Эдвард Уитмор - Синайский гобелен

• Название: Синайский гобелен
• Автор: Эдвард Уитмор
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-05520-7

Впервые на русском — вступительный роман «Иерусалимского квартета» Эдварда Уитмора, безупречно ясного стилиста, которого тем не менее сравнивали с «постмодернистом номер один» Томасом Пинчоном и южноамериканскими магическими реалистами. Другое отличие — что, проработав 15 лет агентом ЦРУ на Дальнем и Ближнем Востоке, Уитмор знал, о чем пишет, и его «тайная история мира» обладает особой, если не фактической, то психологической, достоверностью. В числе действующих лиц «Синайского гобелена» — двухметрового роста глухой британский аристократ, написавший трактат о левантийском сексе и разваливший Британскую империю; хранитель антикварной лавки Хадж Гарун — араб, которому почти три тысячи лет; ирландский рыбак, которому предсказано стать царем Иерусалимским; отшельник, подделавший Синайский кодекс, и еще с десяток не менее фантастических личностей…

Основной сюжетный стержень, вокруг которого вращается роман — это история монаха из Албании, обнаружившего подлинник Библии, в котором опровергаются все религиозные ценности. Монах решает написать поддельную Библию, чтобы никто не смог усомниться в истинности христианства. Он работает много лет, чуть не погибает во время своего великого подвига и сходит в конце-концов с ума. А потом прячет настоящую Библию на задворках армянского квартала в Иерусалиме. Именно этот подлинник и ищут почти все герои романа. Но найти его как бы невозможно, ведь он — миф, символ, сама тайна жизни. Закончатся ли эти поиски успешно, можно узнать только в финале.

---

Мод, проголодавшись, решила, что пора обедать, стала звать мать, а не дозвавшись, отправилась ее искать; в открытую дверь амбара ей пришлось входить с прыжком, порог был для нее высоковат.

Тугая жесткая веревка. Прямое окоченевшее тело, висящее в полумраке.

Она кричала на бегу, слишком маленькая, чтобы осознать все, чего она лишилась, шагнув через порог амбара. Она бежала и кричала: Почему они бросили меня?

Захолустный шахтерский городок, где одиноко жила ее молчаливая бабка, старуха из племени шайенов, муж ее сидел за убийство. Старуха с плоским безжизненным лицом, по несколько дней кряду не произносившая ни слова, она держала салун, темное и грязное заведение, сама за стойкой, а малышка Мод с десяти утра наливала пиво и смотрела на темные напряженные лица шахтеров, беседовавших о том, что на глубине трехсот футов опять оборвался канат, искромсав чьи-то тела; арифметике она училась, подсчитывая выпитое усталыми шахтерами. Уродливый, страшный мир. За что меня бросили? Чем я провинилась? Все всегда уходят, и верить нельзя никому, думала она. Оставшись дома одна, она раздевалась и танцевала перед зеркалом; она мечтала, потому что лишь в мечтах оставались красота и покой.

А вокруг были только: въевшаяся угольная пыль, висящие веревки, не говорившие ни слова старухи, не возвращающиеся домой убийцы, изможденные, состарившиеся лица, безнадежные тихие разговоры и боязнь перешагнуть через порог.

Она старалась вырваться из этой жизни, она хотела научиться бегать на коньках лучше всех в мире, на это она потратила все силы детства. Чистый белый лед искрился, когда она летела по блестящей твердой поверхности своей мечты, такой тихой, неподвижной и такой тонкой, поверх водоворотов жизни, которые могли затянуть ее в черные глубины, в мир слепых извивающихся существ, неведомых юной мечтательнице.

Она победила в одних соревнованиях, других, третьих; уже в шестнадцать лет она стала кандидаткой в американскую олимпийскую сборную и должна была поехать на отборочные соревнования в Европу. Это было в 1906 году, выступления проходили в курортном городе Блед, там она повстречала мужчину с забавным именем Екатерин, там-то все и началось.

Странное имя, как и сам его обладатель, богатый албанец, глава одного из ведущих албанских кланов, говоривший на тоскском и гегском,[12] живший в замке, построенном в семнадцатом веке.

Тоскский и гегский, замок в загадочной стране. Через неделю она поехала с Екатериной Валленштейном в Албанию, чтобы стать его женой.

* * *

Очень скоро она поняла, что беременна, и Екатерин почти сразу же потерял к ней всякий интерес. Он все чаще надолго уезжал, говорилось, что на охоту. Ужасную правду об этой охоте Мод узнала уже к концу срока от старой женщины по имени София, которая почему-то заправляла всем в замке и которую все почему-то звали Софией Молчуньей.

Ее непонятное положение в замке никак не объяснялось. Иногда Мод казалось, что та когда-то состояла в интимной близости с покойным отцом Екатерина, хоть та и обмолвилась, что ее мать была всего лишь прислугой в замке, чистила конюшню. Во всяком случае, она родилась в замке, прожила здесь всю жизнь, а теперь, судя по всему, являлась его главной хозяйкой, в то время как Екатерин мало чем отличался от заезжего гостя. Старуха не обращала на него никакого внимания, он на нее тоже, они даже не разговаривали друг с другом. Для каждого из них другого словно не существовало.

Она по-доброму отнеслась к Мод и часто беседовала с ней, особенно об отце Екатерина, который выжил из ума и умер. Старуха свято чтила его память и при одном упоминании о нем сама немного подвигалась рассудком. Голос ее становился по-детски приглушенным, в нем звучал крестьянский суеверный страх, когда она рассказывала невероятные истории о последнем из Скандербег-Валленштейнов, как если бы он был еще жив, хотя со слов других слуг выходило, что он умер по крайней мере тридцать лет назад, задолго до их прихода на работу в замок. О матери Екатерина, которая, очевидно, умерла при родах, София Молчунья никогда не упоминала.

Но заговаривая о рождении Екатерина, старуха неожиданно впадала в ярость. Она сжимала кулаки и начинала бешено бормотать, изрыгая какой-то чудовищный бред, видения повредившегося рассудка. Порочное дитя, шипела она. Сначала он убивал только диких животных. Он ловил их в горах, потрошил самок и зажаривал зародышей. А потом он начал, как сейчас, уходить в горы, одевшись святым странником, и охотиться на одиноких мальчиков. Когда он находит такого, то хватает его, связывает и использует, насилует и кромсает до полусмерти, а затем отрубает голову и выжирает рот. Понятно тебе? Крестьяне подозревают, что это он, но не могут ничего сделать, потому что он Валленштейн. Все, что они могут, — это не спускать глаз со своих детей, но ему и горя нет, ему хватает кочующих по горам цыган, которые становятся жертвами его экстаза, его страшных ритуалов.

София так неистовствовала в своей безграничной ненависти к Екатерину, что Мод в конце концов перестала пускать ее на порог и отказывалась с ней разговаривать.

* * *

Однажды ночью, за несколько недель до того, как Мод должна была родить, София ворвалась к ней в комнату. Мод никогда еще не видела старуху настолько обезумевшей. Она закричала было, чтобы прогнать ее, но София схватила ее за руку и со сверхъестественной силой потащила к двери.

Сегодня ты должна увидеть все сама, шипела она, волоча ее через холл к комнате Екатерина, в которой она нашла скрытый рычажок в письменном столе. В потайном отделении лежала толстая книга в светлом переплете.

Его жизнь, сказала она, в переплете из человеческой кожи. Пощупай.

От ужаса Мод рванулась в сторону, но София держала ее крепко. Она потащила Мод по коридорам в глубину замка и открыла в темноте маленький ставень. Перед ними предстал дворик без окон, которого Мод никогда раньше не видела, и там в лунном свете извивался в страстных конвульсиях обнаженный Екатерин, обхватив бедрами бараний зад и сжимая сильными руками шею животного.

Застали в самое время, прошипела София. Теперь ты мне веришь?

У Софии была наготове карета, и Мод уехала тут же. К полудню следующего дня у нее начались схватки. Екатерин, погнавшийся за ней с четырьмя десятками всадников, нашел ферму, где она рожала, и перебил всех ее обитателей, а затем приказал своим людям отвезти новорожденного сына обратно в замок. Его левое веко захлопывалось в характерной для всех прошлых поколений Валленштейнов манере; Мод он ничего не сказал. Теперь он хотел лишь одного: вернуться в замок и убить Софию, пока та не сбежала.

Но оказалось, однако, что София и не пыталась бежать. Она ждала его, стоя возле окна старой башни, где ее возлюбленный почти сто лет назад научился играть мессу Баха си-бемоль минор. Екатерин увидел ее, едва приблизившись к замку. Гневно глядя на него, она медленно сотворила в воздухе крест, и в этот момент его бешеный галоп прекратился. Его конь встал на дыбы, его самого охватила судорога, и он рухнул на землю.

Слуги прислонили его к дереву. Руки его бешено тряслись, изо рта шла пена, колени бились о грудь в нескончаемых спазмах. Вскоре на губах показалась кровь, а вены на лице начали лопаться.

Через несколько секунд все было кончено: некогда могучее тело Екатерина Валленштейна лежало мертвым, пораженное, как выяснилось, не просто припадком ярости, а очередным и последним приступом обширной и неизлечимой болезни, разрушавшей его долгие годы, лихорадкой, напоминающей паратиф; подобное состояние уже навещало его в подростковом периоде, когда его поразили судороги этого редкого и почти уже не встречающегося даже в албанской горной глуши заболевания ног и рта. Тем временем потрясенная и измученная Мод, ничего не понимая, пробиралась в Грецию, увозя с собой два подарка от Софии Молчуньи: кошелек с золотом Валленштейнов и тайну Синайской Библии.

* * *

В Афинах она после долгих поисков устроилась в один дом гувернанткой и вскоре познакомилась с гостем этого дома, критянином, яростным националистом, солдатом, отец которого был одним из лидеров греческого освободительного движения. Яни вырос в состоятельной греческой общине в Смирне, но в шестнадцать лет сбежал оттуда, чтобы участвовать в Критском восстании против турок в 1896 году.

Это был рослый, могучего телосложения человек, синеглазый, как большинство жителей заброшенного горного района на юго-востоке Крита, где родился он и его отец, — изолированного анклава пастухов, считавшихся потомками дорийцев; их суровый край славился дикарской кровопролитной вендеттой и свирепой непокорностью жителей, настолько свободолюбивых, что турки за двести лет оккупации так и не смогли их полностью подчинить.

Яни гордился своим происхождением и всегда ходил в национальном костюме горцев, в высоких черных сапожках и черных широких брюках, на голове черный платок, за поясом длинный пистолет с белой рукоятью и нож, тоже с белой рукоятью, раздвоенной на конце в форме бычьих рогов — минойского символа; для тихих афинских улиц зрелище лихое и дикое, он выглядел как свирепый корсар из другой эпохи — настороженный взгляд, быстрая походка, а губы сжаты так, что мужчины нередко переходили на другую сторону улицы, чтобы с ним не встречаться.