Михаил Бутов - Мобильник

• Название: Мобильник
• Автор: Михаил Бутов
• Жанр: Современная проза

---

Самая длинная диагональ Словении – 270 километров. Чуть больше, чем у Чечни, я как-то померил потом в атласе, из интереса. Чуть больше, чем от Москвы до Ярославля. В Ярославль я ездил несколько раз, там у меня живут бывшие сокурсники, иногда зовут в гости, порыбачить на речках или на Костромском водохранилище. Я люблю эту дорогу, но, как ни крути, вокруг на все две с половиной сотни километров одно и то же. Одинаковые поля, одинаковые виды, церкви, холмы, деревни. Вообще мне кажется, что главное своеобразие русского пейзажа в том, как медленно он меняется. Можно ехать полдня – и все равно что оставаться на месте. В Чечне я не был. Бог миловал. Но склонен верить, что там разве что клановая принадлежность местных бойцов да свойства грязи меняются по мере перемещения. Ну, с какого-то момента, конечно, пойдет однообразная красота диких гор. Словения же тем и чудесна, что за время небольшой автомобильной прогулки окажешься как будто в нескольких разных странах. Горная Словения не похожа на равнинную, западная – на восточную, северная – на южную. При этом здесь так или иначе присутствует абсолютно все, о чем только можно подумать, имея в виду вообще Европу. И все расположено не далее чем в двух часах езды от столицы. То есть вы можете – и мы так и делали – с утра отправиться на морской курорт и плавать в Адриатическом море, а после обеда уже шагать по тропе среди альпийских снегов – по-моему, пол-Словении так или иначе увлекается горными прогулками. Продаются специальные инструкции с описаниями, и тропы размечены, если не выпендриваться и не замахиваться сразу на сложный маршрут, все довольно безопасно, только икры болят с непривычки. Пудису в горах явно было по душе, и он долго облизывался, глядя на объявление возле горнолыжной базы о том, что можно отправиться в трехдневное восхождение на самую высокую здешнюю гору – Триглав, почти на три тысячи метров. Да и я бы пошел с ним не без удовольствия, но это уже стоило прилично, к тому же пришлось бы покупать пуховики и горные ботинки.

Денег, может, и хватило бы, но мы уже вошли в роль цивилизованных автотуристов и не хотели с ней расставаться. Поэтому, вместо того чтобы лезть в гору, мы на следующий день спустились под землю – в громадную пещеру, не самую “коммерческую”, как сообщал путеводитель, но и не дикую. Конечно, тоже оборудованную для экскурсий. Прошагав под землей восемь километров, перейдя висячий мостик – под ним было пятьдесят метров пустоты и бурная подземная река, над ним еще пятьдесят и каменный свод, – я почувствовал себя ближе к религиозному мироощущению, чем когда-либо прежде. Вообще тщательное изучение путеводителя привело к забавному открытию: в Словении есть почти все, но многое – в одном экземпляре. Например, единственный остров – посреди озера. Единственный великий поэт. Один знаменитый архитектор, одна известная рок-группа. Одна обалденная грушевая самогонка. Одна племенная порода лошадей со странной особенностью: они рождаются черными, а вырастая, становятся белыми. Лошади, конезавод, были недалеко от пещеры, и мы заехали посмотреть. Красивые лошади. Несколько более многочисленны античные развалины, средневековые замки, в том числе и тамплиерский, барочные дворцы, горнолыжные трассы и трассы для спортивного сплава на каяках, уютные небольшие отели, почти виллы, в предгорьях и уже совсем в горах, здесь любят жить на пенсии старые англичанки, выходит дешевле, чем дома (говорят, эту моду задала еще Агата Кристи, обожавшая Блед, главный словенский курорт). В Любляне я видел лучшее место для проведения концертов, какое вообще когда-либо встречал: классический ступенчатый амфитеатр, выстроенный на средневековом рыцарском дворе, вмещает много народа, но при этом каждый зритель может без бинокля различить лицо выступающего…

К хорошему быстро привыкаешь и начинаешь воспринимать такое количество разнообразных и первосортных вещей на столь ограниченном пространстве как что-то само собой разумеющееся. Но вот высеченное в скале святилище бога Митры выделялось даже на таком богатом фоне. “Пожалуй, это уже чересчур”, – сказал Пудис, глядя на поеденные временем барельефы. А я думал, что люди в Словении, должно быть, как-то особенно интимно ощущают свою страну – человек из мегаполиса в лучшем случае знает так только собственный квартал, да и то если родился там и вырос. Хотя кому-то жизнь в маленькой стране, наверное, кажется слишком тесной, даже удушливой…

Но какая там теснота сейчас, когда границ “для своих” практически больше не существует. Словения, конечно, “своя”. Словенцев педантичный немец, просвещенный француз и сытый датчанин не боятся. И в общем-то понятно почему. Словенцы не вспарывали животы беременным женам вчерашних соседей. “Эта страна – настоящий уголок рая среди балканского кошмара”, – сказал, узнав, что мы здесь впервые, французский атташе, когда прощался с нами в клубе.

И как-то мне даже стыдно было таскать за собой по этому райскому уголку, прекрасному сну, свои постоянные злость и раздражение. Они не отпускали меня весь минувший год, не развеялись во Франции. Это Марта и Фрауке не прошли для меня даром. Что-то рухнуло во мне, связанное с сексом, с любовью, и никак не удавалось восстановить. Будто черная воронка, засасывающая пустота поселилась внутри – отравляла меня и бесила. Обнаружилось, что не так уж и сложно сыскать для любовных развлечений сразу двоих: к изрядному моему удивлению, наши дамы оказались довольно падки на такие шалости и соглашались, я бы даже сказал, с энтузиазмом. Но всякий раз потом я должен был признаваться себе, что суть дела не в этом и решать мою проблему мне требуется каким-то иным путем. И не знал – каким. “Ну, – пошутила однажды Кира, моя двоюродная сестра и ближайший человек, от которой у меня с детсадовского возраста не было секретов, – купи себе пару виолончелей и расположи возле кровати…” И тут же осеклась, испугавшись, что обидела меня. Но я не обиделся. Я даже подумывал воспользоваться ее советом – раз уж ничто другое не помогало…

– Нужно быть полным мудаком, – подвела Кира черту после долгого молчания, когда я рассказал ей про мобильник, – чтобы вообще такая мысль заползла в голову.

Насколько мне известна история Пудиса, в Москву он приехал на следующий год после окончания школы. Его родители к тому времени уже несколько лет как развелись, отец успел жениться на москвичке с двумя детьми, но разошелся и с ней и заселился в итоге в однокомнатную хрущевку на Пролетарке, где у него постоянно паслись полюбившие отчима пасынок с падчерицей и где порой он со второй женой воссоединялся – такой вот был у них половинчатый развод. Прописку в этой отцовской квартире Пудис получил без труда и противодействия: и его отец, и московская полужена отца были из советских интеллигентов-бессребреников, за чужое не хватались, за свое не держались, меркантильные соображения, а тем более опасения по поводу возможного будущего дележа вызывали у них брезгливость. Я думаю, Пудис был точно такой же, просто время изменилось, и ему приходилось это в себе не то чтобы прятать, но как-то мягко скрывать, прикрывать, чтобы не выглядеть совсем уж белой вороной.

В институтах Пудис то учился, то не учился, но какой-то технический диплом вроде бы все же получил. Все это происходило задолго до того, как мы впервые встретились. Но его отец меня знал. Пару раз Пудис просил о содействии: отец затеял в квартире ремонт и нужна была физическая сила двигать шкафы, выносить старую ванну и так далее. Когда в морге отцу выдали вещи Пудиса, он нашел в кармане бумажку из блока для записок, где был телефон моей новой квартиры. И больше не обнаружил никаких телефонов, потому что все они были у Пудиса в записной книжке мобильника. А мобильник Пудис поставил в тот вечер у меня на кухне подзаряжаться – и забыл.

Похоронами занимался отец. А я обзванивал по пудисовскому сотовому общих и не общих знакомых, ездил – собирал деньги. Мать Пудиса была православная и хотела, чтобы хоронили непременно в землю, место на Хованском кладбище стоило ощутимо. Разумеется, никто с ней не спорил, хотя, я полагаю, сам Пудис предпочел бы и вовсе обойтись без земли – пустить прах по ветру где-нибудь в Доломитовых Альпах или, может, в Гималаях.

Стыдно говорить, но я совершенно ничего не чувствовал. Мысль о гибели Пудиса никак еще не приживалась во мне. Я только надеюсь, что, встречаясь с другими людьми, с его отцом, во время всех этих скорбных церемоний я смог удерживать на лице подобающую мину. От многочисленных переговоров мобильник дважды садился, я заряжал его снова, он постоянно болтался у меня в кармане.

Отпели Пудиса прямо в морге – там, стена к стене, располагался какой-то, технический в прошлом, ангарчик, теперь его отвели для религиозных нужд, на стену повесили бумажную икону Богородицы, выдранную, похоже, из журнала; приходил священник из ближней церкви, раздал свечи. Отпевал быстро, двух покойников сразу. Проститься с Пудисом в морг приехала куча народу, многие отправились и на кладбище, людей было не меньше полусотни. На кладбище гроб открыли опять, могильщики стали вынимать цветы, все потянулись прощаться, было довольно холодно, март, я замерз, мне хотелось выпить водки. Я подошел вслед за отцом. Кира была не права – никакой специальной мысли не было у меня. Просто я обнаружил, что рука в кармане сжимает пудисовский телефон. Когда я вытащил его и быстро опустил в гроб и он куда-то там ухнул, глухо стукнув, вниз, на дно, за пиджачный рукав, – я вовсе не думал, что в этом есть что-то странное, мне казалось, так и надо, так правильно. Я ни от кого не таился, но вышло, что я оказался последним, и никто за мной не следил, никто моего жеста, движения не заметил. В конце концов, это была у меня единственная вещь от Пудиса, к тому же имевшая отношение к его смерти, и я хотел с ней расстаться.