Иван Басаргин - В горах Тигровых

• Название: В горах Тигровых
• Автор: Иван Басаргин
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1981

Если «Черный Дьявол» свидетельствовал о рождении нового таланта, то роман «В горах Тигровых» показал зрелость этого таланта, его серьезность и перспективность. Иван Басаргин смело свернул с проторенной дороги и начал прокладывать собственную.

В романе на протяжении десятилетий прослеживается судьба русских переселенцев, освоивших и защитивших от иноземцев Приамурье и Приморье. Главные герои романа — династия бунтарей пермяков Силовых, предводителей пестрой крестьянской вольницы, которая и положила начало заселению диких таежных земель

---

— А че, пошли, Меланья, может, хошь раз наемся досыта, — подмигнула Харитинья.

— Я хошь завтра готов чапать, — потянулся Митяй.

— Сиди уж, по дороге свои мосталыги растеряешь, — цыкнула Марфа.

— И все ж подумать надо, мужики и бабы, здесь дожили уже до ручки.

Феодосий долго рассказывал о неведомом царстве, своего добавил, и выходило так, что хоть сейчас снимайся и убегай в ту страну.

— Антиресно, — крутнул лохматой головой Иван.

— Может, и антиресно, но рази можно оторваться от родной земли? Не было бы солоно? Как здесь ни тяжко, но свой дом, свои дороги. Не подходит! — взвился Ефим. Было с чего.

— А может быть, подходит? Подумать надо, — подала свой голос Марфа — Рази здесь мы живем? Не живем, а сырой головешкой шаем.

— Пошли, Ефиме, доделаем мы тебя нашим святым, — захохотала Харитинья.

— Можно и здесь стать святым, молись и бога не гневи.

— Нет, Ефиме, здесь тебе не быть святым, здесь палку брось и в святого попадешь.

На сук села сорока. И ну трещать, свистеть, мешать душевному разговору.

— Киш! Затараторила! Шугните ее, парнишки! — крикнул Феодосий.

А парнишкам того и надо. Надоели им разговоры о нужде, о голоде, бросились гонять сороку. Митяй тоже не отстал. Сорока, разморенная жарой, метнулась в кусты, затем в лесок, на покос. Не отстает ватага. Загоняли сороку, упала в куст. Митяй выхватил ее из куста, шепнул мальцу:

— Сбегай принеси просмоленную веревку, мы ей счас комедь устроим.

Привязали к лапкам кусок веревки, подожгли и под свист, улюлюканье отпустили сороку. И понесла она за собой огонь, понесла пламя. До такою мог додуматься тоже только Митяй. Кругом сушь, одной искры хватит, чтобы сжечь всю округу.

— Ехать надо, — доказывал Феодосий — Терять нам нече.

— Нищему пожар не страшен, подпоясался и пошел дальше.

— А наших сопляков с собой возьмем али здесь оставим? — похохатывает Харитинья, не верит она в эти задумки. Осиновского мужика сковырнуть с места, от своей земли оторвать? Нет. Вперед Кама вспять потечет, чем пермяк свой угол оставит.

— Коров тоже с собой возьмем, привяжем к хвостам сено и пошли искать то царство, — улыбается Меланья.

— Нишкни! — насупился Феодосий.

— Да подите вы, пустомели. Затеяли пустое, людям мозга засоряете, — отмахнулась от мужа Меланья.

Харитинья знала мечту Ивана — разбогатеть. Но не получалось: ловил рыбу — прогорел, плавил лес — денег не прибавилось, а на углежогстве и вовсе нищим стал. Ведь копейка к копейке липнет, а рубль к рублю, а у Ивана все богатство, что полон дом детворы. Вот если бы Иван вышел на разбойную дорогу, как это сделал когда-то Фома, то можно было бы и разбогатеть. Честный человек богачом не станет: либо разбой, либо обман. А у Ивана — душа чижика, не приемлет разбоя, а обмана с детства не терпел. Такому не разбогатеть.

— Меланья, ты не серди меня, я ить правда той землей живу в думах и во снах.

— Ну и живи, без нас-то вы все равно не трекнетесь. Мелете языками, как псы хвостами, — бросила Харитинья и прилегла на сено.

— А как ты, Марфа, про то думаешь? Ты голова семьи, Митяй… — Феодосий не договорил, поперхнулся, глаза полезли из орбит, вскочил, закричал: — Караул! Горим!

Что ни говори, а веселущий человек Митяй. Даже когда сорока села на первый стог, с горящей веревкой за хвостом, он, вместе с мальчишками, хохотал, приседая на журавлиных ногах, бил себя по бедрам. Только дикий крик Феодосия оборвал его смех и хохот.

Сорока сорвалась с пылающего стога, полетела на другой стог. А стога выстроились рядком возле леска, знай поджигай. А их тринадцать.

И загудел огонь, заревели люди, заржали кони. Тугое пламя метнулось в небо, туда же искры, черный дым. К стогам на двадцать сажен не подступишься. Те, что уже горят, — не спасти. Надо спасать остальные стога. Но огонь полыхнул по засохшей траве, перекинулся на лес, охватил кольцом еще цельте стога…

На помощь бежали соседи, ведь огонь мог перекинуться и на их покосы. Бьют, сбивают огонь ветками, но они горят, армяками, чем только можно. Но… Загорелась даже земля. Теперь уже горели все стога. Однако общими силами удалось укротить огонь, что ходко бежал по травам. Стога спасать и думать нечего.

Крики, стоны, бабий плач. Ефим подскочил к Ивану, схватил его за бороду, дико закричал:

— Вот где твое богохульство отрыгнулось! Антихрист! Бейте его! — и первым ударил в скулу.

Иван не остался в долгу, хрястнул Ефима в челюсть, тот откатился на горелые травы. На Ивана бросился сын Ефима Роман. Тоже был сбит. Но вскочил, а тут на Романа метнулся Степан Воров. Куча мала. Горшковы, Пятышины, Пырковы бросились разнимать драчунов, но, получив по удару, тоже влезли в драку. Дрались за прошлые обиды, дрались, что не могут вырваться из нужды. А стога догорали. Пятышины взяли сторону Воровых, Пырковы пошли за Ждановых. Втянули в эту драку и Андрея. Все смешалось. Дрались бабы, таскали друг друга за волосы, дрались мальчишки, они тоже что-то не поделили. Гудел пожарище.

Марфа подозвала Митяя, сняла с него осторожно очки, в очках она его никогда не била, слишком дорогая вещь, можно и разбить, начала бить и приговаривать:

— Охлопень! Это ты мальчишек надоумил веревку поджечь! Ты сжег сена! Ты в разор нас пустил! — Била ритмично, наотмашь, будто вальком по белью. Голова Митяя моталась из стороны в сторону, не кричал, не сопротивлялся, а только мычал. Шибко била.

И вдруг крик:

— Митяй поджег сена! Пошли бить Митяя! Бить Митяя!

От крика драка распалась, хотя кое-кто напоследок дернул «недруга» за бороду, но все повернулись в сторону Митяя. Затем бросились к нему. Но Марфа загородила собой Митяя, раскинула руки, закричала:

— Не подходи! Зашибу! Не дам забижать Митяя! Всех в узел свяжу!

Крик не остановил, пришлось защищать Митяя силой: схватила за руку Ивана Ворова, полетел в сторону, будто пушинка, подвернулся Ефим, того поймала за ногу, на десять саженей отлетел. И пошла воевать. Кого хватит кулаком, — волчком завертится, а кого сведет лбами, — искры из глаз. Митяй за спиной, да еще подсказывает, кто откуда заходит…

Феодосий не дрался. Он стоял на угорье и смотрел куда-то за огонь, за дымы, еще более взлохмаченный, пламенел на солнце, на огне, щерил зубы, ноздри трепетали. Ветер надул его рубашку колоколом, сейчас улетит старик.

Драка, как и огонь, начала затухать. И вдруг над этим затишьем повис мощный голос Феодосия:

— Гроба мать! Смотрите, видение зрю! Вона на небеси показалось!

Люди вздрогнули и замерли, вскинули побитые лица в небо, зажимая расквашенные носы, смотрели туда, куда показывал Феодосий.

А в небе действительно плясали Иисус Христос и черт с рожками и хвостом, такие коленца выделывали, что любому плясуну на зависть.

Мираж был настолько четким, видимым, что казалось, завис над покосами. Ахнули люди, кто-то упал ниц, закрыл голову руками, другие бросились в деревню. Ефим Жданов часто-часто крестился, читал молитвы.

— Зрите, люди! — гремел Феодосий — Христос с дьяволом «Барыню» отплясывают. Вот как наш бог радеет о людях! Вот почему нет на земле радости и сытности! Отрекаюсь! Будь ты проклят! — грозил в небо волосатым кулачищем Феодосий, еще, более могучий, страшный.

— Сатано! Сатано! Феодосий — сатано! Дьявольское наваждение ниспослал нам. Душу дьяволу продал, чтобыть он сомустил наши!

— Зрю рога на его лбу! — завизжал Ефим и в ужасе бросился бежать.

Мираж растаял. Феодосий устало сказал:

— Вставайте, люди. Не я сатано, а наш бог сатано. Вставайте, подружки наши. Теперь мы стали боле того нищи. Теперь нам одна дорога — в Сибирь. Больше не на че надеяться: хлеба высохли, сена сгорели, денег нет. А там голод, розги, болесть душевная.

И встали люди, кудлатые, побитые, ошалевшие, в глазах боль, страх, тоска.

— Как же ты смог показать нам бесовское игрище?. — закричала впервые в жизни на мужа Меланья.

— Не показал, а само показалось. Откель оно пришло — не знаю.

— Бога проклял! Отрекся от бога. Господи, прости ему согрешения вольные и невольные.

— Мне однова, простит аль нет, у нас нужда, а он с чертом пляску затеял.

Люди, осеняя себя крестом, расходились по своим покосам. Остались погорельцы, кто не убежал в деревню. Присели на кочки, головы опустили.

— Вот оно, явление Христа народу! Все видели?

— Тогда не судите меня за отречение. Доходил я душой давно, что бог и дьявол — едины, счас глазами узрел. Все, отрекаюсь от бога, совсем отрекаюсь, — неуверенно говорил Феодосий.

— Не спеши, Феодосий, отрекаться, может быть, дьявол в лик божий превратился, чтобыть нас сомустить, — проговорил Иван, сморкаясь кровью.

— Я тожись отрекаюсь от бога! — с плачем бросил Митяй — Марфа бьет, жрать нече, жисть дохлая. Отрекаюсь!