Александр Кацура - Дуэль в истории России

• Название: Дуэль в истории России
• Автор: Александр Кацура
• Издательство: Радуга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-05-006469-4

Эта книга об истории русской дуэли, о том, как обычай «поединков чести» пришел в Россию в XVII в. и просуществовал до начала нашего столетия. Среди героев книги и военачальники, и скромные офицеры, и декабристы, и знаменитые русские писатели (Пушкин, Лермонтов, Лев Толстой, Тургенев, Блок, Андрей Белый, Максимилиан Волошин, Николай Гумилев).

В Приложении воспроизведены дореволюционное издание, посвященное вопросам чести, а также выдержки из дуэльных кодексов.

Книга, впервые изданная в 1999 г. и ставшая бестселлером, сейчас предлагается читателям в новой редакции, со значительными изменениями и дополнениями.

Расширен и иллюстративный ряд — неотъемлемая часть этого увлекательного повествования. Издание снабжено аннотированным Именным указателем, облегчающим пользование книгой.

---

— Фамилию могу вписать любую. Дзержинский мне доверяет. Вот сколько жизней у меня в кулаке. — Тяжелым взором оглядел Блюмкин притихших поэтов.

— Подписано самим Дзержинским? — спросил сидевший неподалеку Мандельштам. — Не верю.

— Кому ты не веришь? — изумился Блюмкин. — Смотри!

Казалось, поэт с интересом рассматривает переданныеему бумаги. И вдруг порывистыми движениями он рвет их все на мелкие клочки. На миг оцепеневший Блюмкин опомнился и выхватил револьвер.

— Сегодня ты будешь первым, кого я впишу в подобный бланк. У меня еще найдется.

Ствол был направлен на побледневшего, но не сдвинувшегося с места Мандельштама.

Еще секунда, и… Кто-то из стоявших за спиной чекиста поэтов кинулся на него и револьвер вышиб. Тогда еще были отважные люди.

Чуть позже случилось столкновение с упомянутым выше Шершеневичем. Только последний попытался поднять на поэта руку, как немедленно получил (как в лучшие дуэльные времена) картель, в котором одним из секундантов был назван Сергей Есенин. Сам Шершеневич вспоминал: «Не знаю почему, но из-за какой-то легкой ссоры с Мандельштамом на вечеринке Камерного театра я разгорячился и дал ему пощечину. Нас растащили. На другой день… ко мне явился поэт Ковалевский. Он явился торжественно и передал мне торжественный вызов на дуэль от Мандельштама. Вызов был смешон.

Еще бы один день, и я пошел бы извиняться перед поэтом, которого я люблю, и человеком, которого я уважаю…. В результате дуэли, конечно, не было». Даже из этих субъективных записок не трудно понять, что Мандельштам был неукротим до той поры, пока Шершеневич не принес извинения. Но так же поступал и Пушкин. Когда перед ним извинялись, он немедленно отступал.

В следующей истории уже Мандельштам отвесил пощечину — как раз «советскому графу» Алексею Толстому.

И, наконец, смертельный номер. Мандельштам бросает вызов тирану. Сочиняет в ноябре 1933 года и читает в кругу друзей стихотворение, страшное своей простой правдой и клеймящей язвительностью:

Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы как черви жирны,
А слова как пудовые гири верны —
Тараканьи смеются усища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей —
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, кует за указом указ —
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него, то малина
И широкая грудь осетина.

Вызов? Еще какой!

Круг друзей был узкий, их было на два человека меньше, нежели на Тайной вечере, но Иуда, конечно, нашелся (ныне его фамилия известна).

Уже на следующий день стихотворение, записанное услужливой рукой доносчика, лежало на столе у «кремлевского горца». Но разве «царю» пристало рядиться с простым смертным? Прикончить немедленно? Сгноить в лагерях? Однако вождь задумался. Смертный-то из породы поэтов. Дело в том, что Сталин уважал и побаивался лишь одного на свете племени — поэтов. Расстреливал и сажал их он очень неохотно. Хотя, конечно, приходилось. Но он, сам в юности писавший стихи, знал, какая это сила — настоящая поэзия. В надежде обмануть самого себя, он позвонил Борису Пастернаку и стал допытываться у него, большой ли поэт Мандельштам? Пастернак отвечал путано и не совсем по делу (на твердую четверку, как позже оценит это Ахматова), однако Сталин решился лишь на высылку.

Затяжная дуэль началась. Высланный в холодную дикую Чердынь, а потом переведенный в теплый Воронеж, поэт продолжал писать невероятно наглые (с точки зрения властвующих холопов) стихи.

А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать,
А я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть.
Наглей комсомольской ячейки
И вузовской песни наглей,
Присевших на школьной скамейке
Учить щебетать палачей.
Пайковые книги читаю,
Пеньковые речи ловлю
И грозное баюшки-баю
Колхозному баю пою.
Какой-нибудь изобразитель,
Чесатель колхозного льна,
Чернила и крови смеситель,
Достоин такого рожна.
Какой-нибудь честный предатель,
Проваренный в чистках, как соль,
Жены и детей содержатель,
Такую ухлопает моль.

Это не вызов? Что самое обидное здесь, так это не слово «палач», это им лишь добродушный смех в усы. А вот что на школьных скамейках присели, это до смерти обидно, потому что колючая правда. У сегодняшних палачей, вчерашних холопов, за плечами в лучшем случае несколько лет церковно-приходской школы или год-два в провинциальном вузе, из которого их так или иначе турнули. Они невежды и тупицы. Оттого вдвойне, втройне хитры, мстительны и кровожадны.

А вот поэт обращается к любимой, к подруге:
Твоим узким плечам под бичами краснеть,
Под бичами краснеть, на морозе гореть.
Твоим детским рукам утюги поднимать,
Утюги поднимать да веревки вязать.
Твоим нежным ногам по стеклу босиком,
По стеклу босиком, да кровавым песком.
Ну, а мне за тебя черной свечкой гореть.
Черной свечкой гореть да молиться не сметь.

Это ли не вызов? Когда все кругом под звуки маршей толкуют о пятилетке.

А высланный из столицы поэт говорит:

Клевещущих козлов не досмотрел я драки…
Для козлов в Кремле это уже совсем нестерпимо.

А поэт:

Я должен жить, дыша и большевея
И перед смертью хорошея…

Ах, смерти просит? Получит.

Читатель-педант здесь воскликнет: какое отношение эта поэтически-политическая история имеет к дуэли? Отвечу. Имеет, и самое прямое. Мандельштам-дуэлянт, то есть воин-одиночка и по природному темпераменту, и по принадлежности к поэтическому цеху, презирал большевистскую власть и не мог не объявить ей войны. Войну эту (читайте — дуэль) он вел доступным ему оружием — словом.

Разумеется, попытку назвать эту историю дуэльной можно расценивать как обращение к метафоре. К такой страшной и голой метафоре, которая в XX веке заменила реальность веков, прошествовавших ранее. Что ж, я с самого начала говорил, что меня интересует не столько сама дуэль (со всеми ее деталями, великими и ничтожными), сколько судьбы и характеры людей, умевших ответить на вызов времени и пытающихся решать ту главную метафизическую задачу, которую возложил на них Всевышний. А история дуэли — это лишь цепочка окошек, из коих одни широко распахнуты, другие сжаты до ничтожной щели.

И все же вернемся к обычным дуэльным эпизодам.

В классические времена российских поединков, в первой половине XIX века, в числе дуэлянтов прежде всего — поэты и революционеры из дворянской среды. Конечно, и другие тоже.

Но эти в особенности. Почему именно они?

Нет ли чего-то общего, внутренне связующего, между готовностью сражаться за свободу и готовностью выйти к смертельному барьеру против обидчика?

История русской дуэли едва ли насчитывает три столетия. Проникнув в Россию еще при царе Алексее Михайловиче, дуэльные обычаи постепенно, преодолевая сопротивление властителей, врастали в русскую жизнь, пока не исчезли почти внезапно в начале XX столетия.

Век спустя мы еще слышим отзвуки русских дуэлей, их дыхание опаляет нас. Ведь еще живы столетние старики, которые были пусть и в колыбелях своих, но живыми современниками поединка Волошина и Гумилева в 1909 году, тем более офицерских дуэлей в 1915 или 1916 году. О дуэлях послереволюционных, скажем, между белыми офицерами где-нибудь на Галлипольском полуострове, а потом во Франции, мы не говорим, ибо это хоть и русская дуэль, но не на земле России; это как бы ее, русской дуэли, посмертная история.

И вот мы вспоминаем дуэльные эпизоды столетней или двухсотлетней давности. Всматриваемся в лица дуэлянтов. Найдем ли что-нибудь поучительное в разнообразных дуэльных сценах, когда человек для защиты чести (порою ложно понимаемой чести) выходил на бой со шпагой или пистолетом в руке? Выходил — и убивал вчерашнего приятеля. Или погибал сам. Или наносил рану сопернику. Или его самого, раненного, на плаще уносили друзья и секунданты.

Русская дуэль XIX века редко обходилась без крови. Русские дуэли были более жестокими и бескомпромиссными, нежели европейские. Вот читаем типичное у Бестужева-Марлинского: «Теперь об условиях: барьер по-прежнему — на шести шагах? — На шести. Князь и слышать не хочет о большом расстоянии. Рана только на четном выстреле кончает дуэль, — вспышка и осечка не в число».