Михаил Савеличев - Иероглиф

• Название: Иероглиф
• Автор: Михаил Савеличев
• Издательство: Северо-Запад Пресс
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2002
• ISBN: 5-93699-001-X

Здесь нет солнца и звезд. Здесь каждый воюет против всех. Здесь вампиры уживаются с сиренами, а сверхцивилизация — со всадниками Апокалипсиса. И действует странное Общество бумажных человечков, чьи представители вершат свое правосудие вне морали и закона. Они существуют между жизнью и смертью, в своем персональном аду, и не осознают, что их главная цель — умереть.

---

Как он ни пытался напрягать шею, но кислород продолжал поступать внутрь в лучшем случае тонкой прерывистой струйкой, которая никак не могла насытить задыхающийся организм, а только возбуждала чудовищное желание вздохнуть полной грудью и невыносимое мучение от невозможности это сделать. Перед глазами все поплыло, и стала сгущаться темно-красная пелена, в голове появилось ощущение тепла, а в тело начала вливаться неведомая сила, напрягшая мышцы рук и ног и являющаяся сигналом приближающейся агонии, когда за чудовищной вспышкой бесцельного сопротивления и дрыганья конечностями должна была наступить смерть, если, конечно, душителю удастся оказать достойное сопротивление. Это был последний шанс Максима, и он не стал понапрасну растрачивать скудные силы в паническом дрыганье и дерганье, а потратил их исключительно на три небольших движения левой рукой. Выставить указательный палец — раз. Согнуть руку в локте — два. И, наконец, со всего маху вонзить палец в то место, где предположительно нaходится печень этого доброго самаритянина. Палец воткнулся во что-то твердое, похожее на бронежилет, и Максим отлетающим сознанием уже попрощался с бренным телом, но тут хватка на шее ослабела, человек издал жалобный стон и повалился набок, как насосавшаяся пиявка. Диагноз Максима оправдался — цирроз печени.

Пока его мучитель возился рядом с ним, постанывая от боли, Максим растирал шею и дышал полной грудью, ожидая полного прояснения в мозгах и глазах. Но прояснение все никак не наступало — предсмертная концентрация сил и адреналиновый взрыв совсем истощили его организм, привыкший за последние часы к комфортным путешествиям вперед ногами и периодическим, почти ритуальным, омовениям в прохладных лужах, и Максим продолжал все такой же кисельной массой валяться на полу, правда, теперь обогреваемый с одной стороны его сокамерником-душителем, который в чем-то пытался ему помочь, видимо, решив, что лучше быть задушенным, чем заключенным.

В камере заметно потемнело, но лампочка под потолком не зажигалась, чтобы осветить место недавней схватки, ослепить привыкшие к сумраку глаза и мешать спать. Если не считать их совместных стонов и дыхания, то в мире царила полная тишина — не были слышны шумы улицы (а Максим считал, что его не успели вывезти из города), шаги охранников, звуки захлопываемых дверей, перекличек, воды в трубах и миллиона других мелочей, выдававших присутствие людей даже в самых строгих и мрачных казематах, к которым эта санаторная палата не имела никакого отношения.

Многое можно понять, скрупулезно анализируя факты, но еще больше — их отсутствие. Пустота гораздо информативнее. Это не было тюрьмой, это было какой-то явочной квартирой с небольшим тюремным филиалом для спец-арестантов и спец-допросов для негласного расследования c одной стороны, это хорошо — убрать меньшее число посвященных много проще, но и это же было плохо — в таких расследованиях нет томительного ожидания арестованным допросов и предъявления обвинения — все быстро, честно, без сантиментов. Общество может не успеть найти Максима. Но до ночи он теперь доживет точно, так как испокон веков пытки и допросы практиковали по ночам.

Однако кого-то обеспокоил мир и покой, царящие в камере, и вокруг все начинало оживать. Открылось и закрылось окошечко, через которое пытались рассмотреть подробности творящегося в камере, затем кто-то еще подошел к двери и началось негромкое и невнятное совещание, потом дверь распахнулась, и на заключенных пролили щедрый водяной поток с привкусом талого снега и бензина, что не оставляло никакого сомнения в том, откуда зачерпнули эту воду наверняка, из той же лужи, в которой освежался Максим. Хотя в ней было много всякой гадости и даже каких-то бумажных и тряпичных обрывков, немедленно облепивших все лицо и глаза, это взбодрило, встряхнуло его организм, и ему хватило сил на то, чтобы перевернуться, тгодтянуть по очереди обе ноги под живот, отдохнуть в этой позе эмбриона с приподнятым задом, затем упереться ладонями в холодный бетон, отжаться от него и затем уже сесть, на манер большой и неповоротливой собаки, завалившись задом набок и упершись руками в колени. Маневр удался вполне yспешно.

Максим принял относительно-частичное вертикальное положение и оперся спиной о стенку. Метаболизм продолжал приходить в норму, кровь живeе побежала по венам и артериям, мышцы загустели и лепили те дырки, в которые они уже собирались вытечь, рана на лице стала снова сочиться чем-то теплым, а кожа тела вновь ощутила неуютную влагу и холод мокрой одежды. Зрение улучшилось, и, несмотря на темноту, Максим мог более-менее хорошо разглядеть валявшегося на полу душителя. По удивительному стечению обстоятельств, у него уцелели очки, которые он вытащил из кармана плаща (кто, когда и каким образом их туда сунул, он не знал и не помнил) и незамедлительно водрузил на кончик носа.

Осторожно стерев кончиками указательных пальцев с век капли грязной воды, Максим обшарил себя с ног до головы, но не нашел ни одного завалящего пистолета или автомата, и даже отсутствовали совсем уж безобидные мачете и струнный нож. Тогда он, все еще не решаясь встать, подполз к не перестающему стонать соседу и обыскал его, в общем-то с тем же результатом — в его карманах нашлось много металлолома, включая и пустую гильзу, но он не годился и для охоты на тараканов, в изобилии бегавших вокруг. Максим, придерживаясь за стену, поднялся на ноги, внутренний гироскоп устойчиво держал ось, и он сначала осторожно, скользя пальцами по шершавой поверхности и то и дело натыкаясь на насекомых, обошел по периметру камеру, а затем повторил путешествие уже без страховки.

Прогулка взбодрила и придала уверенности в завтрашнем дне. Максим, подтянувшись, выглянул в зарешеченное оконце, но ничего не увидел — в темноте не горело никаких огней. Где он находился — в городе, за городом, в раю или аду, было непонятно. Да и неинтересно.

Стон гостеприимного соседа стал стихать, и Максим, оторвавшись от созерцания темноты, подошел к нему и осторожно перевернул на спину. На человеке был напялен такой же плащ, что и на Максиме, да и пропорции между телом и плащом совпадали (где-то один к полутора или к двум), и это заставляло подозревать, что одевались они у одного портного — смутного времени. На голову лежащего был нахлобучен капюшон, но теперь он был абсолютно темен и в нем не горело никаких огоньков. Максим сдернул затеняющий лицо колпак и внимательно осмотрел то, что и лицом-то было трудно назвать. Он не тешил себя иллюзиями относительно своей физиономии и сильно подозревал, что в настоящий момент он смотрится в один из вариантов собственного отражения.

Прежде всего, в глаза бросалась ужасная рана или, скорее, дыра в левой щеке — треугольный клок кожи, как это бывает, если брюками зацепиться за гвоздь на заборе, срисал к уху, налившись кровавой синевой, а сквозь эту дыру можно было разглядеть гнилые пеньки, оставшиеся от зубов. Каким-то умельцем или умельцами нос его был превращен в нечто подобное отбивной и окончательно утерял свое прямое функциональное назначение, из-за чего человеку приходилось дышать через рот, а точнее, через дыру в щеке, так как остатки его зубов были крепко сжаты и обрамлялись каким-то обгорелым пончиком, в котором Максим с трудом признал губы. На лбу и остатках щек кто-то пытался вырезать замысловатые руны очень тупым ножом, но мягкость щек не способствовала столь экстравагантному занятию, а на лбу все вполне получилось — (сквозь кровавые разрезы просвечивала белая кость чeрепа, и руны складывались во что-то очень знакомое, но забытое. Уцелели ли глаза у несчастного было понятно, так как веки были закрыты, но выглядели тронутыми.

Человек перестал стонать, но был жив, чтo подтверждалось свистящим дыханием через щеку и таким сильным стуком сердца, что все его тело сотрясалось при каждом сердечном сокращении. Максим ухватил его подмышки, приподнял и запихнул в угол, придав сидячее положение. Стены не давали ему завалиться, а голова удобно устроилась в прямоугольной ложбине, не скатываясь на плечи и грудь. Максим, выполнив человеческий и гражданский долг, уселся рядом, блаженно протянул ноги, не замечая идущего от пола и стен холода и ледяного сквозняка через окошко, и задремал. Он барахтался на поверхности сна, стараясь нырнуть как можно глубже в спокойствие и беспамятство, но они, словно соленая океаническая вода, выталкивали его раз за разом на поверхность, на самую границу реальности И сна, бытия и небытия, света и тьмы, балансировка на которой не приносила отдохновения и отнимала все силы, которые так нужны, чтобы просто заснуть.

Словно поняв, что Максим не спит, искалеченный человек стал говорить, говорить, говорить. Поначалу Максим ничего не понимал в его речи, чья нечленораздельность объяснялась ужасным состоянием губ, зубов и, возможно, языка, но потом он начал вникать в смысл некоторых слов, слова складывались в сочетания, из которых уже можно было при известной фантазии сложить предложение или просто догадаться б сказанном. Так, если долго слушать малознакомый язык, рано или поздно можно начать понимать если не все, то хотя бы общий смысл, складывающийся не только из фонетики, но и из интонации, мимики, жестов и блеска глаз. Конечно, здесь не было ни мимики, ни жестов, ни блеска, но ведь и язык не был чужим. К тому же, человек помногу раз повторял одни и те же фразы, и если в обычных обстоятельствах это здорово раздражало бы, то здесь и сейчас это только помогало — как постепенно, под воздействием химического раствора на куске фотобумаги начинает проступать скрытое изображение, сначала бледное и неясное, но с каждой секундой все более четкое и ясное, так и рассказ человека с каждой минутой все четче и яснее проступал в голове Максима, одновременно убаюкиваемого специфической медитативностью голоса говорящего.