Татьяна Тарасова - Четыре времени года

• Название: Четыре времени года
• Автор: Татьяна Тарасова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1985

Прославленный советский тренер по фигурному катанию рассказывает как изменяется и развивается этот вид спорта, как на смену одному поколению фигуристов приходит другое и какой след оставили в истории выдающиеся спортсмены разных стран и разных поколений.

---

Она у нас основа семьи. Ее слово для нас закон. Мы боимся ее расстроить. По сей день я стараюсь не показываться ей на глаза с сигаретой, не столько из-за того, что она огорчится, сколько из-за страха. Мы ее побаиваемся. И сестра, и я. Хотя отец и знаменит своим крутым характером, мы его не боимся, а перед матерью трепещем, глядя ей в глаза, никто не может соврать.

Наша учеба никогда не обсуждалась дома. Само собой разумеется — учиться полагается хорошо. А вот уборка квартиры, натирка полов, стирка — это лежало на нас, и мать железно контролировала домашнюю работу. Нам было запрещено приходить домой после десяти, когда подросли — после одиннадцати часов. Никогда мама нас не наряжала, ничего лишнего мы с сестрой не имели, хотя возможности тогда в семье уже появились, и время изменилось, наши подружки начали расхаживать с золотыми сережками или колечками. У нас ничего подобного не было, впрочем, как и у самой мамы. В семье такие украшения не признавались.

Мать прожила с отцом, таким знаменитым и популярным, огромную жизнь. Они поженились в двадцать один год. И все годы мать была для отца опорой.

Как мама переживала все отцовские матчи! Она имела возможность довольно часто ездить с отцом за границу, но воспользовалась этим правом всего два раза. Она боялась отца потревожить. Безумно боялась неизбежных на эту тему разговоров, тем более если команда вдруг проиграет. Часто жены или мужья вмешиваются в работу тренера — мать не делала этого никогда. Все ее «вмешательство» заключалось в том, что ей звонили жены хоккеистов, плакались, отец за что-то их ругал, и мама долго наставляла их на путь истинный. И друзья моей сестры Гали, и мои друзья знают, что за человек наша мама — Нина Григорьевна.

Последние пять лет у нее на руках осталась бабушка. Хотя бабушка жила у Гали, но сестра и ее муж работали, и мама по пять раз на день строго по часам и точно по диете кормила бабушку, подолгу разговаривала с ней, рассказывала о наших делах. Бабушка уже плохо слышала, и маме приходилось кричать, мама выискивала интересные для нее книги, так как бабушка до последнего дня читала, правда, с громадной лупой. Входя в ее комнату, можно было видеть такую идиллическую картину: у окна, сжавшись в комочек, сидит бабушка в косыночке и с лупой в руке. Лицо совершенно просветленное. Из-за бабушки мама никуда надолго уехать не могла. Ухаживать за ней она считала только своей обязанностью, хотя близких у нас много.

Я воспитывалась мамой и двумя бабушками. Отец всегда был или на соревнованиях, или на сборах, он не «вылезал» из своего хоккея, и все «радости» моего ращения легли прежде всего на маму. Колготясь с двумя дочерьми, работая, она еще успевала следить за тем, чтобы, когда отец возвращался домой, он мог отдохнуть в уютной, доброй обстановке. Сейчас я вижу, что мама все в жизни делала правильно и, не боюсь показаться нескромной, даже меня сумела правильно воспитать, хотя это была нелегкая задача. У нас очень цельная семья, мы живем в постоянном общении с родными. Сейчас подобное тяготение не принято, а мы собираемся вместе не только по праздникам. Мы просто любим друг друга — это тоже заслуга матери.

Нет дня, чтобы вечером, в половине седьмого, за полчаса до второй тренировки, она бы не позвонила мне и не спросила, как я себя чувствую, не болит ли у меня голова, не нужны ли мне лекарства, не надо ли пригласить медсестру, чтобы сделали укол, но под конец обязательно скажет: «Танечка, ты не опаздываешь?» Это уже «наследие» отца. Она не понимает, как тренер может не поехать на тренировку. На работу надо ходить, даже если умираешь, при любой температуре, потому что нельзя оставлять людей, о которых заботишься. Когда я говорю, что очень устала или что очень плохо себя чувствую,— эти жалобы принимаются с состраданием, но если я скажу, что у кого-то из ребят болит нога, мама приходит в волнение: «Что же ты сидишь, надо что-то делать, надо искать врача-специалиста». У нас в семье не принято в первую очередь заниматься собой. Но стоит мне сказать, что я вечером, после тренировки, поеду к подруге, как мама тут же вспомнит, что я очень устала, очень плохо себя чувствую и мне надо полежать.

Раньше мама не пропускала ни одного моего соревнования, потом ни одного соревнования моих учеников, если оно проходило в Москве, сейчас она уже не успевает. У нее свой взгляд на мои постановки. Она считает, что у меня сильный уклон в сторону драматизма, а народ пришел не для того, чтобы грустить. «Почему четырнадцать тысяч зрителей московского Дворца спорта должны грустить, — рассуждает мама, — это неправильно. Хочется чего-то веселого, легкого. Вот посмотри— «цыганочка», замечательный танец». Этими разговорами она меня порой так донимает, что я выхожу из себя и с ней на время порчу отношения. Она понимает, что танцы должны быть разноплановые, что драматический танец сильнее комического, но все равно аккуратно выспрашивает, какую музыку я взяла: «Фу, гадость — рок-н-ролл» или «Русскую, вот это хорошо», «цыганочку» делаешь, ну, просто прелесть». А потом: «Посмотри, посмотри, я, конечно, ничего сказать не хочу, но после «цыганочки» все браво кричат, и всем так нравится, и на душе у всех хорошо. Вы выступаете последним номером (мои ученики долгое время закрывали программу показательных выступлений), значит, люди должны уходить с хорошим настроением. А то и на работе люди устают, и от забот, к тому же любят ужасы всякие друг другу рассказывать, на каток пришли отдохнуть— и танцы грустные мысли навевают. Смотреть это совершенно нежелательно. Хочется смотреть на то, от чего душа радуется. Что-нибудь веселое!»

Мама прочла черновики моих записей и возмутилась: «Что ж ты пишешь, что я тебя била, я пальцем до тебя не дотрагивалась». А на самом деле — лупила. Она потом сама объясняла, что я относилась к тем детям, которых не драть было невозможно. Я абсолютно ее не слушалась, а по повадкам напоминала мальчишку. Дома я покорно принимала любые наставления, кивала головой, но как только за мной закрывалась дверь, я сразу обо всем забывала. Часами, несмотря на строжайший запрет, сидела в трубах. Около нашего дома прятали под землю речку Таракановку, и залезать в приготовленные для этого трубы почему-то приносило огромное наслаждение. Потом где-нибудь в последней трубе, слышишь, орут: «Танька, тебя мать ищет!» Выбираешься долго-долго, но в конце трубы тебя за шиворот моментально выволакивают. Мама старалась хотя бы через двор пройти спокойно, но, как правило, не выдерживала и, не доходя до нашего подъезда, начинала мутузить.

Вещами меня не баловали, но когда отец привозил что-то новое — со мной сразу же случалась какая-нибудь неприятность. Отец купил мне в Праге ботинки — так ребята бросили меня в них в стоявшее во дворе огромное металлическое корыто с остывающим варом.

Я тут же к нему прилипла. Довольно скоро все разбежались, потому что всяческие попытки меня вытащить были безуспешны. Полчаса я стояла в этой ванне, ноги по щиколотку в вар засосало. Ботиночки были красненькие на белом каучуке. Наконец, мама увидела меня с балкона. Прибежала. Что делать —неизвестно, хоть снова огонь разжигай, чтобы вар расплавить. Протянула она мне палку и со страшными усилиями вытащила. Я ноги еле-еле после этой ванны передвигала. За ботиночки мне, естественно, попало.

Не везло с обновками. Только пальто светлое купили, выпустили на улицу — прислонилась к столбу, он, конечно, крашеный. Эти несчастья преследовали меня очень долго. Когда я уже на свои, заработанные деньги сшила себе первую шубку, мне шел тогда восемнадцатый год, и отправилась в ней кататься с горки, то вернулась домой в шубке без обоих рукавов — так гуляли, что я их оторвала.

Со мной моим родителям трудно было соскучиться. Когда мы попали в сильную аварию — пострадала только я, правда, через два дня после этого мы уже ехали (я с перебинтованной головой) в Москву в той же машине.

Отец научил меня плавать самым простым и самым непедагогическим способом — выбросил пятилетнюю из лодки.

Жили мы с Галей летом на даче у бабушки, маминой мамы, под Серпуховом, папа с мамой отдыхали на юге, как правило, без нас. Мама приезжала на дачу часто. Отец совсем редко. В один из таких приездов он взял меня к себе на велосипед, чтобы покатать, у меня тут же нога попала в спицы.

Я купила машину, какое-то время ездила на ней сама. Мама, зная мое отношение к новым вещам, сразу же, как я только отъезжала от дома, начинала звонить во все места. Я не успевала добраться до катка «Кристалл», как раздавался звонок Нины Григорьевны. Не успевала я доехать до какой-нибудь подруги, как она уже говорила с ней по телефону, обязательно в начале разговора подробно расспросив о жизни и здоровье всей семьи: детей, мужей, мам и бабушек — мать знала всех, потом, как бы между прочим, интересовалась, приехала ли я и долго ли еще собираюсь там находиться. Она так переживала и нервничала, когда видела меня за рулем, что я не выдержала и продала машину.