Ксения Мяло - Россия и последние войны ХХ века

• Название: Россия и последние войны ХХ века
• Автор: Ксения Мяло
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2002
• ISBN: 5-7838-0994-2

Один из самых лживых мифов, оставленных в наследие стране официозной пропагандой последнего десятилетия XX века, - это миф о бескровном и мирном характере ликвидации СССР. Миф этот, удобный для некоторых политиков той эпохи, не выдерживает элементарной проверки фактами. Тем не менее, есть опасность его закрепления в общественном сознании как самоочевидной истины. А это значит, что поругана и забыта будет кровь сотен тысяч людей, своими страданиями оплативших распад Союза. Желание противостоять такому забвению и стало для автора, которому довелось побывать не в одной `горячей точке`, едва ли не главным побудительным мотивом к написанию этой книги. Кроме того, автор стремился запечатлеть хронику событий, в совокупности слагавших процесс ухода из истории второй сверхдержавы мира.

---

Один из британских министров заявил тогда же: «Мы добиваемся гарантий того, чтобы цены на нефть были низкими на протяжении 10 лет».

Словом, бессмертная операция «Лиса на рассвете», регулирующая цены на бананы. [158]

* * *

То, что целью США было вовсе не урегулирование конфликта, уже в начале 1991 года было совершенно очевидно. Об этом говорили как практическое их неучастие во всех попытках найти мирное решение, так и, в особенности, армада, направленная в зону Залива — самая крупная со времен войны во Вьетнаме. А это могло означать одно: что грядущую операцию США и их союзники изначально моделировали как призванную решать глобальные проблемы, как это было и во Вьетнаме. С той лишь разницей, что если тогда речь шла о противостоянии «мировому коммунизму» и СССР как его персонификации, то теперь, ввиду явного ухода СССР ( и России) с арены мировой истории как соперничающего центра силы, на передний план выдвигалась иная задача: овладения высвобождающимися сферами влияния (а там и — поэтапно — частями самого советского наследства). А также — придания новых функций международным организациям, прежде всего ООН и СБ, с целью превращения их во вспомогательные инструменты регулирования, в желаемом направлении, энергоресурсных потоков и обслуживания глобальных проектов США, возникающих в новых условиях.

Кстати, о том, что целью войны был вовсе не разгром «чудовища» Саддама Хусейна, достаточно откровенно пишет и представитель династии Саудидов, принц Халед ибн Султан ибн Абд Аль-Азиз, в 1990–1991 годы занимавший пост командующего Объединенными вооруженными силами и театром военных действий [159] и считающийся одним из архитекторов победы сил Коалиции: «Откровенно говоря, победа над Саддамом не была главной задачей, поставленной перед нами кризисом. Учитывая огромную мощь Коалиции, это было легко сделать. Эта война явилась одной из немногих в истории, когда мы были абсолютно уверены в исходе еще до ее начала. [160]

На мой взгляд, главное, что требовалось доказать, — ведь на наш провал именно в этом и рассчитывал Саддам, — это возможность обеспечения слаженной работы всех членов Коалиции без трений и раздоров…» [161]. Иными словами, главным фактом и следует считать, впервые со времен окончания Второй мировой войны, возвращение на авансцену самого феномена Коалиции, причем на сей раз не имеющей хоть приблизительно равного соперника и, через ООН и СБ, получившей некие псевдосакральные полномочия на вершение «правосудия» и осуществление селекции в масштабах планеты. Со времен Древнего Рима и классической Pax Romana человечество еще не сталкивалось ни с чем подобным, а прецеденты Наполеона и Гитлера предстают на этом фоне лишь весьма приблизительными набросками.

Эту специфику войны в Заливе, которая в нашей историографии до сих пор остается как-то в тени, генерал Халед настойчиво подчеркивает и в эпилоге своей книги: «…Война в Заливе, — пишет он, — представляла собой явление уникальное. Она совсем не походила на конфликты, сотрясавшие наш регион и прилегающие районы за последние десятилетия… Кризис в Заливе не был похож ни на классические, ведущиеся в традиционной форме, войны между государствами, ни на национально-освободительные войны, ни на борьбу на этнической или религиозной почве, ни на конфликты малой интенсивности, опустошившие многие части «третьего мира».

Война в Заливе представляла собой нечто совсем иное. На стороне Коалиции главным действующим лицом была сверхдержава [162] и были задействованы новейшие технические средства [163]. На другой стороне находился абсолютный диктатор, правитель относительно небольшой страны «третьего мира», обладавший благодаря предшествующей войне с Ираном неоправданно большой — хотя и не слишком современной — военной машиной, которую он использовал для совершения опрометчивого акта агрессии…» [164].

Эту, вторую часть пассажа можно оставить без комментариев, ввиду ее очевидной банальности и стереотипности портрета Хусейна. А вот указание на сверхдержаву как главное действующее лицо всей коллизии исключительно важно. Да, именно война в Заливе — в той форме, которую она приняла и которая стала возможна только вследствие капитуляции СССР, — позволила США сделать первый и важнейший шаг к разворачиванию проекта пирамидальной глобализации, с единственной сверхдержавой на вершине этой пирамиды как генератором и координатором всего процесса.

Одновременно не прошла проверки практикой только что провозглашенная теория Хантингтона, согласно которой грядущие войны должны были пройти по линиям цивилизационных разломов, более или менее совпадающих с линиями конфессиональных размежеваний. Между тем Коалиция объединила как христианские [165], так и мусульманские страны [166].

И в каких бы парадоксальных формах ни «отмывался» идеологически факт союза с христианами против мусульман в той же Саудовской Аравии, сам по себе он прекрасно иллюстрировал вторичность конфессиональных различий по отношению к более важным, стратегическим и экономическим, задачам.

Война в Заливе, ставшая первой войной арабов против арабов, показала, что в мире возникает новая доминанта, по отношению к которой и определяются все остальные субдоминанты — или, если угодно, одна определяющая ось, по отношению к которой и будут выстраиваться все остальные силовые линии. И это — превращение США в единственную сверхдержаву.

Генерал Халед может сколько угодно золотить пилюлю, всячески подчеркивая в эпилоге, что США вовсе не собираются играть роль «международного полицейского»; все прекрасно понимали, о чем идет речь. И в самих США вопрос ставился гораздо откровеннее. Так, журнал «Тайм» в номере за 11 марта 1991 года, отметив решающую роль той поддержки, которую СССР «оказал антисаддамовской коалиции», писал далее: «Нужно срочно расшифровать идеи Джорджа Буша в отношении нового мирового порядка. До какой степени Америка готова принять на себя роль мирового полицейского? Более точно, при каких обстоятельствах США и некоторые их союзники могут опять предпринять действия, сравнимые с теми, что были осуществлены в Заливе? Конечно, это не может быть сделано в ответ на любое проявление агрессии где бы то ни было. Но как Вашингтон будет определять и выбирать?»

А 9 апреля, выступая в Вашингтоне с речью о своем видении роли Соединенных Штатов на международной арене в условиях, складывающихся после войны в Заливе, министр обороны США Р. Чейни прямо сказал: «На мой взгляд, совершенно очевидно, что США утверждаются как единственная реальная сверхдержава в мире». Все аналогии из эпохи присутствия в мире двух сверхдержав мгновенно перестали работать, и есть основания думать, что одним из первых это понял сам Хусейн. Первоначально он, как о том свидетельствуют его беседы с Ясиром Арафатом и президентом Йемена, был склонен осмыслять ситуацию в «формате Вьетнама», уповая на хорошо известную слабость американцев в сухопутных сражениях, при непосредственном боевом контакте с противником. Однако, помимо громадной разницы в ландшафтах двух стран [167], в отказе Саддама от «Вьетнама», видимо, сыграло свою роль понимание принципиально нового качества войны и новых международных условий.

В этих новых условиях сверхдержава получала карт-бланш на свои действия, но, главное, — перестало существовать общественное мнение, столь мощное во время войны во Вьетнаме. Крах СССР означал и распад всей сложившейся идеологии антиимпериалистического сопротивления, направленного против Запада, утрату опор и ориентиров для сил, все еще желающих протестовать. Их было немало, но, перечитывая прессу и различные протестные заявления того времени, нельзя отделаться от впечатления хаоса, вызванного стремительной утратой смыслового центра. Хаоса и бессилия. Возникающий из «холодной войны» монополярный мир предлагал свои правила игры; и по этим, новым, правилам становилось возможно, используя разом военную мощь Запада и механизмы международных санкций, погружать выбранную жертву в недоразвитие, не только уничтожая ее экономический потенциал, но и блокируя пути к его восстановлению, что естественным образом происходило в истории после самых разрушительных войн.

Ни помощи, ни поддержки, ни сочувствия, ни — тем более! — возможности выстроить контркоалицию уже не было. И, думается, осознание этой новой реальности, с которой первым столкнулся Ирак, многое объясняет — например, тот до сих пор загадочный факт, что Хусейн не атаковал муляжную, совершенно фиктивную дивизию Коалиции на саудовской границе. Пластмассовые танки и артиллерия были установлены здесь вокруг казарм, где суетились четыреста солдат, изображая видимость присутствия 16 тысяч морских пехотинцев. То и дело на площадку садилось несколько одних и тех же вертолетов, чтобы добавить правдоподобия. По словам бригадного генерала Тома Дранда, командовавшего операцией, в случае нападения у них не было ни малейшего шанса, — «у нас не было даже ни одной противотанковой ракеты». Однако что бы это изменило в целом?