Виталий Сёмин - Женя и Валентина

• Название: Женя и Валентина
• Автор: Виталий Сёмин
• Жанр: Советская классическая проза

---

Сурен берет в руки полочку, говорит:

— Вот скажи, что в этой полке? Две доски, десять шурупов, а вдвоем уже два часа возимся. Вот работа!

О работе он говорит много, охотно и всегда с изумлением. С собой он приносит тяжелую сумку с набором отверток, плоскогубцев, пробойчиков. В жестяной коробке однокалиберные, как патроны, черные каленые шурупы. Он смеется:

— Кто что из Москвы привозит. А я два килограмма шурупов привез. Увидел — свободно в магазине лежат. Не удержался.

Удивил он Слатина, когда взялся переложить печку.

— Никого не нанимай. Я же прекрасный печник. Первоклассный! — И радостно засмеялся. — Я в армии научился. Я же не только дороги и мосты строил, но и линейно-дорожные дома. Вот про одного и того же печника говорят, что одна печь у него удалась, а другая не вышла. Такого быть не может. Что значит: удалась — не удалась! Просто один раз случайно выполнил технические нормы, а в другой не выполнил. Делает на глазок! Я, например, из всех печек, которые сложил, пятьдесят процентов перекладывал уже готовых. Переведут нашу часть из села в село, я прихожу на квартиру, смотрю на печь, говорю хозяйке: «Что-то она у вас плохо горит. Давайте я вам ее переложу». Вначале не верит, а потом спрашивает — все одно и то же спрашивают: «А духовка печь будет?» Я заканчиваю класть и говорю: «Месите тесто, пока я заканчиваю, и будем печь». — «Да ну!» — «Месите!» Беру несколько щепок, зажигаю, кладу тоненькое поленце: «Сажайте!» Она берется голыми руками за дверцу и ойкает. Откроет дверцу, а оттуда — жар. Хозяйка довольна, с женой у нее хорошие отношения… Вот так научился. И солдат научил. Их потом инструкторами в другие подразделения переводили.

Слатин смотрел, как Сурен радуется своей сообразительности, честности, и думал, что он и в детстве точно так смеялся заикаясь и вообще мало с тех пор изменился и как будто радуется, что во взрослой жизни сумел управиться лучше многих.

— Нет, — сказал Слатин, — этого я тебе не разрешу. Отопление паровое, не нужна мне печь. А работы до черта.

В детстве они жили в пятиэтажном доме, который принадлежал до революции деду Сурена. В двадцатых годах отец и мать Сурена занимали одну комнату в коммунальной квартире на четвертом этаже. Мать была грозная и гордая армянка со страшными красивыми глазами. Она на вопросы детей и на вопросы самого Сурена отвечала не всегда. В комнате у них стоял рояль — черная глыба, тускневшая год от года потому, что мать Сурена, как и всю свою мебель, протирала его мокрой тряпкой. На рояле никто не играл. Не учили и Сурена. И вообще он никак не выделялся среди дворовых ребят и, кажется, одним из последних во дворе узнал, что он внук бывшего домовладельца. Родители ему этого не говорили.

После седьмого класса и Слатин и Сурен поступили в строительный техникум, но Слатин из техникума сбежал, родители Сурена сменили квартиру, а потом Сурен как-то заурядно женился, обзавелся ребенком и уже одним этим отдалился ото всех. Его взяли в армию, он надолго исчез, а когда вернулся в город, у него уже было двое детей; вид у него был торопливый, замуторенный, а рука в пожатии худой и твердой. Он все где-то и как-то зарабатывал. Но где и как, Слатину было неинтересно. Слатин вообще тогда запоминал только то, что интересно.

— Слушай! — сказал Сурен. — Я ж тебя прошу, дай развернуться! На новоселье я тебе подарок должен сделать? Я всем на новоселье делаю печки. Все равно ее надо до побелки сделать. А где ты хорошего печника возьмешь?

Глину он месил руками. Объяснял:

— Цемент сушит, — он сделал всасывающий звук, — холодит. Поэтому его надо брать мастерком. А с глиной можно работать руками. Глина жирная. Я печки кладу руками…

— Натура у меня такая! — говорил он. — Не хотел в армию, а когда мобилизовали, преодолел первую неприязнь и решил: «Нечего время терять. Буду всю жизнь военным». Стал готовиться в военно-инженерную академию, заявление написал. Но послали не меня, а завклубом. На мне машины, рельсы, шпалы, работа, а он ничего не делает. Проведет танцульки раз в неделю — и все. Командир мне сказал: «В следующий раз тебя направим». Ладно, я работаю. Жду разнарядки на следующий год. Конечно, мне надо было проследить, но ведь не в бригаде, не в батальоне, а, в полном смысле этого слова, в лесу, в роте. Звоню по телефону. «Нет, — говорит, — пока разнарядки». Теперь бы я, конечно, перепроверил, а тогда еще наивный был. Я тебе не рассказывал, как я в армию попал?

Армянский язык стали забывать еще родители Сурена, и потому армянский акцент в его речи — прикрывающая смущение защитная реакция.

— Я тогда думал, что совсем уже служить не буду, прорабом работал на станции Калиновская. Городок небольшой, все друг друга знают, и когда мне военком восьмого марта, в Женский день, позвонил, чтобы я зашел, я ничего такого не подумал. А он спросил: «Григорьян, документы принес?» — «Принес». Положил на стол паспорт, воинский билет, а он открыл ключом ящик стола, как будто что-то хотел достать оттуда, но не достал, а вот так сбросил в ящик документы. — И Сурен очень выразительно показал, как военком лениво открывал ключом ящик, как смахнул одним движением в него документы, как запер ящик и протянул бумагу: «На, читай». А там сказано было: «Направить Григорьяна в распоряжение…» — командирское звание, как сейчас помню, не было проставлено. Ехать надо было срочно. Я пошел домой, жена ждала меня за праздничным столом. Я ей и преподнес подарочек. Вместе с ней на следующий день выехали в Москву. Оттуда на Север. Неделю добирались, приехали, а там еще зима, и не то степь, не то тундра и базовый поселок из нескольких бараков. Представился командиру, а он бойца послал за всеми командирами части, знакомить со мной. Вечер был, мне неудобно, зачем людей тревожить. Отдыхают ведь, завтра бы и познакомились. А они пришли, и стало нас четверо. Командир каждого характеризует: «Это заслуженный воин, пользующийся уважением бойцов, авторитетом командования». Я заробел. Но тогда я уже немного в жизни понимал и предложил всем для знакомства выпить. Командир вроде засомневался, а потом дал добро. Повели они меня в магазин, я взял три бутылки водки. Сам я пью мало, думаю, три бутылки на четверых — хватит и еще останется. Выходим мы из магазина, а командир задумчиво так спрашивает: «А не мало ли это будет — три бутылки?» — И Сурен, заикаясь и захлебываясь, расхохотался. — Потом я узнал, что он катился с дивизии на полк, с полка на батальон, а держали его за то, что, если надо, все умел достать. Шпалы, рельсы, балласт, вагоны.

И потом меня на другие стройки перебрасывали. Один раз даже начальником гарнизона в районном городе был. И там тоже строил. И на службе и после службы. Клуб городу спроектировал, помог построить, потом в этот клуб бойцов в кино водил. Бойцы повзводно, а я с женой — за ними. Лида беременна была. Мне говорили: «Ты и жену строем в кино водишь». А потом, сам знаешь, время пришло: вроде бояться нечего, всю жизнь честно работал, а ночью думаешь — черт его знает, может, что и не так. Тут случай подвернулся уйти — заболел. И я ушел. И жену убедил. Диплом у нее пропадает: то работает, то не работает. Дети без школы, а главное, сам без перспективы. Вернулся и поступил в это самое проектное бюро — подальше и потише. Спасибо, в армии научился печки класть. Я и сейчас иногда кладу. А раньше у меня бригада была. Каменщики, плотники — они дома кладут, а как кончают, зовут меня, чтобы я печку сделал. Я после работы беру чемоданчик, мастерок и еду. Два вечера проработал — печка. Четыре печки в месяц сложил — моя зарплата в проектном бюро. Я мог бы бросить службу и жить вот так! А в деревню выехать — и цены бы мне не было. И работа чистая: глина и песок. Руки отмоешь — белые, как у барышни. И настроение хорошее. Поработал — попел. Я люблю петь. Меня и сейчас зовут. Я ж никогда не халтурю. Ребята после меня несколько печников пробовали — меня потом звали переделывать. Настоящий же печник говорит: «Трезвым не кладу». А я не пью. Хозяева даже сомневаться начинают. А я кладу чисто, хорошо, но сам знаю, что профессионального блеска не хватает, почерка, который складывается от постоянного повторения одних и тех же движений. Но горит всегда прекрасно. Однако сейчас я ребятам отказываю. Я им говорю: «На перспективу не работаете».

Часов в одиннадцать приходила дочь Сурена:

— Папа, мама волнуется.

К полуночи Слатин бывал уже мертв от усталости. Сурен тоже чаще ошибался и переделывал.

— Плюнь! — просил Слатин. — Пусть так!

Сурен упирался:

— Сделанное должно быть сделано. — И спрашивал у дочери:

— Мама внизу? Пусть поднимается.

Приходила Лида, полная, с одышкой, спрашивала:

— Заговорил людей? Замучил? Как тебе не стыдно, Григорьян?

Слатин смущался. Ему казалось, что и шутить так с наработавшимся Суреном нельзя. Но Сурен говорил:

— Это мой отдел технического контроля. Если Лида работу примет, значит, все в порядке.