Зиновий Зиник - Руссофобка и фунгофил

• Название: Руссофобка и фунгофил
• Автор: Зиновий Зиник
• Жанр: Современная проза

---

"Чесноку не достает", — поцокал он языком и выбрал из большой связки развешанных по стенам снадобий ядреную седую головку чеснока. Чеснок навел его на мысль о других прелестях домашнего консервирования. Он снова открыл холодильник и достал оттуда банку с закручивающейся крышкой. Поднеся банку к свету, он с любовью созерцал, как томились, дозревая до нужной кондиции замаринованные с лавровым листом отборные шляпки белых грибов. Размозженный в пальцах англичанина подберезовик снова предстал перед глазами. "Это ничего, ничего, — пробормотал Костя, — мы еще отыграемся".

В окне перед ним возник человек в знакомом картузе-шляпенции восточно-европейского покроя и, пробегая деловито в своем направлении, махнул Косте приветственно рукой.

"Пан Тадеуш, пан Тадеуш! — поспешил Костя распахнуть окно и помахал зазывающе соседу. — Не зайдете ли?" — и он поцокал пальцем у себя под скулой алкогольным жестом. Пан Тадеуш, сосед Кости и Клио, был владельцем польской продовольственной лавки (за углом на главной улице) и единственным собутыльником Кости в часы тягостных раздумий. Познакомились они как покупатель и продавец, начав разговор о "польской" колбасе с чесноком — того сорта, который был в наличии в магазинчике у пана Тадеуша, а закончили за Тадеушной бутылкой "Выборовы" на территории Костиной империи — кухни в доме Клио. В следующий раз Костя представил пану Тадеушу практические доказательства преимущества "Столичной" перед "Выборовой", на что пан Тадеуш решил отпарировать польской "Зубровкой". Короче — они сблизились на почве посиделок и легкой ругани, как и полагается в славной семье славянских народов-побратимов.

"А Клио где?" — нерешительно топчась в окне, опасливо осведомился пан Тадеуш. Он не хуже Кости знал, как Костина супруга относится к подобным братским посиделкам.

Костя презрительно ткнул большим пальцем за спину, в сторону садика на заднем дворе и заверяюще тряхнул рукой: все, мол, о-кэй! И побежал открывать Тадеушу дверь со стороны улицы. В кухню они проходили, крадучись вдоль стены на цыпочках, но, оказавшись в Костиной вольнице, тут же стали шумно и празднично располагаться за столом со всем жаром и деловитостью гоголевских помещиков. "А ну-ка, ну-ка!" — приговаривал пан Тадеуш, возясь с застежками своего портфеля-саквояжа. И гордо стукнул о стол стеклянной консервной банкой.

"Патиссон, ха! Тоже мне! — скептически крякнул Константин, еле взглянув на банку маринованных патиссонов. — Нет, — вздыхал он, расставляя на столе тарелочки, вилочки и два граненых стаканчика, — нет, вы уж ублажайте себя своими болгаро-турецкими патефонами, а я рекомендую нашу моченую антоновку или нежинский огурчик под первую рюмочку, — мы, кстати, с какой водки начнем? С лимонной? С кориандровой, на корице настоенной? Или вот перцовую я только что принял — хорошая получилась перцовая. А то вот, — с загадочной миной повернулся Константин к темной бутыли в углу, заткнутой пробкой с тряпкой для герметичности. — Может, самогону? Я, Тадеуш, знаешь ли, отказался от всех западных новшеств с высоко техническими змеевиками и активизированным углем для фильтрации, а делаю просто, по-московски: две кастрюли, одна в другой, из одной выпаривается и в другую по крышке стекает, и чудесная, знаешь ли, получается самогонка — хоть и шибает в нос, но чиста, как слеза покаявшегося врага народа".

"Есть такой на Западе американский напиток "пепси-кола", — делился в ответ своими мыслями пан Тадеуш.

"И не только на Западе. Пепси-колу в Советский Союз давно завезли: в обмен на отъезжающих евреев, — перебивал его Костя. - Ею хорошо кубинский ром запивать: сладенькая! Но для водки лучше огуречный рассол".

"Сладенькая, вот именно, — продолжал свою мысль пан Тадеуш. — Вот я и подумал: а что если пепси-колу, если в ней столько сахару и даже дурман есть, на перегонку пустить, варить из нее особый самогон, по-вашему, Константин, рецепту—в двух кастрюлях?"

"Интересная мысль", — задумался Костя.

Как обычно, первые четыре рюмки проходили у них под разговор о новых рецептах самогона и продолжались дружным охаиванием ненавистной им обоим английской кухни:

"Все вываривают, сволочи, все", — зажевывая рюмку чистого спирта семгой домашнего посола, говорил Костя.

"Где семушку брали?" - как бы невзначай спрашивал Тадеуш, скромно подцепляя ломтик с краю. Костя, однако, свои кулинарные открытия раскрывал не каждому, а тем более остерегался Тадеуша: он же хозяин продмага, а не просто сосед. Костя поэтому вопрос своего польского собутыльника игнорировал.

"Даже помидоры вываривают, изверги! - как будто не слыша вопроса, продолжал он. — Про картошку я ничего сказать не могу — какая нация картошку не варит? Но зачем они, скажите на милость, лук-порей на пару держат? А помидоры в кипятке шпарить — это уж, извините, варварство! И никакими парламентами это варварство не оправдаешь! Выпьем?"

Оба переходили к ругани британских супов, состоящих из вареной морковки с грязноватой подливкой, клеветали на английский резаный хлеб, напоминающий тряпичные салфетки для вытирания грязного стола. И не забывали о пресловутых английских рыбных палочках. "На нашей обездоленной продуктами родине чего только не начнешь есть вкусного и питательного —даже палочки эти рыбные",— угрюмо вздыхал Костя". Но как британские рыбаки, вылавливая сетями мегатонны лобстеров, крабов, нежнейших осьминогов и других уникальных даров моря, могут питаться сплошной "фиш-энчипс", он просто не может взять в ум. "И не гефельте, между прочим, эта фиш, а замороженная треска, а чипс этот не картофель какой-нибудь фри, а неизвестно что в пережаренном рыбьем жире с бензиновой примесью, а потом еще сверху вонючим уксусом польют и жрут прямо из газетного кулька!" Морские деликатесы отправляют контейнерами в загранку, а сами жуют замороженную треску с тертой свеклой. К чему тогда все эти колониальные изыски, которыми завалены продуктовые лавки? Для иностранцев — вот ответ! Типичное британское лицемерие: чтобы иностранцы глазели и ахали, мол, и британцы такие же цивильные, как в Париже. Не дает покоя имперское прошлое. Хотят сделать вид, что Англия все так же правит морями в смысле заморских чаев, кайенского перца и разных там авокадо с артишоками. А желудок в артистическом шоке — желудок всего этого имперского не принимает. Набивают этой экзотикой свои рефрижераторы, а потом систематически портят, уничтожают напрочь путем вываривания в кипятке, чтобы отбить начисто вкус и приравнять к картофелю в мундире. И в этом ажиотаже полного презрения к заморскому изыску, в этом надрыве, можно сказать, кулинарного шовинизма не понимают, какие деликатессные ценности выбрасывают коту под хвост". "Буквально коту под хвост, — повторил Константин. -Иду я вчера мимо одной рыбной лавки, вижу продавец семгу свежую, рыбину то есть, потрошит — для тетки-покупательницы, они же тут инквизиторы стерильности, чтоб рыба была как пластмассовый пакет из магазина. Ну вот продавец и потрошит. И вижу, он вместе с кишками — раз! чик-чак, и вместе с кишками икру в помойный мешок швыряет. Я прямо обомлел: мешок прозрачный, и вижу я, в этом мешке все внутренности, кишки и пузыри прошиты как рубиновой нитью гроздьями свежей икры. Переливается она, красная икорка, как бисер среди свиней. Не мне тебе, Тадеуш, объяснять, что икорку эту слегка сольцой припорошить и через сутки нежнейшей свеженькой икоркой можно шампанское закусывать. Той самой красной икоркой, на которую у них в их спецмагазинах за баночку с мизинец можно зарплату просадить. Я, опупев, говорю продавцу: а икру-то с кишками выкидываете? А он про икру и не слышит, говорит: а кому, говорит, эти кишки нужны? Я говорю: а моя собачка эту хреновину жевать любит. На своем английском ему объясняю: мол, дог, гав-гав, ам-ам! Он про собачку тут же понял: они ведь животных здесь больше людей уважают. И стал, дурачок, оставлять мне эти самые рыбные отходы. Икру, то есть, красную в чистом виде", — и, довольно гоготнув, Костя выставил на стол литровую банку красной икры. "Ешь - не хочу: как с моим родственником на Дальнем Востоке до войны — хлеб сначала по карточкам выдавали, а потом вообще хлеб исчез, а икра бочками, есть перестали. Эх, нету здесь настоящего черного хлеба, бородинского такого, но мы с белым себе намажем! Ешь, Тадеуш, не стесняйся". Тадеуш, игнорировав тоску по хлебу, отправил себе в рот столовую ложку икры и зацокал языком.

"И часто он, этот ваш рыбный торговец, семгу свежую разделывает?" — спросил он с плохо скрываемой завистью.

"Ты, Тадеуш, не подбирайся ко мне со своими намеками. Я тебе адреса все равно не скажу. Но могу твою зависть утешить — перестал он мне внутренности оставлять. На днях захожу к нему, а он мне заявляет: "Да, выбросил я кишки эти, извиняюсь, говорит". Лень ему сортировать, что от семги, а что от трески. Лень, понимаете ли! И все на помойку. Тупой народ!" Снова налили и закусили, на этот раз укропным огурцом с черным хлебом. "Хлеб черный надо у немцев покупать. У датчан тоже бывает: датчане этот рецепт у славянских бояр украли на пути из варягов в греки. А греки на обратном пути у нас укроп украли, теперь в Лондоне в греческих лавках им торгуют", — грустно заметил он. "Грустно, кстати, что вы, родственные нам поляки, пренебрегаете укропом в засолке огурцов. Вот ты, Тадеуш, подцепи огурчик из той баночки, — и проследив за выражением лица собутыльника, откушавшего огурец, спросил нетерпеливо: "Ну?"