Виктор Ерофеев - Роскошь(рассказы)

• Название: Роскошь(рассказы)
• Автор: Виктор Ерофеев
• Издательство: Издательский Дом "Зебра Е"
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-94663-283-3

Роскошь волнует всех, даже тех, кто ее отрицает. Но в чем тайна роскоши — знают немногие. Книга Виктора Ерофеева погружает читателя в увлекательный мир новейшей роскошной жизни, связанной со знаменитостями, экзотическими путешествиями, любовными страстями, изысканными извращениями, романтикой и вероломством. Хотите разобраться в жизни, в истинных и ложных ценностях, понять, что почем, стать верным самому себе? — читайте эту книгу о «самом дорогом».

---

Он неприветливо махнул мне рукой в правильном направлении. Через пять минут я уже входил в музей, чувствуя на себя сверлящие взгляды двух французских девчонок, которые ели на лавке мороженое, широко расставив ноги в синих гольфах. Купив у какой-то чернявой сотрудницы довольно дорогой билет, я вскоре убедился, что музей лишь отчасти имеет отношение к Дантесу. На первой этаже размещалось краеведение, на третьем — какая-то израильская выставка, куда я не пошел, но второй занимал Дантес со своим семейством.

В глаза сразу бросился непропорционально большой портрет баронессы де Геккерн Дантес, урожденной Екатерины Гончаровой, в бальном платье с лорнеткой, выполненный посредственным художником Анри Бельцом в 1841 году. Тут же было сказано, что она вышла за Дантеса 10 января 1837 года. Пушкин стрелялся с ним в разгар его медового месяца. Судя по портрету, Екатерина была малосимпатичной длинноносой брюнеткой с жидкими волосами. Правда, к ее портрету с плохо удавшимися мастеру руками Бельц пририсовал довольно пышные груди, но тем не менее вид у Екатерины был потерянный и неопределенный, а в глазах стоял вопрос: что я тут делаю? Отпусти такую Екатерину на сегодняшний коктебельский пляж в бикини, она так бы и просидела весь отпуск одна, романтически глазея на залив, если бы не местный златозубый татарин-джигит, который, выпив предварительно коктейль «Мечта татарина» (равные доли водки и белого портвейна), наверно, пришел бы в восторг от ее бледной северной кожи. Рядом с портретом тяжело стояла прислоненная к стене надгробная мраморная плита Екатерины Гончаровой, сильно потрескавшаяся и как будто совсем ненужная, что несколько обеспокоило меня: казалось, Судный День уже прошел, и мертвецы повылезли из могил. Я невольно оглянулся в поисках ответа, и сейчас же на меня выплыла чернявая сотрудница музея, самым подозрительным образом похожая на Екатерину Николаевну.

— Провести с вами экскурсию?

— Бесплатно? — буркнул я.

— Вы — русский?

— С чего вы взяли?

— Вы похожи на Пушкина.

— Чем это я на него похож?

— У вас выразительный взгляд.

— Не замечал.

— Все русские похожи на Пушкина.

— Я, пожалуй, сам тут похожу.

Жорж Дантес был представлен в двух видах. Лестным молодым профилем из театра теней, который, будучи глубоко черным, отражал его роль в русской культуре. Второе изображение Дантеса было фотографическим. Боже, в старости Дантес был вылитый Тургенев!

— Не правда ли, он похож на Тургенева, а само его имя напоминает Данте? — снова раздался голос чернявой сотрудницы.

— У вас тут все на кого-то похожи, — недовольно промолвил я.

Она восприняла мои слова как приглашение к разговору.

— А вот копия анонимного письма, дающего Пушкину право быть полноценным членом, а также историографом общества рогоносцев.

В той же витрине было почему-то выставлено французское издание «Гаврилиады» 1924 года, единственная книга Пушкина на весь музей, и я невольно вспомнил строку из нее, подрывающую основы Церкви:

Зевеса нет. Мы сделались умнее..

— Намек?

— Барон был благочестив. Пушкин — единственный человек, которого он убил. Не исключено, что барон оказался орудием Провидения. У меня есть доказательство, что Пушкин был ему за это благодарен.

— Что вы несете! — не выдержал я. — Я приехал сюда неслучайно. У меня задание от моей интеллигентной мамы плюнуть на могилу Дантеса.

— Я приду плюнуть на ваши могилы, — подхватила, смеясь, сотрудница музея.

— Кладбище скоро закроется. Надо спешить.

Я посмотрел на две известные цветные литографии Пушкина, висящие возле портрета Екатерины Гончаровой, незаметно подмигнул им и двинулся к выходу. На лестнице она остановила меня.

— Напишите что-нибудь в книгу отзывов.

Я отказался, но, подумав, не спеша написал на чистой странице большими буквами:

— Сука!

— Сука! — с радостным акцентом прочла она по-русски. — Благодаря русским туристам мы здесь стали учить русский язык. Вы посмотрите, что они пишут.

Я не был оригинален. Альбом был полон русским негодованием. «Возмущены до глубины души Вашим преступным выстрелом!», — писали студенты Архангельского университета. «Позор убийце нашего всего!» — смоленский поэт-концептуалист. «Зачем?» — общество «Франция — Россия». Помимо многочисленных «сук!» там были еще «блядь!», «пидор!», «козел!» и даже «фашист!».

Воодушевленные, мы вышли из музея и пошли к моей машине.

— Русских туристов с каждым годом все больше и больше. Как будто открылся шлюз. Едут целыми автобусами. Гуляют в ресторанах, читают Пушкина наизусть. Это способствует процветанию нашего Сульца, и сейчас мы думаем стать городами-побратимами со Псковом или с заповедником в Михайловском.

— Не дождетесь, — сказал я.

— Дождемся, — оптимистически кивнула она.

— Как вас зовут? Аньес? Прекрасно, Аньес, — сказал я, — русский народ, как видите, ненавидит Дантеса.

— Благодаря этому он, наверно, самый известный француз в России, вместе с Александром Дюма. Представьте себе, если бы вы убили на честной дуэли Луи Арагона, вы бы тоже прославились во Франции.

— Ерунда! Зачем мне его Эльза Триоле? — с отвращением сказал я.

— Почему у русских стали такие хорошие машины? — спросила Аньес, залезая в «Ауди».

— Работаем много.

— Улица Дантеса, — гордо сообщила Аньес, показывая на табличку у перекрестка.

— Разберутся — переименуют, — заметил я.

По дороге мы заехали в родовое поместье Дантеса. Остановились возле мрачного серого здания, которое выглядело пустым и давно заброшенным. В парке росли огромные деревья. Только в одном из крыльев дворца светились окна нового ресторана под названием «Пушкин».

— Прикольно, — удовлетворенно произнес я. — А где Дантесы?

— Разорились и съехали. Запомните получше этот дворец, — сказала Аньес. — Здесь Пушкин встречался с Дантесом.

Я посмотрел на нее, как на сумасшедшую, и ее схожесть с Екатериной Николаевной вдруг стала неприятно меня задевать. В какой-то момент я даже колебался, стоит ли с ней ехать на кладбище, но я не знал дороги и боялся заблудиться.

— Вы, русские, — сказала сотрудница городского музея, — любите всех ненавидеть. Как вы ненавидели царя, Иисуса Христа, Троцкого, Тито, нашего Де Голля, миллионы врагов народа, наконец, Сталина — а что теперь? Вы со своей щедрой славянской душой всех реабилитировали, всех носите на руках. Настала пора реабилитировать и доброго барона Жоржа Дантеса. Он — благодетель нашего города. Он — лучший его мэр, такого не было и не будет. Он реставрировал старые дома и провел канализацию.

— Бог шельму метит! — вскричал я. — Зачем же он поперся в Россию, если его здесь ждала канализация?

— Как? Он был молодым диссидентом, не принявшим результатов революции 1830 года, и по протекции своей тети эмигрировавший под крышу русского императорского двора. О нем одобрительно отозвался Пушкин в письме к отцу. Он был красив и умен, владел пером не хуже шпаги…

— Прекратите, — сказал я.

— Приехали, — сказала Аньес.

СОБАКАМ ДАЖЕ НА ПОВОДКЕ ВХОД НА КЛАДБИЩЕ ВОСПРЕЩЕН. — Гласила надпись.

Конечно, Эльзас красив, и я понимаю, почему немцы до сих пор ездят сюда проливать слезы над потерянной территорией, где до сих пор все города имеют германские названия и население говорит по-немецки не хуже, чем по-французски. Красива долина Рейна, вся в виноградниках, красивы мягкие зеленые горы, текущие шумными ручьями в Рейн, красивы провинциальные дороги, пастбища, фермы, красиво предзакатное небо над головой. И кладбище, на котором мы оказались, тоже было по-эльзасски красиво. Скромное, нарядное, без дури, в каменных крестах с расщелинами из мха, по которым ползают пауки. Разве что какой-то французский артиллерист пожелал похоронить себя под монументом, изображающим большую старую пушку с ручками — сооружение, пригодное скорее для Новодевичьего кладбища, а так в остальном все подчинялось тихой отвядшей скорби. Я даже нарисовал в своем воображении достойную могилу русского врага, изготовленную на деньги благодарного города и огорчился за его посмертное благополучие, когда Аньес подвела меня к довольно странному кладбищенскому гетто.

Да, я бы так и сказал: гетто, хотя ничего еврейского в этом уголке кладбища не было, но было ярко выраженное отчуждение от всего остального. Если все могилы на этом христианском кладбище располагались, как положено, в западно-восточном направлении, в сторону спасения, то семейство Дантеса с дюжиной своих одноликих могил, похожих на единую могилу ПРОКЛЯТЫХ, лежали головами на север. Новые мраморные надгробья и низенькие мраморные кресты, водруженные над Дантесами, очевидно перезахороненными после семейного разорения потомков в 1960-е годы, были словно намеренно перекошенными, как будто под ними кто-то долго ворочался и продолжает ворочаться, и вообще они скорее всего напомнили мне детские бумажные кораблики, пущенные по весне непонятно откуда куда. Среди этого гробового стандарта я без усилия нашел могилу Жоржа, и неподалеку могилу Екатерину Николаевны, умершей от родов четвертого ребенка 15 октября 1843 года. Там же была и могила «бесстыжей сводни» — голландского посланника, которого Пушкин буквально изрешетил в своем скандальном письме. На могиле Екатерины Николаевны лежала маленькая железная крашеная роза, вряд ли, впрочем, украшающая ее.