Николай Некрасов - Мертвое озеро

• Название: Мертвое озеро
• Автор: Николай Некрасов
• Жанр: Русская классическая проза

---

– - Здравствуйте, Олена Петровна! -- низко кланяясь, сказала прачка, войдя в одиннадцать часов утра в кухню к Любской.

– - Ну, здравствуй! -- отвечала небрежно женщина лет тридцати, с лицом, бровями, ресницами, губами, глазами и волосами пепельного цвета. Роста она была очень высокого и неимоверно сухощавого сложения, грудь впалая, пуки длинные, плечи сутуловатые, которыми она поминутно передергивала. К довершению прелестей, одна щека у ней припухла, что придавало ее лицу какое-то постоянно гордое, саркастическое выражение.

Она была горничная Любской и в эту минуту распивала кофе.

– - Олена Петровна, матушка, будь моей Кате второй матерью.

– - Ну, что нужно?-- грубо перебила горничная прачку.

– - Замолви словечко: скажи, что, мол, сударыня, пришла прачка.

– - Что учишь-то! разве не умею говорить, что ли? Чего ты хочешь?

– - Попросить вашу барыню, чтоб она замолвила словечко об Кате.

И прачка умильно глядела на горничную, которая презрительно отвечала:

– - А! небось теперь: "Олена Петровна, мать вторая!" -- а то, не спросясь никого, полетела… туда же -- хочет, чтоб дочка актрисой была!

– - Матушка Олена Петровна, посуди сама: ну что я, бедная, ну куда я ее пристрою?

– - А отчего она не может быть прачкой аль горничной? чем мы хуже ее? Не в свои сани садишься!

Прачка тяжело вздохнула и с покорностью отвечала:

– - Олена Петровна, ведь я ей мать. Ну как не пожелать своему детищу счастья?

– - Великое счастье -- кривляться! -- с презрением воскликнула горничная и вслед за тем грубо прибавила постучавшемуся в дверь: -- Ну, кого еще несет?

Дверь раскрылась: показалось лоснящееся лицо небольшого мужчины средних лет, опрятно одетого.

– - Ах, Семен Семеныч! -- передернув плечами, закатив под лоб свои пепельного цвета глаза и заморгав быстро ресницами такого же цвета, нежно воскликнула горничная.

Семен Семеныч был камердинер Калинского. Он с утонченного учтивостью расшаркался с горничной и с прачкой, у которой осведомился о здоровье мужа, на что получил ответ:

– - А что ему, батюшка, делается! лежит себе да возится с негодными котами.

– - Ваша барыня спит? -- спросил, улыбаясь, Семен Семеныч.

– - Хороша барыня! -- насмешливо отвечала горничная и с любопытством спросила: -- А вам на что, Семен Семеныч?

– - Вот-с!

И Семен Семеныч показал письмо, лукаво улыбаясь.

– - Ну уж… право… вы ведь знаете, как она мне грозила, если я буду с вами знакома.

– - Ничего-с! тут вот-с насчет ихней Катеньки сказано-с!

– - Ах, боже ты мой, родной, ну как его милость…-- завопила прачка.

– - Ну что горланишь! -- сказала горничная и, закатив глаза, обратилась к Семену Семенычу: -- Вы уверены, что из этого письма ничего не выйдет?

– - Не извольте сумлеваться: я лукавствовать с вами не стал бы,-- отвечал Семен Семеныч и подал горничной небольшой из серой бумаги мешок, сказав нежно: -- Не угодно ли полакомиться, Елена Петровна?

– - Ах-с, я и так бы… зачем? -- жеманясь, проговорила горничная.

Семен Семеныч, вскрыв его, поднес горничной, лукаво глядя на нее, и сказал:

– - Отведайте: по вкусу ли?

– - Что это, ах… как это можно… какой вы, право! -- радостно восклицала горничная, схватив мешок. И, вынув из изюма кольцо с бирюзой, она надела на свой костлявый длинный палец.

– - Золото-с, с настоящей бирюзой-с! -- проговорил Семен Семеныч.

Дверь в сени с шумом раскрылась: ввалился чрезвычайно высокий мужчина в фризовой шинели и басом прокричал:

– - Завтра репетиция "Дочери-преступницы", в одиннадцать ровно!

– - Ну что вопишь, словно режут!

– - Да ведь надо же, так требуется, Олена-матушка.

– - Ну, мужлан!

– - Дай водочки!

– - Как же! здесь не кабак.

– - Ишь, злая!

И подразнив горничную, высокая фигура с шумом скрылась. Затем явился краснощекий молодой человек с приятной улыбкой, одетый очень чисто, с узлом под мышкой. Вежливо раскланявшись с горничной и со всеми в кухне, он скоро пробормотал:

– - Насчет-с герцовских платьев!

– - Спят, -- отвечала горничная.

– - Я подожду-с: нужно примерить-с.

– - Поздно легла.

– - Так позвольте оставить; я зайду через час.

– - Хорошо.

Не прошло минуты, как ввалился кучер и медленно произнес:

– - Карета приехала, сидят.

– - Какая карета! не знаешь, что ли, что наша по утрам не ездит теперь в ваших корзинках? Да покажи записку!-- крикнула горничная.

Кучер подал лоскуток бумаги, на котором было написано с десяток фамилий актеров и актрис, которых следовало ему забрать и привезти в театр на пробу.

– - Потрудитесь, Семен Семеныч,-- передергивая плечами, сказала горничная, подавая камердинеру бумажку.

Семен Семеныч прочел и объявил, что даже фамилия Любской не написана.

– - Да я ведь почем знаю? Дали записку сегодня: поезжай! я был вчера здесь, ну и думал, что и сегодня надо.

– - То-то вы, простота! а кабы я разбудила!

Раздался колокольчик из комнат, и горничная, распростившись с гостем и взяв от него письмо, пошла на зов. Прачка затянула свою песню: "Устрой мою Катю: я за тебя век буду бога молить" и так далее.

Глава XVII

Заклисная сплетня. -- Прачка устроивает судьбу своей дочери

Письмо Калинского было содержания очень обыкновенного между провинциальными актрисами. Под видом преданности к Любской он извещал ее, что один господин, прикидывающийся преданным ей, в день именин поднес Ноготковой ‹браслет›, да еще с надписью, хотя взятой с известного памятника, но всё-таки оскорбительной для нее, если она считает его в числе своих друзей. Надпись следующая:

Завистниц имела,

Соперниц не знала.

Любская в волнении едва могла дочитать письмо. В ее голове быстро пронеслись слова и взгляды актрис за кулисами, которых она не брала на себя труда объяснить. А поспешность, с которою Дашкевич оставил ее вчера утром, не дав положительного ответа, куда он так торопится, подтверждала слова Калинского. В глазах потемнело у Любской, и она, как статуя, оставалась в неподвижности. Ничего не может быть ужаснее в жизни женщины, как узнать о торжестве своей соперницы, сознать его, и, к довершению всех мучений, перед множеством людей, которые, как докучливые комары в летний жаркий день, кусают вас со всех сторон своими ядовитыми насмешками, и нет средств укрыться от них: они найдут место пропустить свое жало.

Недоумение Любской недолго продолжалось. Она поспешно оделась и явилась на репетицию. Это присутствие духа и смелость явиться в такую минуту за кулисы доказывали, каким характером обладала Любская. Она знала обычай Ноготковой на другой день именин являться на репетицию, даже если она не участвовала в ней, во всем, что было подарено ей, а в случае и куплено самою, но выдано за подарки. И не ошиблась: она застала Ноготкову разряженную как куклу; толпа актрис и актеров разглядывала ее наряд и хором хвалила всё. Несмотря на быстрый переход от утреннего света к темноте сцены, Любская тотчас же заметила массивный браслет на руке своей соперницы, которая с убийственною улыбкою поправила его.

Как ни считала себя Любская выше мира, в котором находилась, однако колени у ней задрожали, когда она увидела браслет, переходящий из рук в руки актеров и актрис. Последние восклицали:

– - Да, счастливая!.. Да, весело!.. Да, девицы!..

– - Не правда ли, хорошенькая вещица? -- спросил ее актер с бесчисленными бородавками на лице.

Любская выхватила у него браслет и готова была бросить его в темный оркестр; но восклицания присутствующих образумили ее; дрожа всем телом и силясь улыбнуться, она осталась с поднятой рукой, как бы любуясь браслетом издали, и потом молча вручила его актеру с бесчисленными бородавками, который спросил:

– - Ну что, хорош?

Любская молча кивнула ему головой.

– - Надпись есть.

И актер с бесчисленными бородавками громко и торжественно прочел:

Завистниц имела,

Соперниц не знала.

А. Д.

Любская почувствовала в эту минуту прикосновение чьей-то руки: то был Остроухов, приближения которого она не заметила. Остроухов тихо шепнул ей:

– - Иди отсюда: ты не вынесешь этой пытки.

Любская кинулась в темную кулису и, прислонясь к ней, тихо зарыдала.

– - Тише, ради бога, тише: ты им подашь еще более поводу тешиться над собою.

Любская пугливо огляделась и дрожащим от гнева голосом спросила:

– - Все знают?

– - К несчастью, ты узнала последняя.

– - Как?! -- с ужасом и негодованием воскликнула Любская.-- Неужели всё было ложь?

– - Как видишь,-- грустно отвечал Остроухов.

– - Вы знали прежде?

– - Да.

– - Зачем же мне ничего не говорили?

– - Ты так гордо держишь себя с нами, то есть с Федей.

– - Он здесь? Боже, где он? -- пугливо воскликнула Любская.

– - Его здесь нет: он что-то болен.

Любская свободно вздохнула.

Парусинные кулисы, где говорила Любская с Остроуховым, заколыхались слегка. Остроухов приложил палец к губам, переменил разговор и тихо шепнул Любской: