Филип Рот - Мой муж – коммунист!

• Название: Мой муж – коммунист!
• Автор: Филип Рот
• Издательство: Лимбус Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007

Натан Цукерман, герой нескольких романов Филипа Рота, приезжает к своему девяностолетнему учителю и вспоминает свою юность, пришедшуюся как раз на времена «охоты на ведьм» в Америке. Как и в прочих романах Филипа Рота, в центре повествования оказывается сексуальная неудовлетворенность героя и всепроникающий антисемитизм в его самой экстремальной форме – ненависти к собственному народу.

---

Но понять роль Эвы Фрейм в том, что случилось с Айрой, дано мне было лишь через полвека, когда у меня в доме появился Марри и кое-что рассказал. В то время я объяснял себе, почему на него не спускают собак, тем, что его боятся, боятся драки, шума, который он подымет, боятся, что он неисчерпаем, как электрон, и неуничтожим, как материя. Я думал, стоящие за публикацией этих «Красных щупальцев» опасаются, что, стоит его задеть, Айра голыми руками их в куски порвет. Когда за первым нашим совместным обедом Айра рассказывал об этих «Красных щупальцах», у меня даже мелькнуло романтическое такое видение, в котором хижина на Пикакс-Хилл-роуд приняла вид запрятанного в глушь Нью-Джерси сурового тренировочного лагеря, куда перед решительным боем на много месяцев удаляются тяжеловесы, причем в образе тяжеловеса предстал Айра.

– Теперь, значит, для людей моей профессии нормы патриотизма станут устанавливать трое полицейских из ФБР! Трое бывших фэбээровцев, Натан, – вот кто командует операцией «Красные щупальца». Кто должен работать на радио, а кто не должен, будут определять трое остолопов, которые черпают информацию в отчетах Комиссии по антиамериканской деятельности. Вот посмотришь, как наше начальство храбро поведет себя, вляпавшись в это дерьмо. Поглядишь, как просто сплющит систему свободного предпринимательства под этим давлением. Свобода мысли, свобода слова, нормы процессуального права… – не смешите меня. Тут головы полетят, дружок мой. Не средств, не заработков людей будут лишать, а жизни. Люди умирать будут. Одни заболеют и умрут, другие из окон повыпрыгивают. Кончится все это тем, что люди, чьи имена в этом списке, окажутся в концлагерях – спасибо мистеру Маккаррану с любезным его сердцу Законом о внутренней безопасности. Если мы вступим в войну с Советским Союзом – а правые в нашей стране просто горят желанием это сделать, – Маккарран лично проследит за тем, чтобы нас всех упрятали за колючую проволоку.

С появлением этого списка Айра нисколько не утих и не побежал, как многие коллеги, искать укрытия. Всего через неделю после публикации злополучной брошюры вдруг началась Корейская война, и в своем письме в «Геральд трибюн» Айра, вызывающе подписавшись «Железный Рин из «Свободных и смелых», публично заявил, что он против того, что он назвал стремлением Трумэна наконец-то сбросить маску и превратить окраинный, локальный конфликт в военное противостояние капиталистов с коммунистами, тем самым «маниакально выхватив из-под полы атомный ужас третьей мировой войны и уничтожения человечества». То было первое письмо Айры в газету с тех пор, как в Иране он пописывал в редакцию «Старз энд страйпс» про несправедливость сегрегации в войсках, но на сей раз его письмо было поистине пламенным призывом прекратить войну с коммунистами Северной Кореи. Смысл затеи с письмом был в том, чтобы нарочно устроить шум, специально привлечь внимание к тому, что в обществе есть сопротивление, что не все согласны с авторами «Красных щупальцев», цель которых не только изгнать отовсюду коммунистов, но, запугав, добиться от всяческих либералов и некоммунистических деятелей левого толка молчаливой покорности.

Всю ту неделю в августе 1950 года кроме Кореи Айра практически ни о чем не мог говорить. В предыдущий мой к нему приезд мы с Айрой вечерами падали в разболтанные пляжные шезлонги, обставленные цитронелловыми свечками для защиты от комаров и москитов (характерный запах цитронеллы, то есть лимонного сорго, всегда будет напоминать мне Цинк-таун), я устремлял взор на звезды, а он рассказывал мне всякие истории – то новые, то мне уже известные – о том, как он мальчишкой работал в шахте, о том, как во времена Великой депрессии бездомным бродягой скитался по стране, о приключениях во время войны, когда был грузчиком на американской базе, что в Абадане, полном нефтехранилищ городе на реке Шатт-эль-Араб – она образуется слиянием Тигра и Евфрата и течет примерно вдоль границы Ирана с Ираком, впадая в Персидский залив. Прежде я никогда не встречал человека, чья жизнь была бы так затейливо вписана в американскую историю, – того, кто собственными ногами прошел американскую географию, кто сталкивался с таким количеством всяческого – но ведь американского же, нашего – отребья. И никогда не знал человека, который был настолько погружен в злободневность – и так ею ограничен. Затиранизирован ею, став ее воплощением, орудием и жертвой. Вообразить себе Айру вне злободневности – невозможно.

В те вечера на его дачке в облике Айры Рингольда передо мной возникала будто сама Америка, которую предстоит унаследовать. Поток его речей, поток любви и ненависти подчас страдал повторениями и не был кристально ясен, но пробуждал во мне возвышенно-патриотическое стремление самому познать Америку за пределами Ньюарка, я вновь горел той же сыновней любовью к Родине, которую разожгли во мне в ранней юности Говард Фаст и Норман Корвин и которая через год-другой еще усилится при поддержке романов Томаса Вулфа и Джона Дос Пассоса. А в это, следующее, лето на окружающие хижину холмы вечерами опускалась восхитительная предосенняя прохлада, я совал в печку поленья, которые утром сам наколол под жарким солнцем, а Айра, попивая кофе из щербатой старой кружки, сидел в шортах, стоптанных кедах и застиранной оливковой футболке, сохранившейся еще от армии, – ни дать ни взять старший вожатый американских скаутов, здоровенный нормальный парень, которого любят мальчишки и который может найти пропитание в лесу и в поле, может отпугнуть медведя и подстраховать кого-то из младших, чтобы тот не утонул в озере; но при этом он говорил все время о Корее, вновь и вновь о Корее, исключительно и единственно о Корее, говорил с сердцем, с возмущением – говорил так, как, скорее всего, ни в каком американском скаутском лагере у вечернего костра не говорили.

– Я просто представить себе не могу, чтобы вменяемый американский гражданин, хотя бы наполовину укомплектованный мозгами, поверил, что войска северокорейских коммунистов погрузятся на суда, приплывут за шесть тысяч миль и захватят Соединенные Штаты. Но в народе-то говорят именно так! «Надо быть настороже насчет коммунистической угрозы. А то они так и нашу страну захватят». Трумэн перед республиканцами играет мускулами – вот что он делает. Вот зачем все затеяно. Ему надо поиграть мускулами за счет безвинного корейского народа. Вот придем сейчас и разбомбим сволочей, врубаешься? И все только затем, чтобы там не свалили нашего ставленника, фашиста Ли Сын Мана. Какой молодец президент Трумэн! Какой молодец генерал Макартур! А коммунисты все сволочи! Какой расизм, какое неравенство? Коммунисты – вот наша проблема! В этой стране линчевали пять тысяч негров, и ни один линчеватель не был осужден. Это что – коммунисты виноваты? С тех пор как Трумэн, с его беспрерывной болтовней о гражданских правах, воцарился в Белом доме, линчеванию подверглись девяносто негров. Это что – вина коммунистов? Или это вина трумэновского генерального прокурора, белого и пушистого мистера Кларка, который с большим наслаждением устраивает отвратительное судебное преследование двенадцати лидеров Коммунистической партии, безжалостно разрушает их жизнь, мстя им за их убеждения, однако, едва дело доходит до линчевателей, как он и пальцем не желает шевельнуть! Все на войну с коммунистами, давайте пошлем солдат, пусть бьются с коммунистами, – а ведь куда бы ты ни пошел, везде, во всем мире первые, кто погибает в борьбе с фашизмом, – это коммунисты! Первые, кто борется на стороне негров, на стороне рабочих…

От всего этого у меня уже уши вяли, а он все бубнил и бубнил – точно в тех же выражениях, много раз, так что к концу недели я томился, только и ждал, когда можно будет слинять домой. В этот раз житье у него в хижине понравилось мне куда меньше, чем прошлым летом. О том, каким он себя чувствовал затравленным, как переживал фальшь своей якобы дерзкой, якобы независимой позиции, я не имел ни малейшего понятия – все еще воображал, что мой герой вот-вот возглавит и выиграет радиобой с реакционерами из «Красных щупальцев», и не мог понять, как одолевали его страх и отчаяние, как нарастало в нем чувство безнадежности и одиночества, то есть все то, что он изливал в этих возмущенных монологах праведника. «Зачем я делаю в политике то, что я делаю? Я это делаю потому, что считаю это правильным. Приходится что-то делать, потому что это надо сделать. И если я единственный, кто это понимает, тогда и черт с ними со всеми. Меня корежит, Натан, просто корежит от трусости былых соратников…»

Предыдущим летом, несмотря на то что я был еще слишком юн, чтобы получить права, Айра научил меня водить машину. Когда мне исполнилось семнадцать и отец собрался наконец поучить меня, я чувствовал: если признаюсь, что на этом поприще его обошел Айра Рингольд, он обидится, поэтому с отцом я притворялся, будто ничего не знаю и не умею, будто вообще я за баранкой первый раз. На даче у Айры был черный двухдверный «шевроле-купе» тридцать девятого года выпуска, и выглядел автомобиль еще вполне прилично. Айра, с его огромным ростом, за рулем смотрелся странно – прямо какой-то цирк на колесах, а в то наше второе лето, когда он ездил со мной на пассажирском месте, мне казалось, что я вожу с собой изваяние, монумент, символизирующий дикую ярость по поводу Корейской войны, воинский памятник, воздвигнутый на месте сражения против сражений.