Сакен Сейфуллин - Тернистый путь

• Название: Тернистый путь
• Автор: Сакен Сейфуллин
• Издательство: Жазуши
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1975

Жизнь Сакена Сейфуллина — подвиг, пример героической борьбы за коммунизм.

Солдат пролетарской революции, человек большого мужества, несгибаемой воли, активный участник гражданской войны, прошедший страшный путь в тюрьмах и вагонах смерти атамана Анненкова. С.Сейфуллин в своей книге «Тернистый путь» воссоздал картину революции и гражданской войны в Казахстане.

Это была своевременная книга, явившаяся для казахского народа и историей, и учебником политграмоты, и художественным произведением.

Эта книга — живой, волнующий рассказ, основанный на свежих воспоминаниях автора о событиях, в которых он сам участвовал. В романе показан восставший народ, выведены типы карателей, баев, мулл и алаш-ордынских главарей. Роман проникнут сочувствием автора к угнетенному народу, ведущему борьбу за свое освобождение, революционным энтузиазмом, верой в победу революции.

По охвату жизненного материала роман «Тернистый путь» — монументальное произведение основоположника казахской советской литературы, писателя большевика Сакена Сейфуллина.

---

В пору полуденной молитвы я прибыл в аул нагашы.

На восточной окраине аула женщина собирала сухой кизяк. Я расспросил, где дом моего нагашы.

Аул имел жалкий вид. Низенькие неприглядные лачуги. Во дворах грязно.

А вот и избенка моего нагашы. Возле нее, совершая омовение, готовился к молитве мой нагашы — Ильяс, сухощавый, рослый, седобородый старец.

— Ассалаумаликум, — поздоровался я.

— Аликум-салем, здравствуй, свет мой, — ответил он.

— Здоровы ли вы? — продолжал я.

Аксакал меня не узнал, спросил, кто я такой, откуда.

Прошло всего лишь четыре года, как мы виделись с Ильясом. В 1915 году он приезжал к нам в аул и гостил с неделю. Как раз в эти дни я приезжал из Омска на летние каникулы, и мы подолгу говорили с аксакалом о разных делах. Ильяс в молодости побывал в разных походах и рассказывал мне о своих приключениях, о событиях давно минувших дней.

Прошло всего лишь четыре года. И он меня не узнает!

— Не узнаете? — спросил я.

Он пристально поглядел на меня.

— Светик мой, память слабая… Не совсем узнаю… Мы отошли в сторонку, сели, не отрываясь, смотрим друг на друга.

— Значит, не узнаете? — продолжал я.

— Нет… не узнаю…

— Вы знавали когда-нибудь Сакена?

— Какого Сакена? — Он крайне удивился. — Сакена, сына Сейфуллы, что ли?

— Да…

— Знаю, а что?

— Я и есть тот самый Сакен…

Ильяс вздрогнул, глаза его расширились.

— Брось, светик мой! Не надо шутить со мною, я не ребенок…

«Неужели мое лицо изменилось до неузнаваемости?»— подумал я. Тюрьма оставила свой глубокий след на моем лице. Еще в Славгороде, случайно увидев себя в зеркале, я вздрогнул, испугался своего вида. На лице моем четко обозначились несколько глубоких морщин…

Но сейчас же я вспомнил, что дочь Жантемира в ауле, где я заночевал вчера, узнала меня по давней фотокарточке. А родной нагашы не узнает. И видел меня всего лишь четыре года тому назад…

Я начал рассказывать своему нагашы все подробности того лета, когда он приезжал в наш аул, перечислил членов нашей семьи и насилу заставил аксакала поверить, что я все-таки Сакен.

Бедный мой нагашы, убедившись наконец, что это я, сразу заплакал.

— Голубчик мой, какое же горе пережил ты!?

— Только никому не говорите, кто я такой. Мое имя Дуйсемби… Скажите всем, что я сын племянника из Акмолинского уезда. Работал на заводе «Экибастуз». Теперь я заболел и возвращаюсь в свои родные края…

Обо всем договорившись, мы зашли в хибарку, разделенную длинной печкой на две половины. Внутри очень бедно. Сидят три старухи, две молодицы, два жигита, двое детей. Поздоровались. Ильяс представил им меня так, как мы условились. Через некоторое время посторонние ушли. Заперев дверь изнутри, оставшись наедине с домочадцами, Ильяс поведал им мою действительную биографию. Когда нагашы закончил свой рассказ, все плакали. С этого часа я прочно обосновался в этой семье…

В доме нагашы я прятался дней двенадцать. У соседа была домбра, я забавлялся ею и забавлял других. Зажили раны на ногах. Ильяс жил крайне бедно, имел истощенного сивого коня, тощего темно-серого вола, четыре-пять коз и одну дойную корову — вот и весь скот. Семья большая: старик со старухой, сын Ракиш, дочь Ильяса — вдова с тремя детьми. Домашняя утварь не стоила и десятка рублей, курносый черный чайник, залатанная узорчатая кошма, одно стеганое одеяло столетней давности, разломанный сундук. Чайные чашки скреплены проволокой. Очаг сложен кое-как. Сломанный жернов, треснувшее деревянное блюдо и тому подобный хлам. Лачуга построена из сырого самана, стены неровные.

Другой дом моего нагашы — дом его брата Жуниса — находится в ста верстах от Баяна на границе между Акмолинском и Каркаралинским уездами. Жунис и его старуха уже скончались. Единственный сын покойного — Мукай сейчас живет в ауле рода Каржас у родственников жены. Я не видел Мукая. По рассказам семьи Ильяса, живет он зажиточно, имеет десять коров, около двадцати овец и три-четыре лошади. Аул, где живет Мукам, лежит на пути в сторону Акмолинского уезда, и я обрадовался этому. Теперь мы с Ильясом решили заглянуть к Мукаю. Потом Ильяс проводит меня до моего аула во избежание неприятностей.

Начали готовиться к выезду. Сын Ильяса обошел весь аул, но не нашел подводы. Пришлось запрячь в телегу темно-серого вола. Взяли на дорогу лепешек, испеченных в золе, купили масла и вдвоем отправились в путь.

Если сядем оба на телегу, вол не тянет. Идем пешком. К вечеру остановились на ночлег у одного бедного казаха. Утром спозаранку тронулись дальше. Оставляя след на черноземной рыхлой почве Баян, мы пересекли посевные поля. По пути встретили семью кочующего казаха. На двух верблюдах навьючен домашний скарб. Едут трое мужчин и одна молодая женщина. Казах с черной бородой поздоровался с Ильясом, и неожиданно они начали крепко ругаться. Встречный казах требовал у Ильяса какой-то должок. Разгорался скандал. Вмешался я, но чернобородый не унимался. Подозвал еще двоих мужчин из своего каравана. Оказывается, они сторожили посевы одного богатого казаха из Баян-аульской станицы.

— Я поведу вас в станицу, сдам русским… Вы беглецы!..

Это заявление озадачило меня пуще всего. «Если бы я встретился в голодной степи с этим чернобородым, то погнал бы его пешком!»— со злостью подумал я.

Три казаха отобрали у нас вола с телегой, установили свою юрту и никуда нас не отпускали. Чернобородый слыл отменным законником в этих местах. Он научился всем подлостям у казачьего урядника. Потребовал у меня документы. Я показал. Он поглядел на бумагу и принял важную позу грамотея.

Со дня бегства от колчаковцев мои документы проверяли всего лишь в двух местах: на восточном склоне Баяна, в ауле хаджи Жантемира, а второй раз — на западном склоне тех же чудесных гор. Это разгневало меня. Как же мне не сердиться! На вокзале в Омске, в Татарке, в Славгороде, в Павлодаре специальные сыщики Колчака не требовали у меня документов. В поисках спасения издалека прибыл в родной Баян, и тут в первую же встречу сами казахи требуют у меня документы! Если бы знал их Колчак, то, безусловно, назначил бы руководить своими ищейками. Ползающие у подножья Баяна казахские пройдохи, научившиеся у богатеев их повседневным подлым повадкам, оказались гораздо бдительнее змеенышей Колчака с блестящими погонами на плечах!

Весь день мы просидели в юрте чернобородого. Он нас не выпускал. К вечеру похолодало, начался буран. Снежная буря бушевала и на другой день. Мы сидели скорчившись в одинокой юрте в распоряжении чернобородого. «Эх ты, сволочь, встретился бы ты мне в степи!.. — думал я. — Гнал бы я тебя плетью пешего, как последнюю собаку!»

На другое утро буран стих. К полудню казахи нас освободили, оставив у себя вола и телегу.

Что я мог сделать в дальней стороне среди чужих?! Спутник мой — слабый хилый старик…

Мы поплелись пешком. Отойдя несколько верст, я попросил старика вернуться домой, а сам отправился в аул нагашы Мукая.

В САРЫ-АРКЕ

Только вчера земля была черной, а сегодня уже белая. С запада дует легкий ветерок. Аулов нет.

Я шагаю по тропинке опять в одиночестве.

Поднялось солнце — снег начал таять, появились черные проталины; они ширились с каждой минутой, и к обеду снег стаял…

Я прошел мимо озера, о котором мне говорил Ильяс. На берегу его стояла одна заброшенная зимовка, развалина, похожая на провалившийся нос гнусавого. Потом перевалил через плоскогорье, о котором тоже мне говорил Ильяс, и увидел аул. С тех пор, как я вырвался из лагеря, я впервые увидел так много скота. В этих местах зима была не такой суровой и принесла казахам меньше ущерба.

Мне навстречу с лаем выбежало шесть или семь псов, все как один упитанные, бешеные. Они напали на меня. Байские собаки пьют жирный бульон, гложут жирные кости, жрут вдоволь мясо сдохшей скотины, поэтому бесятся. Если дать им волю, то моментально разорвут человека на куски. Кое-как я отбился от них камнями.

Зашел в юрту бая, мне подали выпить коже.[77] Выйдя из юрты, я долго шагал босиком по талой воде. Вдали на склоне сопки виднелся аул. Когда солнце село, я подошел к аулу аксакала Айсы, о котором говорил мне Ильяс. Возле аула люди очищали колодец от застоявшейся воды. Аксакал Айса с белой широкой, словно лопата, бородой, сидел возле колодца. Четыре-пять жигитов вычерпывали воду бадьей. Я поздоровался с Айсой, и начался обычный расспрос.

Теперь моя биография такова: я, одинокий молодой человек, направляюсь в аул Балабая из рода Бабас, одного из разветвлений Каржаса, выходца из Баяна.

Расспросив меня, аксакал Айса, шутливо улыбаясь, сказал:

— Мой герой, у тебя телосложение крепкое, подходящее для очистки колодца. Ну-ка, покажи этим жигитам свои способности!