Сакен Сейфуллин - Тернистый путь

• Название: Тернистый путь
• Автор: Сакен Сейфуллин
• Издательство: Жазуши
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1975

Жизнь Сакена Сейфуллина — подвиг, пример героической борьбы за коммунизм.

Солдат пролетарской революции, человек большого мужества, несгибаемой воли, активный участник гражданской войны, прошедший страшный путь в тюрьмах и вагонах смерти атамана Анненкова. С.Сейфуллин в своей книге «Тернистый путь» воссоздал картину революции и гражданской войны в Казахстане.

Это была своевременная книга, явившаяся для казахского народа и историей, и учебником политграмоты, и художественным произведением.

Эта книга — живой, волнующий рассказ, основанный на свежих воспоминаниях автора о событиях, в которых он сам участвовал. В романе показан восставший народ, выведены типы карателей, баев, мулл и алаш-ордынских главарей. Роман проникнут сочувствием автора к угнетенному народу, ведущему борьбу за свое освобождение, революционным энтузиазмом, верой в победу революции.

По охвату жизненного материала роман «Тернистый путь» — монументальное произведение основоположника казахской советской литературы, писателя большевика Сакена Сейфуллина.

---

Несколько дней тому назад по этим местам прошли двенадцать вооруженных до зубов русских, большинство офицеры. Они держали путь на Балхаш. Эти двое их сопровождали. В аул они приехали на конях с клеймом Шубыртпалы Агыбая. Сбруя в серебре, переметные сумки набиты вещами. Они, видимо, возвращались с добычей, награбленной в аулах…

Я сразу вспомнил, что мимо нашего аула тоже прошли двенадцать русских. Среди них была одна женщина. Люди говорили, что все они, должно быть, офицеры. Говорили также, что они забрали шесть-семь лучших наших коней.

Рассвело… Кошкинбай предлагал мне ехать в соседний аул и у ночных пришельцев «проверить документы». Поехали с Кошкинбаем и еще двумя жигитами.

В ауле оживление. Хмурый осенний день. Как вороны, шумно галдят собравшиеся казахи. Мы зашли в избу, где ночевали проводники. Я сразу узнал того, кого называли «почтовым казахом». Это был голубоглазый Рахимжан, который когда-то подходил к решетке акмолинской тюрьмы и приносил нам газеты. Второго я тоже знал, это был татарин с Успенского завода Бауеттен. Но они меня не узнали. Начался разговор. Я сразу понял, что здешние казахи хотят взять с них солидный выкуп.

Бауеттен представился мне русским господином, немного знающим казахский язык. Я сделал вид, что поверил.

Пришел местный аульный учитель и попросил документы у «господ». Они показали. Стоя рядом с учителем, я через плечо глянул на их бумаги. В них говорилось, что этим двум нужно оказывать всяческое содействие. Под документами стояли подписи: «Полковник такой-то… Адъютант такой-то…»

Бауеттен, стараясь скрыть свое волнение, иногда покрикивал по-русски:

— Лошади там готовы?

Но лошадей нет…

Рахимжан попросил меня выйти, отвел в сторонку.

— Я только сейчас узнал, что вы Жумакас, — начал он. — Вы, оказывается, наш сват. Я близкий родственник Скандира Калпемуратова… Богу было угодно, чтобы мы встретились. Помогите мне, этот аул напал на нас. Мы сопровождали до Балхаша нескольких господ. На обратном пути остановились здесь, и у нас украли ночью лошадей, забрали все вещи, всю сбрую, всю провизию и даже не дают нам подводу. Что за разбойничий аул? Хоть вы из Каркаралинского уезда, но они к вашим словам прислу шаются. Скажите, пусть отдадут наши вещи… Говорят, недалеко отсюда находится наш родственник Сейфулла, отвезите нас к нему…

— Какой Сейфулла? — спросил я.

— Вы знаете Сейфуллу, отца Сакена?.. И самого Сакена не знаете?.. Мы с ним были друзья. Сейчас он освободился из тюрьмы и уехал в Туркестан!

Через полчаса я собрал Рахимжану его переметные сумки, часть его вещей, сбрую и проводил его в соседний аул, где остановился мой отец. Лошадей же, на которых они приехали, не оказалось. Владельцы не очень-то огорчились, потому что лошади были не их собственностью. Да и вещи тоже принадлежали аульным казахам.

Бауеттен по дороге сознался, что он татарин.

В юрте хозяина аула, где остановился мой отец, собралось человек пятнадцать: Рахимжан, Бауеттен, Мадибек и другие.

Рахимжан играет на домбре, смотрит на меня и приговаривает: «Сват Жумакас!».

Сидящие вокруг, отвернувшись, тихонько посмеиваются. Рахимжан не замечает ничего подозрительного.

— Бедняжка Сакен, вот был домбрист! — восклицает он. — В Акмолинске мы с ним ходили вместе по кумысным. Попивая кумыс, он брал домбру и, наигрывая на ней, пел песни. Как было хорошо!

Мадибек попросил:

— Ну-ка, спой нам одну из песен, которые исполнял Сакен.

— Да, да! Ну-ка, давайте, спойте! — поддержали остальные.

Рахимжан доволен.

— Ладно… Сакен любил песню, которую сочинила дочь русского Егора, жившего среди казахов рода Тинали. Песня называется «Дударай». Еще он любил «Зулкию».

Рахимжана попросили спеть «Дударай».

Мария была дочерью Егора. Когда ей исполнилось ровно шестнадцать лет, она влюбилась в казаха Дудара и сочинила эту песню…

Егорова дочь я, Марией зовусь,
Мне только шестнадцать исполнилось, пусть,
И я вам скажу, подружки мои:
Любовью к казаху Дудару горжусь.
Дудари-дудым,
Для тебя я рождена,
О мой друг любимый,
Дудари-дудым…
Вода Тущи-куля сверкает в очах,
И шапка соболья на черных кудрях,
Дудар, о Дудар, приезжай поскорее,
Развей мое горе, рассей ты мой страх!
На белых листах запишитесь, слова!
Другой на меня предъявляет права.

Могу ли из дома уйти с нелюбимым?
Твоею любовью Мария жива!
Я жду, мой желанный, я жду, Дударай.
В тоске мое сердце. Ты где? Приезжай!
Тебя обниму я руками за шею.
Не любишь — так руки ты сам отсекай!
Зовусь я Мария, Егорова дочь.
Один, Дударай, ты мне можешь помочь!
Ах, если покинешь за то, что чужая,
Пускай меня скроет могильная ночь!
Уж поздно, а ты все не скачешь сюда,
Над нашей любовью нависла беда!
Храни тебя небо от недругов лютых!
Скорей возвращайся ко мне навсегда!
Дудари-дудым,
Для тебя я рождена,
О мой друг любимый,
Дудари-дудым!..

— Сакен исполнял именно вот так!.. — сказал он и отбросил домбру.

На другой день Рахимжан, Бауеттен, мой отец — все двинулись в сторону нашего аула. По дороге завернули в аул Сейдуали, родственника Мадибека, внука известного батыра Байкозы. Посидели у него. В юрте горел огонь, кипел казан, Мадибек вел беседу с Сейдуали. Рядом на подставке, нахохлившись, сидел беркут с покалеченной в схватке с чернобурой лисицей лапой. Сейдуали, бледно-желтый, с пожелтевшими зубами, с маленькой остроконечной бородкой, расспрашивал об Акмолинске, о войне, о белых и большевиках.

— Большевики везде побеждают Колчака. Теперь, наверное, и Акмолинск уже взят… — рассказывал Мадибек.

Сейдуали неожиданно затосковал.

— Если большевики возьмут Акмолинск, то, скажи мне, сын того Сейфуллы снова появится? Испорченный он человек и зловредный. Неужели снова появится?!

Мадибек незаметно толкнул мою ногу, предостерегая, но я не выдержал:

— Уважаемый аксакал, в чем же сын Сейфуллы показал свою зловредность и испорченность?

Сейдуали встрепенулся, указывая на меня, спросил Мадибека:

— Кто это?

— Я из рода Тока… родственник Сакена, сына Сейфуллы.

— Если ты родственник, то должен знать, почему он зловреден. Когда он был в главных, он выгнал из Акмолинского комитета своего близкого родственника аксакала Битабара… Как же он не зловреден, если за один день развел с мужьями сразу восемнадцать женщин? Он не молится богу и утверждает, что пророк Магомет такой же человек, как и все люди!

Мы уехали, не сказав Сейдуали, кто я такой.

— Он тебе высказал все это потому, что не узнал тебя, — смеясь заметил Мадибек.

Ну и хорошо, что не узнал!

В ГОЛОДНОЙ СТЕПИ

Понемногу, редея, кончились зеленые степи Сары-Арки. Постепенно исчез густой ковыль. Появилась серая полынь, низкорослый, серенький колючий кокпек, засохшие кустики боялыча. Возвышенности каменистые, впадины голые, солончаковые… Ни единой живой души…

Мы медленно движемся по этому серому морю. На десяти верблюдах навьючено четыре юрты с утварью. Жена хозяина аула верхом на лошади ведет за собой караван. На верблюдах сидят, завернувшись в худые халаты, старухи и ребятишки. По серым волнам безмолвной пустыни цепочкой, мерно раскачиваясь, идет одинокий караван. Он похож на стадо гусей, плывущее по бескрайнему в серых барашках морю. Рядом с верблюдами едут верхом на лошадях три женщины. То забегая вперед, то отставая, носятся возле каравана четыре собаки. Подгоняя косяк лошадей, едет хозяин аула со своим малышом. Вслед за косяком лошадей гонит отару овец на трехлетке белолицый мальчуган в рваном чекмене и шубе. Впереди каравана едем мы с Мадибеком и пять-шесть всадников.

Ни единой живой души… Нет конца-краю Голодной степи. Сегодня одно и то же, и завтра будет то же самое и послезавтра…

Ночуем у «слепого» колодца. Вмиг сооружаем жилище. Собираем боялыч, который вспыхивает, как порох. Стараемся достать воду из заброшенного колодца. От вкуса воды никто не морщится, не ворчит, лишь бы нашлась она. Быстро вскипает чай. Готово и мясо. Наши лошади с хрустом жуют полынь. Овцы и верблюды до поздних сумерек пасутся вокруг аула. Ночью четыре шалаша похожи на черный комок угля, брошенного в бескрайней безлюдной степи. Подбрасывая в огонь боялыч, теснимся около костра и ведем бесконечные разговоры. Играем на домбре, на гармони. Две маленькие девочки поют. Иногда в свете костра играем в карты…

Дважды мы отбивались от конокрадов, пытавшихся угнать наших лошадей.

Мадибек ушел вперед в надежде найти наконец аул. Я двинулся вместе с ним. Нас пятеро всадников и верблюд, на котором юрта и два мешка муки.