Владимир Митыпов - Долина бессмертников

• Название: Долина бессмертников
• Автор: Владимир Митыпов
• Издательство: Издательство «Советский писатель»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1980

Главный герой «Долины бессмертников» поэт Олег Аюшеев, участвуя в раскопках древнего погребения, знакомится с погибшей культурой хуннов. Осмысливая ее и сопоставляя с современной культурой и жизнью, он задумывается о том, что значит для поэта родная земля, об участи народов, правители которых во имя суетных и корыстных целей ввергают сотни тысяч людей в пучину бед, кровопролитий

---

— Археология не терпит неряшливости. — Хомутов польщенно пригладил усы. — Возможно, я дома не всегда умею поддерживать порядок, но в раскопе у меня должно быть чисто. Таково мое неизменное правило. Профессор Граве учил этому вашего покорного слугу.

Хомутов с удовольствием оглядел гладенькие стены, щегольской аккуратностью наводящие на мысль об украинских мазанках.

— Да и как же иначе? — он пожал плечами. — Я, брат, вырос в деревне и знаю, как относились к своему ремеслу старые мастера-кузнецы. Не дай бог, если кто ненароком сядет на его наковальню: хорошо, если нахал просто получит по шее, а то и зубов мог недосчитаться. Вот оно как… Кстати, Олег, ты хоть бы колпак себе из газеты сделал. Напечет ведь голову.

— Неохота. И так сойдет, — расслабленно отозвался поэт, разглядывая ладони с затвердевшими уже мозолями: за день приходилось перебрасывать не одну сотню тазов.

— Гигантский ленивец! — Лариса, в шортах и пестрой блузе с короткими рукавами, старательно выравнивала стены. — Есть такой зверь в Южной Америке. Говорят, он до того малоподвижный, что в сезон дождей на нем вырастает трава.

— Что поделаешь, таков наш модус вивенди, — смиренно ответствовал Олег.

— Модус вивенди… образ жизни, — перевел с латыни Хомутов и пожевал губами. — Что ж, может, это и хорошо. В археологии неторопливость предпочтительнее поспешности…

— Вот так! — Олег скорчил Ларисе рожу, зевнул и пробурчал: — Шорт побери, шорты купить, што ли?

…За месяц Олег нагулял довольно густой загар, хоть и не сравнялся в этом с юными туземцами, которые тропическим своим оттенком могли потягаться даже с полинезийцами., Он упивался беззаботностью, телесным здоровьем и постепенно, незаметно начиная забывать о тревожных делах в Великой степи, стал глядеть на все с отстраненной доброжелательностью и как бы позевывая. И то ли хотелось ему того, то ли уж само так получалось, но только в исторических трудах, взятых у Хомутова, ему попадались теперь не древние войны и давно отшумевшие страсти, а одни лишь скучнейшие описания предметов, найденных в раскопанных могильниках.

— Ткань сработана гроде-нап-левым переплетением… по типу бархатного построения… — сонно бормотал он, лежа в палатке. — Полоска соткана в ки-пер-ном переплетении нитей со счетом тринадцать на тридцать три… Бархатное построение… Надо же!

Глаза начинали слипаться, строчки туманились, и Олег откладывал книгу. Вспоминался Афтэков. „Все же молодец Валерка, что выпихнул меня в поле, — сквозь дрему думал Олег. — Неплохо я здесь нервы подлечил… да и здоровьишко, чувствую, поправилось. Теперь пора и домой, надо за работу садиться… И Эльвира, бедная, скучает…“ Эльвира теперь снилась ему почти каждую ночь. То он видел ее хлопочущей на кухне, в домашнем платье и фартучке, то совершенно нагой среди красноватого полумрака их спальни, то среди праздничной толпы, одетой в какие-то сказочные струящиеся одеяния, и неизменно от нее исходило ощущение тепла, покоя и обволакивающей неги.

Вылезая по утрам из теплого спального мешка в холод сырой от росы палатки, Олег с удовольствием предвкушал, как вернется домой, к Эльвире, в привычную и уютную обстановку, надежно огражденную от всяческих неустройств и досадных случайностей. Лишь одно несколько отравляло приятную эту мысль — все то же воспоминание о предрассветном бдении на балконе, притаившееся где-то в глубине души, как домовой в подвале вполне благополучного снаружи особнячка. Но „подвальную“ возню Олег усмирял могучим заклинанием: „Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон…“

Однажды вечером в палатку поэта явился самый младший из юных туземцев, прозванный за маленький рост „Карлсоном, который живет на крыше“. Этот самый Карлсон посопел, поерзал и вдруг выпалил:

— А я вас знаю!

— Вот так совпадение! — очень серьезно отозвался Олег. — Я ведь тоже тебя знаю и как раз хотел тебе сказать.

Карлсон хихикнул:

— Нет, правда… Я вас видел зимой.

— На крыше?

— Не, по телевизору. Вы стихотворения пишете, да?

— А ты, брат, не путаешь? — спросил Олег, проклиная в душе голубые экраны.

— Не-а… И Боря тоже говорит, что он вас помнит.

— Н-да… Границы моей славы, оказывается, гораздо обширнее, чем я предполагал, — пробурчал поэт. — Слушай, Карлсон, я написал всего одно стихотворение: „Буря мглою небо кроет…“

— Не, это Пушкин написал! — радостно уличил его Карлсон.

— Ну и что? А я переписал и отнес на телевидение. Меня и показали: вот, мол, человек, который красивым почерком написал стихотворение Пушкина.

— Не обманете, не обманете! — заверещал Карлсон. — Вы тоже пишете!

— Сказал бы уж лучше: „Тоже мне пишете“ — это было бы куда точнее, — вздохнул поэт и подумал: „Все, инкогнито мое раскрыто, явки засвечены. Пора бежать. Завтра же поговорю с Хомутовым!“

Решив так, он вылез из палатки. Солнце только что закатилось. Вечер выдался теплый, тихий, воздух был насквозь пропитан настоявшимся на жаре крепким ароматом соснового бора.

Олегу захотелось прогуляться на прощанье, и он двинулся в глубь леса. По вершинам мачтовых сосен с каким-то океанским шумом прокатывался ветер. Видимо, здесь была заповедная территория одного или нескольких дятлов, потому что то и дело у подножий деревьев попадались целые кучи истерзанных сосновых шишек. Где-то в глухом распадке сердито рявкал дикий козел, гуран.

„Странно все устроено, — меланхолично размышлял Олег. — Вот иду сейчас… недалеко дикие козы бродят… и белочка вон пробежала… а завтра в такое же время за сотни километров отсюда буду принимать ванну, телевизор смотреть… И покажется, что и лес этот, и могилу князя, и свою палатку я видел всего лишь во сне… Да, что минуло, того словно и не было никогда…“

Тут ему пришло в голову такое: уж если вчерашний день почти иллюзия, то что говорить о минувших столетиях!.. А посему шаньюя со всей его ералашной державой вместе можно смело отнести к разряду несуществовавшего. „…По ведомству сказок и легенд! — желчно усмехнулся Олег. — А ведь завелся было, навыдумывал об этом мифическом Тумане восемь бочек арестантов. Тоже… юный следопыт!.. А все они, нахрапистый Афтэков и Таня, смешливый цербер… Нет уж, граждане:

Никаких раскаяний, никаких иллюзий,—
Впереди больничный длинный коридор.
Глупый шар с захлебом закачался в лузе,—
Кончены подставки, я вам не партнер!..“[21]

Олег вытянул на ходу блокнот, намереваясь записать эти четыре неожиданно составившиеся строки, и вдруг увидел, что стоит на горе, как раз на том месте, откуда месяц назад они с Хомутовым рассматривали захоронение. Ощутимо тянуло вечерней прохладой. Внизу, между деревьями, словно бы оседала, копилась темнота. На западе горела заря, и ее пронзительный, чистоты спектрального распада, багрянец врывался в спокойную синеву сумерек сигналом тревоги.

Олег почувствовал, как у него забилось сердце: в медленном умирании по-азиатски яростного небесного огня ему привиделась идущая к концу битва огромных полчищ среди залитых кровью бесконечных степей.

Постепенно закат выгорал, краски его становились глуше, обреченнее, и тогда поэт обнаружил, что его неодолимо тянет туда, в эту призрачную страну, словно он тот единственный оставшийся в живых, кому выпала скорбная участь обойти эту покрытую мертвыми телами равнину, воздавая должное мужеству своих павших соратников…

Опасливо косясь на небо, Олег бочком приблизился к упавшему дереву, присел. Расстегнул рубашку, хоть было вовсе не жарко. „Ну и закатище!.. Все как нарочно получается… — Он притих, подумал и вдруг ожесточился: — Нет, все-таки я еду! Побыл я в поле? Побыл. Землю копал? Копал. Значит, слово сдержал? Сдержал. А уговора относительно сроков у нас с вами, товарищ Афтэков, не было. Дальнейшее пребывание здесь считаю бессмысленной тратой времени. Работа моя здесь не идет. И своей вины в этом я не вижу. Не дается мне тема, и все тут! Чего еще ждать? Камерное оно там или не камерное, а следует делать то, что получается. Ваши же слова: угождать никому не надо!.. И с Эльвирой нельзя не считаться. Жена — не рукавица, товарищ Афтэков!“

Увлекшись внутренним монологом-самооправданием, он не заметил, как с противоположной стороны появилась Лариса.

— Олег! — удивилась она. — Ты что здесь делаешь? — Да вот, пытаюсь запомнить все это, — он повел рукой вокруг. — Хочу завтра распрощаться с вами.

— Как, почему так быстро?

— Быстро? — Олег пожал плечами. — А мне кажется, я пробыл здесь достаточно долго.

— А вообще-то ты зачем сюда приезжал? — присев рядом, она рассматривала его с каким-то оскорбительным любопытством.

— Да так… побыть, посмотреть… — Ответ вышел невразумительный. Олег начинал чувствовать себя идиотом.