Сергей Лавров - Лев Гумилев: Судьба и идеи

• Название: Лев Гумилев: Судьба и идеи
• Автор: Сергей Лавров
• Издательство: Айрис-пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-8112-2647-4

Книга посвящена драматичной судьбе и научному творчеству выдающегося отечественного историка, этнолога и географа Льва Николаевича Гумилева. Центральную часть ее занимает работа президента Русского географического общества С. Б. Лаврова, около 30 лет проработавшего вместе с Л. Н. Гумилевым на Географическом факультете ЛГУ и в Географическом обществе. Книга дополнена автобиографией Л. Н. Гумилева и его воспоминаниями о своих знаменитых родителях Николае Гумилеве и Анне Ахматовой, а также воспоминаниями наиболее близких к нему людей — его вдовы Н. В. Гумилевой, писателя Д. М. Балашова, Ю. К. Ефремова К. П. Иванова и других.

Книга представит большой интерес для всех, кто интересуется творчеством выдающегося ученого и мыслителя.

---

Академик А. М. Панченко оценивает вклад Л.Н. выше. «Удалась ли Л. Н. Гумилеву та вожделенная «мера», — пишет он, — о которой говорил Аристотель? На мой взгляд, удалась. Во всяком случае, в нынешнем историософском запасе нет идей, которые могли бы конкурировать с теорией этногенеза. Никто не отважится сказать, откуда берутся и куда деваются этносы (если угодно, нации, народы, народности), — никто, кроме Л. Н. Гумилева. А ведь они берутся и деваются»1087.

Был ли сам автор «теории этногенеза» пассионарием? Л.Н. считал, что этого точно определить нельзя. Где-то в 80-х гг. наши психологи все-таки задались целью найти подобный критерий; они составили гигантский вопросник — 128 вопросов! Получил его и Л.Н. и честно ответил. Результат был неожиданным. Вывод по «сырым данным», сделанный психологом Михаилом Коваленко, был таков: «Отклонений от популяционных данных нет».

Неужели же Л.Н. не был пассионарием? Думается, что-то неладно в методике опроса. Ф. М. Достоевский в «Братьях Карамазовых» говорил о «потребности познания». Для Л.Н., возможно, именно эта потребность была ведущей пассионарной чертой, побудившей его работать в любых условиях, в самых нечеловеческих условиях пытаться творить. Человек, бывший вместе с ним в лагере, вспоминал, что все отбывали срок наказания, день за днем, неделя за неделей, год за годом, а Л.Н. работал «над пассионарной теорией все семь лет день в день нашей совместной жизни в лагере»; «окружающая обстановка — решетки на окнах бараков, конвоиры с собаками, забор с колючей проволокой — его не беспокоила... Все это относилось к мелочам жизни»1088.

Вспомним письмо из Омлага к матери, письма к В. Абросову; в них страдание почти везде на втором плане, а на первом — ожидание нужных книг, проверка идей, а итог — чемоданчик с рукописью в поезде Омск — Ленинград.

Л.Н. — пассионарий особого рода. Он заслужил право быть первопроходцем в науке труднейшей судьбой своей. Л.Н. писал, что Ньютон отдал свою жизнь, чтобы создать теорию, и «не пролил ни капли семени». Однако в одном интервью он с горечью признался: «Я после себя оставлю книги. Мой визави, кроме книг и статей, оставит после себя дочек. Мы все что-то оставляем»1089.

Да, механизм пассионарности и физические причины «толчка» были Л.Н. лишь обозначены. Но разве это так мало?

13. Уроки Льва Гумилёва

Сейчас модно славословить новое мышление. Особенно усердствуют те, кто ни по-старому, ни по-каковски думать не умел.

Л. Гумилев

Но бояться этой страны

Мы не станем и в смертный час,

Беспощадный гнев сатаны

Не склоненными встретит нас.

Л. Гумилев

Лев Гумилев умирал вместе со страной. В 1990-м был инсульт, он сильно сдал, плохо работала рука, а надо было править гранки книг, шедших в печать. Ученики помогали, но надо было включаться и самому, он напрягался и работал. При одной из наших последних встреч у него дома даже принял немного коньячку. Но это уже было для него строго ограничено.

Что-то загадочное и даже символичное, связанное с судьбой униженной и умиравшей страны, было в этом ударе судьбы — инсульте. Я узнал об этом после его смерти, узнал из чужих недосказанных слов. Дело было якобы так. Баку, шел 1990-й. В смутное время митингов и ввода войск во взъерошенную азербайджанскую столицу там готовилось издание книги Л.Н. «Тысячелетия вокруг Каспия». Казалось бы, кому какое дело до гумилевских опусов, когда на улице стреляют. Но пассионарии находятся везде. Один из них, ныне работающий на востфаке СПбГУ, вез тогда свинец для типографии. Остановили, подумали, что свинец для пуль. Его схватили и посадили. Л.Н. каким-то чудом узнал об этом, просил ближайшего ученика что-то предпринять, может быть, даже экстраординарное. «Личность Л.Н. опалила учеников», — блестяще сказала Ольга Новикова. Самый близкий — Константин Иванов оказался «самым опаленным»; последовал жесткий разговор Учителя с учеником, суровый, видимо, разговор и... инсульт.

Да, формально Л.Н. был вне политики и много раз объявлял об этом: «Я не политик», «Не считаю возможным заниматься политикой», «Не знаю, что тут делать» и т. д. и т. п. Зато он говорил (и неоднократно), что «знает, чего делать не надо». Не только знал, но и пытался объяснить, пока был здоров. Об этом свидетельствует настоящий «взрыв» его интервью и «самоинтервью», а также диалогов с вымышленными оппонентами в 1988–1991 гг. Особое место среди них занимает «многосерийное интервью» в «Советской Татарии»: семь бесед с журналистом Альясом Сабировым1090. Такого обилия их не было за все предыдущие годы.

Об этом же говорит и его трагикомичный «выход» в МИД СССР. Сам он вспоминал с юмором: «Я как-то читал лекции в МИДе, но кончились они бедой. Я объяснял им, какие у нас могут быть отношения с Западной Европой и ее заокеанским продолжением — Америкой. То, что Америка — это продолжение Европы, они усвоить не могли и считали, что она кончается на берегу Атлантического океана. И еще я им говорил об отношениях с народами нашей страны. Поскольку я занимаюсь историей тюрков и монголов, я знаю этот предмет очень хорошо и поэтому посоветовал быть с ними деликатными и любезными и ни в коем случае не вызывать у них озлобления. Они сказали: «Это нам не важно — куда они денутся!» «И вообще, — сказали они, — мы хотим, чтобы вы читали нам не так, как вы объясняли, а наоборот». Я ответил, что этот номер не пройдет. Они сказали: «Тогда расстанемся», подарили мне 73 рубля и пачку чая. Большую пачку»1091.

Наивный Л.Н.! Это они — все эти козыревы-шеварнадзе — вели внешнюю политику страны «со знаком наоборот», а за ними стоял «миротворец Горби», в котором Л.Н. поначалу ошибался, лишь потом назвал его обывателем.

Наивный Л.Н.! Он говорил о гибельности европоцентризма, а они молились на Европу и «ее продолжение — Америку»1092.

Наивный Л.Н.! Он сокрушался, что «Планше и Бонасье вытесняют д'Артаньянов и Атосов», а дело было куда страшнее1093. Эту же мысль об утрате пассионарности по-другому выражал Александр Зиновьев, ужасавшийся буйству бездарностей в России: «В советский период была бездарность, но она как-то сдерживалась. Ее можно было игнорировать, ... сейчас невозможно потому, что эти сорняки заполонили все»1094.

Но если бы перед нами были Планше и Бонасье... Все было несравненно гаже и страшнее: страной правили разрушители суперэтноса. Л.Н. это особенно хорошо понял после лекций в МИДе; он рассказывал ученикам, что «аудитория поразила его своей косностью и тупостью»1095.

Лукавил, конечно, Л.Н., говоря, что он «вне политики», пришлось ему на старости лет пересмотреть свою позицию: «ближе XVIII века не заходить». Правда, в науке он ее держался, обрывая все изыскания на эпохе Петра I. Кстати сказать, Л.Н. приложил руку к разоблачению «петровской легенды» — о мудром царе-преобразователе, прорубившем окно в Европу и открывшем Россию влиянию единственно ценной западной культуры и цивилизации. Правда, в последней своей книге он слегка амнистировал Петра, и то потому только, что тот расширил империю. Но все же не мог Л.Н. удержаться от едкого замечания по поводу того, что «птенцы гнезда Петрова» из-за снижения пассионарности были сплошь «карьеристы и казнокрады»1096.

Это было в книгах, а в жизни приходилось приближаться к новейшему времени, отказываться от «железных принципов». Так, например, он высказывался о геополитической стратегии России конца XX в.; правда, слова «геополитика» по-прежнему избегал, заменяя его «глобальной историей»1097. Говорил Л.Н. о необходимости сохранить все постсоветское пространство, ибо здесь «народы связаны друг с другом достаточным числом черт внутреннего духовного родства, существенным психологическим сходством и часто возникающей взаимной симпатией (комплиментарностью)»1098.

Показательно, что в последних интервью четко звучал мотив евразийства, более того — спасительности евразийства для России, и новое противопоставление: уже не «Запад — Восток», а шире — «Запад — не-Запад». «История общения с западным этносом однобока, — резюмировал Л.Н., — мы Запад любим, а он нас не любит». И когда ему говорили что-то о разрядке, об угрозе войны, он отвечал: «Есть вещи пострашнее войны. Есть бесчестие рабства1099.

События в мире во многом подтверждали актуальность евразийства. Оно вряд ли вышло бы из анабиоза при всех усилиях Л.Н., если бы не было востребовано жизнью — вакуумом в идеологии «новой России».

Его возрождения панически боялся Запад. Отсюда и «пророк» А. Янов — одна из гнуснейших фигур импортно-русскоязычной публицистики, и бешеная злоба эмигрантской «Русской мысли» с ее «страшилкой» — русским фашизмом1100; отсюда — прямые угрозы именитых политологов Запада. Збигнев Бжезинский, говоря о необходимости изолировать имперские тенденции России, писал: «Мы не будем наблюдать эту ситуацию пассивным образом. Все европейские государства и Соединенные Штаты должны стать единым фронтом в их отношениях с Россией»1101.