Михаил Ребров - Искатель. 1963. Выпуск №4

• Название: Искатель. 1963. Выпуск №4
• Автор: Михаил Ребров
• Издательство: Издательство «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1963

На 1-й стр. обложки: рисунок А. Гусева к рассказу В. Михайлова «Черные Журавли Вселенной».

На 2-й стр. обложки: рисунок П. Павлинова к повести Г. Цирулиса и А. Имерманиса «24-25 не возвращается».

На 4-й стр. обложки: «Дороги пустыни». Фрагмент фотографии Д. Бальтерманца с выставки «Семилетка в действии».

---

Там, откуда мы бежали, вдруг раздался собачий лай. Одна собака лаяла хрипло и протяжно, другая — звонко, с задором. И до слуха донесся голос: «Форвертс! Форвертс!»

Я метнулся вдоль решетки вправо — она уходила все дальше и дальше. Побежал влево — там тоже не было видно конца.

Когда я вернулся, Попов уже стоял на цементном фундаменте ограды, подняв высоко на плечах Юрку. Юрка ухватился руками за острые пики ограды и, подтянувшись, осторожно перелезал на другую сторону. Когда мы с Поповым перелезли через ограду, Юрка сидел на асфальте, двумя руками держась за раненую ногу.

— Ну как ты? — спросил я.

— Ничего! Только кровь в сапоге хлюпает.

— Может, перевяжем?

Юрка отрицательно покачал головой.

— Слышите?

Собачий лай приближался.

Мы перебежали улицу, потом двор и снова улицу. Теперь город был еще более чужим и незнакомым — мы сбились с проторенного пути. Юрка бежал рядом со мной, прихрамывая и иногда опираясь на мою руку. Но что это? Собаки смолкли. Не стало слышно и голосов людей.

— Это они к ограде подошли, — шепчет Попов. — Собак через ограду не перетащишь. Ищут выход!

Юрка не отставал от меня. Он карабкался по грудам битого кирпича, перебегал улицы, падал наземь и снова поднимался на ноги, но дышал все тяжелее и тяжелее…

Снова залаяли собаки: одна — звонко, с задором, другая — хрипло и протяжно. Я вспомнил, как однажды два наших разведчика — самые храбрые ребята в разведвзводе — наскочили на гитлеровцев. Те гнались за ними с собаками и, наконец, спустили собак с цепи. В темноте трудно стрелять в собак. Они неожиданно вылетают из темноты, вцепляются мертвой хваткой, рвут одежду, тело… Пока разведчики расправлялись с собаками, подоспели вражеские солдаты. Нашим пришлось туго. Они отбились, но как они доползли до наших окопов — до сих пор непонятно.

В небе хлопнула осветительная ракета, за ней другая. Они повисли над головой, одна чуть выше другой. Юрка все сильнее опирается на мою руку. Бросок через улицу, секундная остановка, и опять вперед, в проем разрушенной стены. Юрка упал. Мы с Поповым подхватили его и потащили в глубь двора.

— Не могу больше, — прохрипел Юрка.

Мы тащили его волоком. Иногда он набирался сил и делал два, три шага и потом снова обвисал на наших руках. При свете ракет погоня двигалась быстрее. Лай усиливался. Фашисты орали, и этот крик бил в уши, подгонял, как хлыст.

— Товарищ лейтенант, разрешите, я его на горб возьму?

Юрка влез на спину Попова, обхватил его шею. Фигура Попова с Юркой на спине теперь возвышалась среди развалин, и ее было видно при свете ракет издали. Шел Попов медленно, осторожно переступая среди битого кирпича.

«Может, удастся выбраться», — повторял я про себя. Осталось пятьсот-четыреста метров до передовой. Наша пехота уже почувствовала, что наше дело неладно, и открыла огонь. Она хочет отвлечь внимание от нас.

Выскочили на улицу.

— Хальт! — взвизгнул чей-то голос, и автоматная очередь выбила около ног дробь по асфальту. Я нажал на спуск. Я видел, как солдат, не отпуская автомата от живота, подался вперед, будто хотел поклониться, и упал. Другой залег на тротуаре.

Теперь мы были окружены. Сзади преследователи с собаками, впереди — автоматчик. Попов и Юрка залегли на мостовой и открыли огонь по автоматчику.

Погасла первая ракета, за ней вспыхнула вторая. Я полз на другую сторону мостовой. Собачий лай, словно быстрая волна, катился на нас. Совсем рядом я услышал тяжелое движение и голос Попова.

— Юрка не хочет идти дальше. Я, говорит, задержу тех, с собаками, а вы бегите.

— Назад! — я схватил Попова за грудь.

— Нельзя назад, товарищ лейтенант, — голос Попова звучал спокойно и увесисто. — Его не спасем и сами погибнем.

Я остановился. До рассвета мы обязаны пробраться к своим. Там, за линией фронта, в штабе ждут карту и блокнот, которые лежат у меня в кармане.

Если на рассвете «катюши» не ударят по врагу, враг прорвет фронт. Из темноты на меня глянули серые, широко расставленные глаза полковника: «Смотри, лейтенант, не подведи!»

Мы побежали вперед, к своим. Только бы успеть!

Там, где остался Юрка, перестрелка продолжалась. Собачий лай все нарастал и нарастал. Собак спустили с цепи. Лай стал визгливым; казалось, собаки захлебываются от злости. Потом послышались оживленные голоса солдат. Они приближались к Юрке с разных сторон, думая, что окружают всю группу. Мы услышали, как прогремел взрыв.

Уходя в разведку, мы всегда брали с собой гранату «на всякий случай».

Михаил СОСИН ПЯТЬ НОЧЕЙ

Рисунки А. ГУСЕВА

Из барака меня взял кривой Эрих. Пленные сидели на нарах, когда он вошел в штубу, остановился у входа и смотрел, ничего не говоря. Стало тихо-тихо. Потом он вытянул руку и его указательный палец медленно-медленно пошел слева направо по лицам пленных. На мне он застыл.

Эрих сказал:

— Ду![3]

Ясно помню, я не спешил. Он ждал меня у входа и, пропустив, пошел сзади, насвистывая «Марианка, хаст ду блонде харе» и подталкивая меня в спину своей проклятой тросточкой. Тонкая, не толще шомпола, никелированная тросточка оставляла кровавые отметины на головах пленных.

Нетрудно было догадаться, куда вел меня косой. Я видел лица пленных: Василий отвернулся. Андрей проводил меня спокойным уверенным взглядом. Мне показалось даже, что Андрей помахал мне рукой.

Асфальтовый дворик окружен высоким каменным забором. Я посмотрел на небо. По нему плыли легкие облака, настоящие, летние. Может быть, они плыли из Москвы?

В аккуратном домике чистый, будто в больнице, коридор. В конце — дверь. Вот туда-то и втолкнул меня Эрих.

За столом чистовыбритый сидел Беккер, как всегда в перчатках. Его тонкие, бескровные губы на бабьем худом лице были плотно сжаты.

Косой, щелкнув каблуками, вышел.

Беккер молчал. Я не смотрел на него, и, по-моему, он не взглянул на меня. В комнате стол, два стула и лампочка над дверью — вот и все. Дверь двойная, обита клеенкой.

Крепко сжав зубы, стараясь унять противную дрожь, я смотрел в угол, вправо от Бенкера.

Вдруг Беккер встал, прошелся по комнате и остановился, вплотную подойдя ко мне, касаясь меня твердой кобурой пистолета на ярко-желтом блестящем ремне.

— Я имею три вопрос… Эрст: Дилинбургский завод три дня не работал для фронта. Кто сломал машину на электростанции? Цвайте: кто и чем сделал ключ от дверь электростанции? Дритте: расскажешь все, получишь у шеф-кох Ивальд большой круглый котелок картошка и кусок колбаса. У меня есть сведений, ты все знаешь.

Он сел за стол; я молчал, глядя в угол.

Сегодня он намного злее обычного.

— Я не гестапо и не эсэс, — продолжал Беккер, — я офицер, но тебе будет плохо. Бить палкой по голове, как дурак Эрих, — нет! Я из хорошей семьи и жил в Руслянд. Говори — я жду. Садись.

Какие-то ненужные мысли путались в голове. «Наверное, уже раздают баланду?» Перед глазами унылое лицо Василия. Наверное, боится, что я не выдержу…

Я взглянул на Беккера.

— Хочешь курить?

Он вытащил из нагрудного кармана сигарету и дал мне, я затянулся. Трава травой, но голова пошла кругом.

— Ну?!

Я молчал.

— Ты не выйдешь из этой комнаты, пока не скажешь или не напишешь все, что знаешь. Вот тебе бумага и карандаш. Я приду через час. — И он хлопнул дверью.

Вошел Эрих, сел за стол и, не обращая на меня никакого внимания, засвистел, постукивая в такт руками по столу. Потом он долго и аккуратно снимал пылинки с мундира. Черная повязка на лице наискось — память русской зимы 1941/42 года.

Эрих взглянул на часы и принялся за бутерброд. Колбаса была красная, как запекшаяся кровь. Дома я никогда не видел такой колбасы. Из чего они ее делают? Он ел нудно, долго, потом закурил сигару из вонючей травы. Мне опять захотелось курить. Есть уже давно не хотелось, с начала плена. Была только боль в желудке и слабость.

Пришел Беккер. Эрих вышел.

— О! — Он посмотрел на чистый лист бумаги. — У меня время есть, и ты напишешь или расскажешь обо всем.

Беккер был уверен, что я всех выдам.

Он постоял около меня, покачиваясь на носках, снова вышел, и снова появился Эрих. И опять сидел и свистел, не обращая на меня внимания, а лист бумаги по-прежнему лежал на столе, то приближаясь, то отдаляясь, туманным белым пятном.

Беккер шутить не любит.

Костю по его приказанию расстреляли на глазах у всего лагеря за попытку к побегу, а Морозова отправили в страшные каменоломни за то, что он где-то раздобыл полкотелка гнилой картошки. А сколько пленных Беккер отправил в эсэсовские лагеря, откуда не возвращаются. И все это он делал спокойно.

А его собака Лорд, с которой Беккер не расстается… Высокий черный датский дог. Особенно страшной была его огромная, с выступающим лбом голова: мрачная и злобная. Остальные лагерные псы при виде Лорда скулили и поджимали хвосты. От его гладкой кожи не пахло псиной, это был чистоплюй. Беккер каждое утро сам чистит его пылесосом, и все знали, что пес никогда не пройдет по луже — обходит стороной.