Геннадий Геродник - Моя фронтовая лыжня

• Название: Моя фронтовая лыжня
• Автор: Геннадий Геродник
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Особенно темпераментно реагировал Муса Нургалиев. На него "накатил" приступ уже знакомого нам бешеного гнева.

- Выходит ,так... Выходит так... У меня трое детей, а у него - ни одного. И я все-таки еду воевать, а он золото копать хочет. Зачем золото? Кому золото? В свой карман положить хочет. Пусть он только явится в роту! Я ему до суда свой трибунал устрою!

Итак, скорее всего Стуколкина будет судить военный трибунал. В таком случае сколько ему дадут? Если небольшой срок, тогда получится, что негодяй добился своей цели. Нет, такому мерзавцу надо влепить покрепче! Лучше всего сделать так: дать ему на фронте под строгим надзором понюхать в обе ноздри пороху. А после войны, коли останется жив, послать на отсидку.

Одним словом, все были настроены единодушно: комбинатор должен оказаться в полном проигрыше. Если бы нам сказали тогда, что Стуколкина направят в штрафную роту, все были бы полностью удовворены. Но о такой мере наказания почему-то никто не упоминал. Возможно, в начале сорок второго штрафных подразделений еще не было.

Скоро мы опять погрузились в эшелон и поехали дальше. О нарушении Стуколкиным военной присяги политработники провели в подразделениях специальные беседы. Нас заверили, что "трояком" дело никак не ограничится. Тут скорее пахнет высшей мерой.

Трибунальцы пообещали сообщить о приговоре в 172-й. Но мы так и не дождались этого сообщения. Прибыв на фронт, сразу попали в такую заваруху, что большую часть времени оказывались вне досягаемости полевой почты.

Нюхнули пороху

В эшелон погрузились 29 января. Из-за сильного морова дверь полностью закрыта. Лежащие у верхних окошек стараются "засечь" названия станций. Не ради праздного любопытства. Сейчас должен выясниться чрезвычайно важный вопрос: в какую сторону едем?

К Москве или к Ленинграду? До сих пор этого не знаем.

Наконец успели заметить: Юринский. Теплушка шумно заговорила: кто-то утверждал, будто эта станция на линии Рыбинск - Сонково - Бологое. Значит, едем к Ленинграду!

Так оно и оказалось. Эшелон движется значительно быстрее, чем в первую половину пути. Но все же на крупных станциях - Волга, Родионово, Бежецк, Макса-тиха, Удомля - стояли на запасных путях по нескольку часов. А на узловой станции Сонково загнали в тупик почти на сутки. Правда, здесь нас основательно покормили, не хуже, чей на станции Буй.

Все чаще видим следы бомбежек. Полуразрушенные или полностью разрушенные станционные здания, недавно сколоченные дощатые бараки для биных касс И залов ожидания, торчащие из окон жестяные трубы-дымоходы, изуродованные кроны деревьев... На перегонах попадаются сброшенные под откос разбитые вагоны, платформы, бензоцистерны, автомашины, полевые кухни...

После Рыбинска обстановка в эшелоне стала более строгой, заметно приблизилась к фронтовой. Рассказывать случайным знакомым, даже военнослужащим, о том, откуда едем, называть род войск, номер батальона строго-настрого запрещается. Военная тайна! Эшелону Присвоен шифрованный номер. Его нам сообщили на тот крайне нежелательный случай, если кто-либо отстанет. Догнать свою часть поможет дежурный по станции или военный комендант.

Командный состав и политработники имеют временные условные номера. Во время остановок вдоль состава то и дело пробегает дежурный, объявляя, каким номерам следует явиться к Десятому, то есть к начальнику эшелона.

Возвратившись с совещания у Десятого, лейтенант Науменко зачитывает нам очередные приказы.

"Всякую беспричинную стрельбу из личного оружия и использование гранат считать пособничеством врагу".

Поводом для этого приказа послужил случай в 173-м. У какого-то страстного охотника взыграло ретивое. Завидев на деревьях стаю ворон, он дал по ним очередь из автомата.

"Начиная с сегодняшней ночи, все подразделения держать в полной готовности".

Это значит, спим не раздеваясь и не разуваясь. Можно только ослабить ремни и расстегнуть воротники.

"По сигналу "тревога" каждый боец берет ,с собой только личное оружие и боеприпасы. Остальные вещи остаются на месте".

"При объявлении тревоги вменить в обязанность дневальным залить огонь в печке, для чего иметь полведра воды на каждую печь".

"Начиная с 17.00 установить дежурство среднего комсостава у зенитных установок".

В ночь со 2 на 3 февраля прибыли на очень большую станцию. Множество путей, скопление десятков эшелонов. Предположительно - Бологое. Давно пора!

Началось маневрирование. Невидимые для нас диспетчер и машинист решают только им понятную задачу-многоходку: водят наш эшелон по огромному, погруженному в кромешную тьму лабиринту.

Эшелон часто останавливается, машинист ждет очередной команды диспетчера, пропускает впереди себя другие составы. Наш вагон так дружно храпит, будто под управлением дирижера исполняет богатырскую симфонию на духовых инструментах.

Партию мажорно начинает фанфара ротного запевалы Семена Белых, терцией ниже подхватывает кларнет Философа, пасторально ведет свою партию гобой Фунина, замысловатые рулады выводит флейта Гриши Итальянца, модно по-джазовски, с каскадными взвизгами саксофонит Одинцов, утробно гудит геликон-контрабас Авенира Двухэтажного...

Бодрствуют немногие. Это, прежде всего, дневальные - Муса и Вахоня. Они сидят возле дечурки на низких чурбаках и подбрасывают в огонь мелко наколотые поленья-коротышки. Шепотом толкуют о чем-то.

А некоторые солдаты не спят не по долгу службы, а просто так. Не спится, думы одолевают. О доме, о семье, о предстоящих фронтовых испытаниях. Проснулся и я.

Попытался задремать опять, но безуспешно...

Эшелон на малой скорости пересчитывает стрелки. Извне доносятся гудки маневровых паровозов, команды диспетчера, перестук колес, лязг буферов, гулкий скрип промерзшей вагонной обшивки...

Но вот среди хаоса этих звуков откуда-то наплывают женские и детские голоса, они все громче и громче. Затем опять уплывают и полностью затихают. Это наш эшелон разминулся с эшелоном эвакуированных.

Вдруг послышались частые тревожные удары в колокол. Сразу же зачастили зенитки, застрочили пулеметы. Муса крикнул: "Воздушная тревога!" Вахоня залил огонь в печурке. Для того, чтобы выающие из трубы искры не демаскировали состав. Затем они вдвоем бросились к выходу. Но пристывшая дверь поддалась лишь после того, как в нее несколько раз крепко бухнули сапогом.

Эшелон остановился. Немного приоткрыли дверь. Во-первых, для того, чтобы проветрить вагон: от залитых головешек валит густой едкий дым. В горле сильно першит, многие натужно кашляют. Приоткрыли дверь еще и затем, чтобы лучше поддерживать связь с начальником эшелона и соседними вагонами.

Вот от головы к хвосту состава бежит дежурный, старшина Боруля, и предупреждает: "Без команды из вагонов не вылезать. В любой момент можем поехать дальше".

Да, при такой ситуации выскакивать из вагонов и рассредоточиваться опаснее, чем оставаться на месте. Куда ни глянешь - эшелоны, эшелоны и эшелоны.

Толстая дверь - довольно солидная защита от пуль и мелких осколков. Поэтому ее отодвинули не до отказа, а на одну треть. У щели стоят лейтенант Науменко, командиры взводов, старшина Кокоулин, дневальные. За ними, вокруг чадящей печки, толпятся бойцы с нижних нар. Нам, верховикам, по регламенту надлежит дока оставаться на своих местах. Внизу на пятачке Одновременно всем не поместиться.

Лежу с автоматом в руках. В карманах шинели запасные магазины-рожки и словарик. Я его приравниваю к боеприпасам, в "сидоре" не оставляю.

На мое место у окошка никто не претендует: из него тянет холодом. Особенно во время движения поезда. А меня оно вполне устраивает, здесь я могу заниматься немецким языком. Сейчас же у меня еще одно преимущество перед соседями: наблюдаю за тем, что происходит за пределами вагона.

Противовоздушная оборона станции довольно мощная. Количество зениток определить трудно, а прожекторы - вот они, все на виду. С моей стороны шесть. Мощные лучи торопливо обшаривают небо. Они то упираются в тучи и тогда видны особенно явственно, то соскальзывают с них и теряются в беспредельной тьме ночного неба.

Вот двум лучам удалось поймать на перекрестие вражеский само алюминиево-светлую стрекозу. Мгновенно в ту же точку нацелился еще один луч и еще один. Само маневрирует: переходит на зигзагообразный "по моли", делая крутые виражи. Вокруг него вспыхивают небольшие облачки от разрывов зенитных снарядов.

"Стрекозе" удалось соскользнуть с перекрестия и лучи разошлись в разные стороны, торопливо ищут пропажу. Мое внимание привлекает другое: появились женщины и дети. Одни бегут по междупутьям, другие выбираются из-под соседнего эшелона и ныряют под наш. Почему они оставили свои вагоны? Разбомбило их, что ли? Или это результат паники? Разве в этом лабиринте найдешь безопасное место! Так можно погибнуть не только от бомбы, но и под колесами вагонов.