Агния Кузнецова (Маркова) - Чертова дюжина

• Название: Чертова дюжина
• Автор: Агния Кузнецова (Маркова)
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

«… В комнате были двое: немецкий офицер с крупным безвольным лицом и другой, на которого, не отрываясь, смотрела Дина с порога комнаты…

Этот другой, высокий, с сутулыми плечами и седой головой, стоял у окна, заложив руки в карманы. Его холеное лицо с выдающимся вперед подбородком было бесстрастно.

Он глубоко задумался и смотрел в окно, но обернулся на быстрые шаги Дины.

– Динушка! – воскликнул он, шагнув ей навстречу. И в этом восклицании был испуг, удивление и радость. – Я беру ее на поруки, господин Вайтман, – с живостью сказал он офицеру. – Динушка, не бойся, родная…

Он говорил что-то еще, но Дина не слышала. Наконец-то она вспомнила самое главное.

…Она сказала Косте, как ненавидит их, и только теперь поняла, что ей надо мстить им за отца, за Юрика, а теперь и за Костю. Только так она может жить. Только так могут жить все русские…

– У меня к вам поручение, Игорь Андреевич, – твердо сказала она. – Я вот достану…

Стремительно подойдя вплотную к Куренкову, из потайного кармана она быстро вытащила маленький револьвер и выстрелила ему в грудь.

Куренков судорожно протянул вперед руку, точно пытался ухватиться за какой-то невидимый предмет, и медленно повалился на пол.

– Предатель! – крикнула Дина, отбрасывая в сторону револьвер, и, пользуясь замешательством офицера, бросилась в кладовую. …»

---

Толпа мобилизованных поравнялась с Диной, и кто-то высоким, звонким голосом затянул:

Был приказ ему на запад,
Ей – в другую сторону…
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну.

Толпа двигалась мимо, и Дина быстро пошла за ней.

– Сам, родненькая, пошел в военкомат, говорит, года не вышли, но уж не откажите, хочу воевать, – задыхаясь на ходу, говорила толстая женщина остроносой старушке.

Босоногий мальчик в белой рубашке, спотыкаясь, выскочил из толпы на тротуар. Ему было не больше шести лет. Белые волосы в беспорядке свисали на лоб. Он тяжело дышал, утомленный непосильной быстрой ходьбой. Мальчик не мог больше бежать.

Он остановился, протянул руки вперед, точно хотел задержать толпу, и дребезжащим голосом крикнул:

– Папа!

Но его никто, кроме Дины, не слышал. Она взглянула на мальчика. Ветер трепал подол его рубашонки, шевелил волосы, а он стоял с протянутыми руками и глазами, полными слез, смотрел на дорогу.

Отделившись от толпы, на дороге задержался высокий белокурый мужчина. Он повернулся лицом к мальчику, снял с головы кепку, помахал ею в воздухе и исчез в людском потоке.

Мальчик прижался спиной к высокому забору, локтем закрыл лицо и заплакал навзрыд.

Толпа поравнялась со школой. У забора, на крыше проходной будки, появился Мирошка. Он выждал секунду-другую и поднял обе руки, точно подавая кому-то сигнал.

«Ну, сейчас выкинет что-нибудь», – подумала Дина, сжимая кулаки. Чувство возмущения поднялось в ее душе. Неужели в такую минуту этим людям, идущим защищать Родину, он посмеет сказать что-нибудь скверное? Дина не посмотрит, что она девочка, – отлупит Мирошку так, что он долго будет помнить.

Мирошка опустил руки, и в тот же миг над крышей показались лица мальчишек – его товарищей.

– Защитникам Родины – ура! – во весь голос прокричал Мирошка.

– Ура! Ура! Ура! – дружно подхватили ребята.

У Дины отлегло от сердца.

– Динка! Ты кого провожаешь? – крикнул Мирошка и присел, чтобы лучше расслышать ее ответ.

Дина боязливо взглянула на него – нет ли тут какого подвоха? Она не привыкла так разговаривать с Мирошкой.

Но черные живые глаза Мирошки смотрели серьезно. Она удивилась и ответила:

– Я так… Я думала…

– Думают только умные люди да индейские петухи! – не удержался Мирошка и скорчил свою любимую гримасу.

Дина, против обыкновения, ничего не ответила на Мирошкину выходку. Она почувствовала в нем что-то новое и с интересом наблюдала за ним. Мирошка заметил внимательный взгляд Дины и, приподнимая над головой блинообразное кепи, прижимая руку к груди и нелепо приседая, сказал:

– Разрешите откланяться, мамзель?

– Шут гороховый! – с досадой воскликнула Дина. – Тебя бы вот с немцами воевать!

Мирошка обозлился и ответил:

– Не с вашим носом, мамзель, насчет войны рассуждать. Подите примите для успокоения ванну или прогуляйтесь до поэта Зараховича, он сочинит вам оду.

Дина повернулась и быстро пошла прочь. Мирошка всегда расстраивал ее, но иногда давал и умные советы. В самом деле, отчего бы не сходить к Косте? В эти необычные дни она совсем забыла о нем.

Дина завернула за угол, пересекла дорогу и вошла в просторный двор.

Как обычно, при встрече с Костей, она ощутила смутное волнение, тем более что они не встречались с тех пор, как в лесу, не простившись и не сказав ни слова, он ушел от нее. Надо было как-то объяснить те глупые слова, которые сказала она ему в последнюю встречу. А как сказать, что сказать, Дина не знала.

Она подошла к Костиному дому, и волнение ее усилилось, когда она услышала пение и веселые крики, доносящиеся из дома.

«Разве можно теперь петь?» – с негодованием подумала она и нерешительно постучала в окно.

Ей открыл Костя в новой коричневой рубашке с застежкой-молнией. Дине показалось, что он не обрадовался ее приходу, и она поспешила отказаться пройти в комнату.

– У вас гости! – сказала она сердито.

Костя посмотрел на нее внимательным ясным взглядом, и Дине показалось, что он понял ее мысли, разгадал тон ее голоса.

– Мы отца на фронт провожаем, Дина…

В это время в дверях появилась огромная фигура сапожника Зараховича. Он вытирал вспотевшее, красное лицо рукавом точно такой же, как у Кости, рубашки.

– Проходи, Дина, меня оплакивать, проходи! – весело приглашал он, для устойчивости широко расставив ноги, но все же покачиваясь. – А я думаю, кто еще из гостей? Будто все в сборе. – И он не к месту захохотал. – Зови, Костя, барышню на кружку пива.

Он ушел, и вскоре в комнате нестройно грянула залихватская песня.

Костя вместо того, чтобы приглашать Дину в комнату, как распорядился отец, прикрыл дверь в сени и сел на ступеньку крыльца.

– Садись, Дина, – указал он на место рядом с собой.

Она села.

– Иннокентий Осипович тоже послезавтра едет?

– Послезавтра, – печально ответила Дина.

– А ты не грусти, – посоветовал Костя. – Родину все защищать должны… Знаешь, Дина, вот как только объявили по радио о войне, я сразу подумал: поднимется наш народ – не пустит врага. Уйдут воевать наши отцы, братья… А мы что? По-моему, Дина, мы тоже что-то для Родины сделать должны. Я теперь день и ночь об этом думаю. Что бы сделать, а?

– Но ведь нас не возьмут на фронт, Костя?

– Вот в этом-то и беда. А зря не возьмут. Ну, что я, не смог бы стрелять? Я пулемет знаю, не только винтовку. А таких, как я, тысячи.

– Может быть, убежать на фронт, Костя? – оживилась Дина.

– Может, и на фронт, а может, что-то другое. Я не решил еще, – задумчиво сказал Костя.

«На фронт боится», – подумала Дина.

– Хочешь, я подарю тебе свои новые стихи? – сказал Костя. И, не дожидаясь ответа, добавил: – Ты не велела мне, правда, писать тебе стихи, но, я думаю, теперь вся жизнь по-новому пошла, да и тогда это было под сердитую руку. Верно ведь?

– Верно, – поспешно согласилась Дина. Она встревожилась, почувствовав, что Костя ждет объяснения ее поступка в последнюю встречу.

Но Костя ни о чем не спросил.

По дороге домой Дина встретила Семеновну.

– Папашу когда провожаете? – спросила она, заглядывая в лицо Дины своими умными глазами.

– Послезавтра, Семеновна.

– Ну, с богом, коли такая беда стряслась, с богом! Изверги проклятые, затеяли кровь по земле проливать, бомбы на города бросают, слыхала, поди?

– Читала… И по радио слышала…

– Таких злодеев своими руками душила бы.

Дина неожиданно улыбнулась:

– Ага, Семеновна! А кто говорил, что даже врагов жалеть надо? Ага! – торжествовала она.

– И надо жалеть, да вот сердце не принимает их, проклятущих, – тихо сказала Семеновна. – Такой грех на душу беру.

На берегу реки

Дни, полные забот и тревоги бежали необычайно быстро. Все учащающиеся бомбежки города, сводки Информбюро, письма с фронтов, занятия по ПВХО – это была какая-то совсем новая, страшная, но и увлекательная жизнь. Ею. жила теперь Дина и ее товарищи по школе.

Занятия по ПВХО окончились поздно. В этот вечер Дина прошла проверку, получила отличную оценку и звание инструктора.

После занятий с поручением от матери она должна была зайти к Петерсон, и Костя вызвался проводить ее.

Узким переулком они свернули к реке и пошли по набережной. Под ногами хрустела мелкая галька, с кручи шумно скатывались в воду потревоженные крупные камни.

Они шли молча, прислушиваясь к шороху камней, к плеску воды и шуму города.

Дина думала о себе. Почему-то в последнее время, несмотря на то что вокруг царило смятение, на душе у нее было радостно. И эта радость была связана с Костей.

– А ведь сейчас радоваться нечестно, Костя, – вслух закончила Дина свою мысль.

Костя остановился. Он удивился совпадению мыслей. Он тоже сейчас думал о радости, о том, что ему так хорошо с Диной. С ней он говорит обо всем, что приходит ему в голову, и она понимает его с первого слова. К девчонкам Костя всегда относился пренебрежительно. Они все казались ему слишком болтливыми и шумными. Но Дина была особенной. Она и внешне отличалась от остальных – была выше всех, стройнее, смуглее. Косте она казалась необыкновенной. Особенно он любил ее легкую, плавную походку и с тех пор, как прочитал «Иудейскую войну» Фейхтвангера, мысленно называл ее принцессой Береникой[1].

Костя сел на кучу камней, а Дина стояла, шевеля носком туфли шуршащую гальку. В темноте блестела река. Ровная, широкая полоса лунного света легким, шатким мостиком перекинулась с берега на берег и трепетала и ползла все дальше, вверх по течению.

Город утопал во мраке – с сумерек светонепроницаемой материей завешивались окна. Люди жили в страхе перед частыми бомбежками.

Но сейчас Дина и Костя забыли обо всем. Здесь было так спокойно, так тихо и так хорошо было им вдвоем, что все ужасы войны отошли куда-то на задний план и забылись.

Косте захотелось сказать Дине о том, что только с ней ему так хорошо, что она совсем не такая, как все девчонки. Он волновался и не знал, с чего начать.