проспал и надругательство над собственной сестрой, и равнодушие властей и правоохранительных органов? Что же он сам себя уже на будущее загоняет в русское гетто, где ему позволят заниматься фольклором под присмотром чужих наёмников? Где брат-1, брат-2 и другие братья, способные ещё на русское действо? Я понимаю, что в фильмах прекрасного русского кинорежиссера Алексея Балабанова читается скорее призыв, чем нынешняя реальность. Но неужто они так и останутся лишь в кинематографической сказке? К тому же сурово осужденные многими нашими патриотами. Мол, нам такие братья не нужны…

Это как раз иллюстрация к сугубо реалистической повести Валентина Распутина. Ни братья нам не нужны, способные помочь изнасилованной сестре-малолетке, ни отцы боевые. Мол, всё в руце Божией… Только мне вспоминаются боевые монастыри русские средних веков, и на Соловках, и Трифоно-Печенгский на Мурмане, и Валаамский, стоящие на защите русских земель. Вспоминается Сергий Радонежский, благословляющий монахов на сечу боевую с теми же супостатами…

А нынче… Нынче дух боевой остался, если верить Валентину Распутину, лишь у русских женщин. И потому — главное в ней не то, что она — дочь Ивана, работящего деревенского мужика, доканчивающего свою жизнь где-то в пригороде большого города. И не то, что она — мать Ивана, сторонящегося любых решительных действий, готового проспать со своими сказками и всю Россию. Главное в ней — она сама, неспособная смириться с унижением. Её и Валентин Распутин любит больше всех своих героев, любит уже не отстранённо, а как живого человека, и искренне гордится ею.

Во-первых, мать — она всегда остается матерью. "В детях, может, и есть половина отца, да только малая она, эта половина, без вынашивания и без того вечного, неизносного присутствия в своем чреве, которое чувствует мать. И, рожая дитя своё, превращающееся затем во взрослого человека, не всё она в родах и корчах выносит наружу: впитавшееся в стенки то же самое дитя остаётся в ней навсегда…"

Кстати, и слова — самые задушевные, самые образные, самые художественно ёмкие в этой повести — обращены прежде всего к ней — к Тамаре Ивановне. На других героев такой душевности и такой глубины раскрытия Распутин порой уже и не находит. Может, и ему они не так близки по сердцу?

Во-вторых, русской женщине в ХХ веке и досталась самая горькая доля, и не привыкать ей уже брать на себя самые важные решения в жизни семьи своей и рода своего. Мужик может, конечно, и пошуметь, особенно, если водочки примет, и даже по углам свою бабу по старой привычке погонять, но самые главные решения не только в городских семьях, но даже в сибирских деревнях частенько уже принимает не он, а женщина.

"Она рано убежала из деревни, еще и семнадцати не исполнилось. Все они рвались тогда в город, как бабочки на огонь, и сгорали в нем… Тамара Ивановна могла считать себя везучей — при надежном муже и неиспорченных детях умевшая оберегаться и от безоглядного сломяголовства, и от опьянений новизной, и от цыплячьей доверчивости… Тамара Ивановна продвигалась вперед неторопливыми и выверенными шагами, выстраивая свою судьбу, как крепость, без единого серьезного ушиба".