Парфененко Борисович - Другое имя зла

• Название: Другое имя зла
• Автор: Парфененко Борисович
• Жанр: Фэнтези

Не шутите, да не шутимы будете…

---

Детский сад пугал общими спальнями и общими туалетами. Странно, но об этом стал думать позднее. Уже начиная с раннего детства, человеческое общество стремится изо всех сил стереть индивидуальные различия. Это характерно не только для бывшего СССР, но и для любой другой государственной системы. Когда, с раннего возраста вынужден коллективно испражняться. Потом, в тихий час засыпать среди двадцати других детей, сохраниться практически не возможно. Но в нашей стране любая форма индивидуализма считалась проявлением психического расстройства. И подвергалась соответственному лечению.

В этом, пусть даже, детском обществе, сразу четко выступила градация. Появились свои лидеры, способные мгновенно, без раздумий толкнуть в грудь кулаками. Выявились те, которые подставляли эту грудь. И те, которые находились в стороне от первых и вторых. Волки, стадо, одиночки. Волки тоже сбивались в стадо-стаю, чтобы лучше резать овец. Я был одиночкой. Наверное, существовать в обществе одиночкой, и есть та самая золотая середина.

Волки могут сожрать и превратить в овцу, если пути пересекутся. Но этого можно избежать, волки ведь тоже стадо и они поступают сообразно коллективному интеллекту. А если удалось уйти от волков, то дистанцироваться от овец, дело плевое. Детский сад я ненавидел, но он было неизбежным, как дождь, зима. Приходилось мириться.

Труднее было со школой. В саду мог большее время оставаться сам с собой, находясь среди других. Школа, в которую, будучи сыном интеллигентных родителей, попал в шесть лет, уже бойко умеющим читать и относительно безошибочно считать, в пределах двадцати, все было по-другому. На уроках вперед выдвигался критерий общественной оценки, успеваемость, дисциплина. Если успевал по предметам, был дисциплинированным, то ты хороший ученик, для учителя и родителей. На переменах вновь торжествовало животное разделение людей, и здесь твои успехи на уроках могли сослужить очень плохую службу. Мир стал сложным. На обретение места и поиски той самой золотой середины, между волками, стадом, а теперь еще и пастухами, в чьей роли ревностно выступали учителя, ушло года три. В четвертом классе окончательно был зачислен в крепкие хорошисты, с удовлетворительным поведением и средними способностями.

Родители, и главным образом отец, считали, что только в здоровом теле может быть относительно здоровый дух, запрещал, по его выражению, гонять собак по помойкам, к чему я не особенно и стремился, отдавал предпочтение этому благородному занятию, – занятиям спортом. Обилие спортивных секций сменивших меня закончилось, в конце концов, – бассейном.

В начале оказался в спортивной группе. Но каждый день совмещать пять или шесть часов в школе с четырьмя часами интенсивных тренировок в бассейне, да еще домашнее задание после, быстро стали для меня не посильными. О том, что бы заявить об этом во всеуслышанье не могло быть и речи. Пошел другим путем, как в свое время сделал В. И. Ульянов-Ленин. На нескольких соревнованиях показал душещипательно плохие результаты. Хитрая политика не замедлила сказаться, без излишней помпы меня, как бесперспективного, перевели в группу здоровья. Теперь ходил три раза в неделю, по три часа, в окружении едва научившихся плавать лягушек, плескался в воде в свое удовольствие, да, и для самолюбия приятно.

Так же получилось со школой. Только те предметы, которые были мне интересны, давались легко. А остальные, главным образом точные науки, несказанно мучили меня. К шестому классу весь интерес к школе пропал. Не знаю, кого винить в этом, учителей, школьные программы, да, нет. Скорее всего, самого себя. Может быть, это произошло еще и потому, что появилась очередная страсть, – Книги. Они давали то, что не в состоянии была дать школа. Я читал запоем, о домашних заданиях вспоминал, только тогда, когда мать в двадцатый раз криком вытаскивала меня из-за пределья. Устные предметы давались легко. Мог запомнить, конечно, если слушал объяснение материала на уроке. Письменные задания благополучно перекатывал на переменах. Девчонки уже в шестом классе симпатизировали мне. Даже за жвачку и другие мелкие сувениры давали списывать на контрольных работах.

Я возвращался из школы. Обедал очень торопливо. Уходил в свою комнату, во время подготовки уроков мне запрещалось закрывать двери, чтобы мать могла контролировать домашний учебный процесс своего чада. Но и здесь нашел компромисс. Наваливал на стол учебники, тетради, неопрятная гора возможных знаний. А сверху аккуратно лежала книга, которая в тот момент безраздельно властвовала надо мной. Родители опять столкнулись с проблемой выдворения чрезмерно углубленного в себя чада на прогулки. Более-менее ровные и положительные оценки усыпили бдительность домашних цензоров. Они самоустранились от проверок подготовки к урокам. Это позволяло большую часть жизни проводить в самом себе или самим собой в придуманном другим человеком, напечатанном мире.

Моя замкнутость не смогла не вступить в противоречие с окружающим миром. В середине девятого класса посыпались двойки и тройки. Пытался сдержать, суетливо возводя запруду из вранья, вырванных из дневника страниц, поддельных подписей и прочего подобного. Но поток был слишком велик, что бы моя, не без гордости могу сказать, довольно, искусная плотина не рухнула под талыми водами всепоглощающей правды.

Нерушимый союз родителей, школьных учителей и репетиторов общими, титаническими усилиями заставили закончить без троек десятый класс. Не без хлопот отца поступить на исторический факультет Ленинградского Государственного Университета имени Жданова. Все эти великие события произошли в один год с выстеленной Горбачевым перестройкой.

Первый курс оказался очень ярким. Все вокруг было не таким, как прежде. Исчезло давящее ощущение толпы. Начал различать лица, преимущественно женские. Первый семестр взрослой жизни, страдая, хранил целомудрие. После зимы, с таяньем снега меня посетила первая любовь. Она была старше на два года и выше на три сантиметра, этакий, Майкл Джордан в юбке. Все героические попытки романтизировать отношения, разбивались в постели о плотскую, животную страсть. Она была самкой. Когда узнала о том, что у меня первая, для нее обремененной большим, по сравнению со мной, багажом жизненного опыта, куда входило: замужество, аборт, развод, учить жизни такого кутенка, как я было потрясающим, чувственным наслаждением.

Когда расслабленный вином, ее телом, начинал говорить о любви, она смеялась и, гладя по голове, говорила: "Любовь – это совокупление. И чем лучше оно, тем крепче любовь!". Я злился, мучался, страдал, писал стихи, но все мимо.

Короче говоря, в армию попал прожженным, умудренным опытом и изъеденный цинизмом. В армии, запертым на два года, сохранить себя невыразимо сложно. Но когда удалось выработать линию поведения, отслужил год, получил сержантские лычки, понял, что в этой системе при определенных обстоятельствах, охранять свое я очень легко. Помогало этому и изолированность армии от общества, которое конвульсировало в объятиях перестройки, гласности и демократии, этих подосланных, продажных девок капитализма. Одним словом, переполненный сам собой вернулся на гражданку.

Эта "Гражданка" оказалась совершенно другим измерением, на совершенно чужой планете. Естественно, из армии никто не ждал, кроме родителей и пары закадычных приятелей по университету, так же как и я два года не обдуваемых ветрами перестройки. Возвращение было будничным и рабочим. Несколько дней беспробудной пьянки, череда новых знакомых, кратковременные, на сексуальной почве, влюбленности в женщин, чьи имена и лица забывал сразу по окончанию акта.

Осенью учеба перемешалась с желанием зарабатывать. До девяносто первого года, таких возможностей было море. Удалось совместить нетяжелое обучение с еще более легкими, но регулярными заработками. Денег имел достаточно, чтобы ни выделяться из серой массы элгэушного студенчества. Пил вино, трахался, покупал вещи. Учеба катилась сама собой. Учились мы не на семинарах и лекциях, ни на коллоквиумах, и уж тем более ни на экзаменах и зачетах. Как правило, способность излагать свои мысли складно появлялась в компании себе подобных, за бутылкой водки, на какой-нибудь конспиративной квартире. Естественно, что мысли были сумбурными, а слова загадочными и туманными. Но когда все это говорилось, понимал все и все мог объяснить. Заканчивалось всегда примерно одинаково. Утром с головной болью, вспоминая имя очередной подруги по диспуту, с которой обрел единение душ и тел. Вспомнить тему шумной вчерашней беседы не мог. Зачем?! Почему кончилось это, как всегда, в постели, с незнакомой девкой, с дерьмом во рту, жуткой головной болью и желанием содрать с кожу, чтобы очиститься?!!

Все путчи и политические волнения проскакали мимо, не смешивая меня с собой. Не принимал участия в политике, чурался всех видов общественных движений. Всех политиков считал жидким говном с изюмом. Главным в жизни было наличие денег для обустройства комфортной, физиологической жизни. Душа и собственная индивидуальность в тот момент беспокоили меньше всего. Конечно, считал себя исключительным, но доказывать это кому-либо необходимости не ощущал. В таком состоянии духа и тела закончил свое высшее образование.