Газета День Литературы - Газета День Литературы # 82 (2004 6)

• Название: Газета День Литературы # 82 (2004 6)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

---

Абрам Терц. "Крошка Цорес"

Вот и становится совершенно неясно, стоит ли оправдываться. Оправдываться потом за пустые статьи, несжатые полосы газетных страниц, лежалые передовицы… Не оправдаться. Как всем нам, щенкам Божиим, барахтаться в смертных саванах собственных легких словоплетений, так и льющихся — потоком — из бездумных нас. Как легко сейчас писать, Господи! Как страшно сейчас писать! За каждую строку и букву в ответе, страшно. А нас и оторопь не берет, измеряющих статьи рулонами, толщину томов кирпичами. Не конец литературы мы празднуем, нет, а конец человека пишущего, homo scribens, скребущего себе что-то в уголке. Скребите, скребите. Вот и я вам помощник выискался. Будет ли нам оправдание?

Собственно, оправдываться я взялся сначала за три полосы "Иное" в трех предыдущих номерах газеты (март, апрель, май). Дело в том, что раньше за "Иное" отвечал ваш покорный слуга (хотя нигде это оговорено не было), а эти три полосы выходили без моего участия, поскольку я был в отъезде. Поэтому, я не могу почти ничего сказать о материалах уважаемых авторов, появившихся под рубрикой "Иное". Единственное лишь, что они скорее принадлежат к давнему сложившемуся кругу авторов "Дня литературы", чем к тому альтернативному, который была задумка представить на полосах "Иное".

(Оправдался? Вроде бы. Со скрипом, scripsi.)

Второе оправдание, к которому мы подошли, — это о самой полосе, лучше странице, "Иное". Такое запоздалое оправдание я, может быть, и не собрался бы написать, а так, кажется, представился повод.

Для начала, "иное" — это плохое название для рубрики (и это без кокетства и иронии): был уже альманах "Иное", Вадим Штепа выпускает в Петрозаводске журнал "Иначе". Семантика "иного" в современном контексте, тем более, журналистском, слишком очевидна — это некая ожидаемая альтернатива, возможно, какая-то молодежь со свежей или дурной кровью, "рок — русское сопротивление", одним словом. И все-таки мы решили остановиться на этом названии просто по принципу исключения: сразу было очевидно, что на странице будут "иные" авторы, стили, идеи, удачи и ошибки, чем на других полосах газеты. Наша страница пыталась действовать вне полей бытового реализма, политизированной фантасмагории или циничного постмодерна. У авторов "Иного" не было каких-либо возрастных или идеологических ограничений, хотя многие из них, если взглянуть на подшивку, окажутся "молодыми". Только сама "молодость" — понятие очень зыбкое и относительное, совершенно не связанное с астрономическим возрастом.

Более или менее ясно, от чего мы отказались, но что же мы пытались донести до вероятного читателя? Что в позитиве? Мне кажется, в двух словах направление нашей страницы можно назвать романтическим традиционализмом. Конечно, я не собираюсь навязывать этот ярлык всем нашим авторам (часть которых известна мне только по сообщениям электронной почты). Эти авторы не представляют собой какой-то оформленной группы или объединения, чаще они не знают друг друга, и до публикации понятия не имеют о "Дне литературы" или "Завтра", обо всех подводных политических камнях, связанных с сотрудничеством в этих несистемных изданиях. Объединяет этих людей, пожалуй, идея незримого, неосязаемого ковчега, где в последние времена можно спасти, укрыть из распадающегося современного мира вечные ценности, а также близких тебе людей, предметы и слова. Теряясь, в зазоре между ханжески реальным модерном и осклабившимся велеречивым постмодерном, они оказались, как говорят музыканты, вне формата, вне системы, что подразумевает два выхода — агрессию или побег (escape). Здесь в "Ином", они скорее выбирали побег, было бы только куда бежать и не потерять себя в этом беге.

Второй вопрос, почему эта рубрика появляется именно в "Дне литературы"? И тут мы сталкиваемся с проблемой маргинальности, гетто и андеграунда. "День литературы" ставил перед собой задачу вывести из своеобразного гетто русскую патриотическую прозу, поэзию, литературную критику. Справилась ли газета с этой задачей — судить читателям. Можем только признать, что до сих пор на литературных и окололитературных собраниях либеральных кругов на "День литературы" смотрят как на агитационный листок. Почему бы не выбрать тогда для наших умеренных традиционалистов и метафизиков более системный и политкорректный "носитель"? Ответ таков: мы сознательно ставим себя в положение маргиналов среди изгоев, да, романтиков-метафизиков-маргиналов среди патриотических и националистических изгоев. Это стоит делать хотя бы потому, что участие в спектакле, разыгрываемом системными изданиями, просто смешно и предсказуемо пошло, хотя бы потому, что "блажен муж, иже нейде на совет нечестивых". Судя по всему, сейчас наступает такое время, когда андеграунд и чуть ли не самиздат вновь становятся востребованными. Только здесь мы можем спокойно и без истерики заявить, что современный мир лежит во зле и обречен, что деньги — лишь трупы чисел, никак не связанные с реальностью, наконец, что нам чужие ваше государство и ваш президент, и мы не россияне, а русские.

Теперь, что же читатель полосы? Для кого все это, для какой аудитории, есть ли она? Кажется, если прочтет и поймет хоть десяток человек, и то не зря. И дело здесь вовсе не в элитарности, на которую нам кто-то намекал, дело во взаимоотношении слова и человека. Когда слово обесценилось, остается путь построения ценных слов, слово нужно лелеять и выращивать трепетно и терпеливо. В конце концов, мы работаем в основном для того, чтобы нас прочитали на небесах, и критику единственного сурового и милосердного Читателя нам всем рано или поздно предстоит услышать.

Не знаю, удалось ли мне оправдаться за "Иное". Оправдание — неблагодарный жанр. Оправдывающийся, проситель всегда заранее виновен и обречен в глазах публики. По крайней мере, мы делали то, что нам интересно, то есть мы открывали что-то новое для себя и возможных читателей: непривычные сейчас фигуры мысли и речи, образы, намеки, сновидения. Мозаика постепенно собирается, но это лишь малая часть ее. Остаемся собирать мирозданье. Надеюсь, что я хотя бы немного и запоздало сумел объяснить здесь смысл и цели полосы "Иное".

Григорий БОНДАРЕНКО

Григорий Бондаренко ЗНАКИ БЕСПОКОЙНОГО ПРИСУТСТВИЯ (О книге Евгения Головина "Приближение к Снежной Королеве". )

Беспокойное присутствие сразу вызывает в памяти Трансильванию, которая кого-то беспокоит, вампирические дела, нервную дрожь. Беспокойство — бесы и покойники, скорее даже беспокойники, порывисто шныряющие на погосте пока не взошло солнце. Но это скорее эмоции по прочтении книги, ведь иначе как эмоционально книжку не прочтешь. "Приближение к Снежной Королеве" — сборник эссе, избранное Евгения Головина, вышел в издательстве "Арктогея-Центр". Некоторые статьи из книги раньше были читаны как лекции в "Новом университете", что-то появлялось в журналах, но в целом opus вышел цельный и законченный. Не будем пока рассуждать о чьем-то беспокойном присутствии, важно, что литературоведам, даже далеким от всякой эзотерики, вряд ли удастся не заметить оригинальные толкования Головина. Наверное, в России никто до него не трактовал западноевропейскую литературу с алхимической точки зрения, и даже Жюль Верн и Виктор Гюго прочитаны им алхимически. Тонкость здесь заключается в том, что для Юнга и Башляра алхимическая символика была интересна как коллекция фигур коллективного бессознательного, Головин же исходит из реальности практической алхимии, былой реальности, потерянной к сегодняшнему дню.

Алхимия — один из возможных способов прочтения художественных миров или реального мира. Мы можем говорить об особом алхимическом языке и особой символике. При этом общее место многих современных работ по алхимии — постулат о том, что вообще-то проявлять свинец в золото не так уж важно, главное — алхимическая инициация адепта. В разных формах это повторяет и Головин. Забавно только, что любители алхимии думают-то в основном о золоте, да об удачливом Николе Фламмеле с его церквями и госпиталями, построенными на алхимические доходы. Такова алчность алхимии (alchimie) — как об этом созвучии? Ведь вы верите в силу букв и буквосочетаний?

Впрочем, все это, как я полагаю, не относится к чистому художнику Евгению Головину. Его книгу скорее следует принимать как бунт против стандартности современного мира, против стандартной манеры мыслить и воспринимать этот мир. Головин исподволь подталкивает читателя или слушателя к самостоятельности решений и действий. Есть о чем задуматься: человек теряет свое лицо и душу в современном мире: "Человек не доверяет собственному разуму и полагается на вердикты "демона коллектива": манера мыслить и чувствовать, лицо, походка, одежда — все обретает зловещую стандартность, а бунт против этого объясняется молодым упрямством или нарочитым позерством". В нынешней политкорректной среде стандартизация идет уже не так грубо: "Ex pluribus unum", — вопиет долларовая купюра, "Город — единство непохожих", — социальная реклама. Бывшие маргиналы становятся привилегированными меньшинствами или занимают отведенные им гетто, но правила игры общества потребления остаются одинаковыми и для бродяги, и для рабочего, и для миллионера. "Делай, что хочешь", — кредо Телемской обители и вправду звучит заманчиво для современного бунтаря, но только об ответственности ни слова у Головина, этого понятия в его словаре нет, хотя оно было не чуждо иным алгимеям старых времен.