Гариф Ахунов - Ядро ореха

• Название: Ядро ореха
• Автор: Гариф Ахунов
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

---

— Да-а-а... — протяжно сказал Лутфулла-абзый, когда Зозуля, оправив брюки, наконец уселся. — Цветов, говорите, богато у вас... А я вот из этой деревни.

— Из Калимата?

— Да. Вот в этом самом доме прошла моя молодость...

Изумленный, Зозуля быстро взглянул на заброшенный дом и, помолчав, участливо спросил:

— Давненько, чую, уехали-то отсюда? Що ж, и не переписався ни с кем?

— Да поболе двадцати пяти лет как уехал. Вот так-то, Митрофан Апанасыч, — четверть века. А не писал лет десять, наверное. Отец вскорости после того, как я уехал, и скончался. Братишка тут оставался двоюродный — погиб на войне, как раз под Киевом ли, а может быть, и под Харьковом. Жил вдали-то от родного дома, вроде как и смерть родных не так тяжела была. А приехал вот — и словно ножом по сердцу, ну, доконало меня это запустенье...

Лутфулла-абзый тяжело вздохнул и умолк. Молчал перед лицом чужого горя и обычно многословный Зозуля... Так и сидели, уйдя каждый в свои думы, с потухшими в пальцах папиросами.

Близился к концу долгий летний день, и черная тень дома Шавали уже лежала, словно широкая и большая рука, на дворе Дияровых, где теплый вечерний ветер шевелил кустики лебеды и постанывал легонько в стенах старого дома.

4

Из столовой первыми возвратились водители грузовиков. Видимо, оттого, что сытно поужинали, были они оживленны, весело переговаривались, хохотали, но, увидев сидящего посреди двора мастера, попритихли. А Лутфулла-абзый еще издали услышал их громкие молодые голоса и не захотел портить людям настроение: встретил их если и не радостно, то все же с приветливым выражением на осунувшемся лице:

— Давайте, ребята, вещички сбросим тут, да и отправляйтесь. Делов тут еще по горло. Только об одном попрошу: увидите Константина Феоныча — большое ему от меня спасибо! Но, ради бога, не рассказывайте ему об этом беспорядке, договорились? Это ж все устроится. А то старый там разволнуется — такой шум поднимет. С него станется и калиматовским хозяевам на правах депутата отписать — горячий старше, вы же знаете! Обещаете не говорить?

И, получив от шоферов утвердительный ответ, он отправил их домой, в Куйбышев. На дворе же, после отъезда грузовиков и автобуса, осталось наваленным в большую, занявшую половину площадки кучу домашнее имущество Дияровых.

Пока Тауфика-апа устраивалась со своими чадами в укромном уголке двора, к покосившимся воротам Дияровых подъехали еще две грузовые машины — на этот раз калиматовские. Они остановились, и оказалось, что на одной из них нагружены необходимые для ремонта стройматериалы, а в другой битком сидели веселые шумные люди.

Митрофан Зозуля, сияя помолодевшими ярко-синими глазами, знакомил мастера Диярова с каждым спрыгивающим с машины.

С мастером здоровались то хрипловатым низким басом, то молодым ломающимся баском, и он крепко пожимал сухие, твердые, огрубелые ладони, ощущая в своей руке их шероховатость и мощную силу. Сыпались фамилии: Сахаров, Габдуллин, Марданов, Ямангулов; сыпались и знакомые слова: верховой, рабочий, вахта, подвахта; и по привычке, выработанной долгою работой на буровой, старый мастер быстро и точно прикидывал, кто из этих людей на что годится. Ему показалось, будто бригада еще не вся, и точно: не хватало трех-четырех человек. Но настроение у Диярова неожиданно поднялось — уж очень порадовало его то, что буровики собрались так быстро и дружно.

Работа пошла на славу. Командовал всем Митрофан Апанасович. Как оказалось, он умел не только складно «балакать», но и с толком распорядиться. Джигиты, подчиняясь его командам, быстро разгрузили кирпич, разобрали и вынесли во двор старую негодную печь. Один из буровиков, Сиразеев, объявился первоклассным печником, тут же приготовили ему раствор, и кирпичи стали цепочкою передавать в избу. Другие — там указания — давал Джамиль Минзакиев, по прозвищу «Джамиль Черный», — принялись настилать полы.

Сам Лутфулла-абзый, не зная поначалу за что и взяться, растерялся и стоял расстроенный и оробелый от распирающего душу чувства. Только что сидел он у разрушенного родного дома, горевал — и вдруг на тебе! Какие ребята, честное слово! Так все и горит в руках! Огонь!

За какой-то час они настлали все полы, поставили опечек и принялись возводить печные стенки. Но быстро и неудержимо темнело, даже вздохнул Лутфулла-абзый: «Эх, если б чуть пораньше начали!» Однако хлопцы вывернулись и тут: Митрофан Зозуля, все еще не оставивший командование, покатился к шоферам, что-то округло посыпалось из его непрерывно шевелящихся губ — и вот, словно по мановению волшебной палочки, засияли фары сразу у обеих машин, двор и изба озарились яркими снопами электрического света.

Лутфулла-абзый вытирал рукавом вспотевший лоб и моргал увлажненными (может, от пота, а может, от яркого свету?) глазами, глядел на хлопотливых, почти незнакомых ему людей; вспомнились ему Куйбышев, приехавшая проводить своего мастера бригада; верный друг Костя Дорогомилов; показалось вдруг, будто те самые лучи света, что упали к ним в куйбышевскую квартиру, сияют и здесь, и в порыве восторженной душа подумал Дияров:

«Ну вот, друг ты мой Феоныч, не поверил ты мне, когда рассказывал я о деревенских субботниках-сабантуях моей земли, не поверил, голубчик! Ого-го! Показал бы я тебе сегодняшние чудеса. Это ли, брат, не настоящий трудовой сабантуй?!»

5

В доме Шавали в эту ночь не спали.

Когда у заброшенной, многие годы не знавшей хозяина избы Дияровых остановилось несколько машин, Шавали-абзый поспешно вскочил с кровати и подался к боковому оконцу.

Как говорится, на воре и шапка горит — перепугался старый Шавали. Нахлобучив продавленную войлочную шляпу, нацепил склеенные из автомобильных шин калоши и зашлепал к хлеву. Долго возился с замком, не попадая дрожащими руками ключом в скважину. В хлеву притрусил соломою торчащие из-под навоза концы половиц и зло и отчаянно обругался на соблазнившуюся чужим добром жену. Вот бестолочь! Говорил же ей, паскудной старухе, не тронь чужое, так нет же, приволокла, не послушалась, прорва!

Тетка Магиша с тусклою лампой в руках все глаза проглядела, поджидая застрявшего в хлеву мужа. Нетерпеливо семенила по избе, то подскакивала к окошку, то выбегала опять в сени и наконец, столкнувшись с входящим Шавали, чуть было не выронила из рук коптящую лампу.

— Ну, добродишься ты у меня, слепая курица! Задуй лампу-то, бестолочь! — заорал на нее старик.

— Да задую, не надрывайся ты, луженая глотка... Тесто поставила, дык чегой-то не подымается. Може, холодком прихватило...

— Сгинь, чесотка, не доводи до греха... Какой еще тебе холодок, в середине-то лета?!

— Ай, да как сказалось впопыхах, так уж и ляпнула... Закопал?

— Экая ты вредная старуха! Закопают тебе, ежели услышат.

Вошли в дом и, занятые каждый собою, на время умолкли. Шавали-абзый, с пыхтеньем стянув с ног толстые шерстяные носки, лег на постель, лежал тихо. Тетка Магиша,, бормоча полузабытые слова молитвы, ходила по избе, прикрывала досками полные ведра. Ее внезапно проснувшаяся набожность вновь разозлила старика, и он, тревожно прислушиваясь к голосам на дворе Дияровых, зашипел:

— Ну, чего ты там все возишься, а? Почто половицы-то не посмотрела? Ай руки б у тебя отсохли, ежели б прикрыла их получше?

— Ладно тебе, не рычи. За все меня виноватишь. Бирюк проклятый. Был бы порядочным отцом — и дети не разбежались бы. Люди вон обратно из дальних-то земель возвращаются, в родной дом тянутся...

— Это кто же возвращается? Никак... Лутфулла воротился?

— Кто еще, как не Лутфулла... Не скитаться же ему по чужбине, когда на родине нифеть отыскалась...

Понемногу утихли, примирились в общем для них беспокойстве; жена легла рядом с мужем, и, жалея друг друга, долго лежали тихо и смирно. Но вот тетка Магиша, вздохнув, разбила набегающий уже сон житейскою заботой:

— Слышь? Заснул ай нет?

— Чего еще припомнила?

— Баили, на тот год стадо уж не будут выгонять...

— Это еще отчего...

— Нифетяники, бают, все поля да луга поиспоганили. Рази ж трава вынесет столько машин...

— Спи! Даст бог день, даст и пищу.

— Даст, как же, ежли рот раззявишь. Кто за коровой-то смотреть будет? Овец опять-таки чем зиму прокормишь? Ты бы, старый, хоть у лесника Гарапши спросил деляночку. Посулил бы улей на развод, авось он и согласится!

— Отодвинься-ка, бога ради! И локоть-то у тебя не локоть — сущее шило: так всего и исколола, баба...

Старик в сердцах отвернулся, лег спиной. Нифетяник Лутфулла — и тот обратно приехал, стало быть, и вправду конец деревне. Грызла оттого душу Шавали досада, не на ком было выместить свою злобу, и он, подскочив, опять разворотился к старухе:

— Глянь-кась на ее! Корову середь ночи припомнила. Смотреть за ей кто станет? А ты и станешь. А нет — будешь без молока куковать. Ты детей-то отвадила! От тебя они поразбегались, от твоей неуемной жадности! Арслан было вернулся уж, да опять в город укатил. Язык бы у тебя отвалился, ежели б и сказала ему какое доброе слово? Что ты ему в дорогу-то сунула? А?! Заплесневелую соту? Как же — будет он с тобой, прорвой, жить, да ему в городе в мильен раз приятней! Сам он себе в городе хозяин! А ты, куриные мозги, ежели б не была адиоткой, так не зажадилась бы матери-старушке бязи на саван. Али думаешь, Арслан того не приметил? Он все приметил. Глаз у его вострый. А ты небось думала: раз молчит, так и не приметил. Он все-о на душу кладет, все-о примечает. Башковитый он, Арслан-то. Умница. А из-за тебя, прорва, домой не едет, из-за тебя и не женился до сих пор.