Эрик Рассел - Звездный страж (Авторский сборник)

• Название: Звездный страж (Авторский сборник)
• Автор: Эрик Рассел
• Издательство: ACT
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-010643-2

Поклонники классической научной фантастики!

Кто из вас не знает имени Эрика Фрэнка Рассела?

И правда — трудно, наверное, найти в нашей стране любителя научной фантастики, не знакомого с именем человека, на книгах которого выросли ВСЕ МЫ — поколение за поколением. Автора рассказов «Мы с моей тенью» и «Небо, небо», «Пробный камень» и «Мыслитель» — и множества других произведений, буквально знакомивших нас всех с «золотым веком» англоязычной фантастики? Автора тонкого, мудрого и откровенно, весело ироничного? Перед вами — Эрик Фрэнк Рассел в лучшей, блестящей своей форме.

Не пропустите!

---

— Амафа, — понимающе кивнул Рдина. — И что потом?

— Мы сделали, как он велел. Он предупредил, что может оттуда не вернуться. — Спиди поднял взгляд к небесам, не думая о том, что Рдина может прочесть его скорбные мысли. — Он пробыл там больше двух лет и так и не вышел. — Глаза его вновь смотрели на Рдину. — Не знаю, поймете ли вы меня, но он был одним из нас.

— Думаю, что пойму. — Немного поразмыслив, Рдина спросил: — И как долго тянется период, который вы называете «больше двух лет»?

Люди попытались исчислить его, переводя с земного на марсианский календарь.

— Долго, — произнес Рдина. — Намного дольше, чем обычная амафа. Но ничего из ряда вон выходящего. Случается, по никому неизвестным причинам, и дольше. Кроме того, это же амафа не на Марсе. — Тут он, внезапно оживившись, стал волевым и целеустремленным. Затем обратился к одному из членов экипажа: — Доктор Штрих, у нас случай затянувшейся амафы. Идите в корабль и принесите ваши масла и эссенции.

Когда доктор вернулся, он попросил Спиди:

— Проведите нас туда, где он спит.

У самого входа в пещеру Рдина остановился, увидев надпись из двух слов, сделанную четкими, но непонятными ему буквами. Они гласили:

«ДОРОГОЕ ЧУДОВИЩЕ».

— Интересно, что бы это значило? — сказал доктор Штрих.

— «Не беспокоить», — легко решил его сомнения Рдина, как и полагалось всезнающему капитану. Освободив вход в пещеру, он пропустил Спиди и Штриха вперед, не пустив туда больше никого.

Они появились час спустя. Казалось, все население города собралось перед пещерой. Рдину удивило, что всех не так волновали корабль и экипаж марсиан, как эта простая земная пещера. Конечно же, это не могло быть вызвано интересом к судьбе какого-то мелкого поэта. Тысячи глаз смотрели на них, когда они вышли на солнечный свет.

Распрямляясь, как будто он хотел дотянуться до солнца, Спиди крикнул толпе:

— Он жив, жив! Он выйдет снова через двадцать дней!

Тут же легкая форма безумия овладела двуногими существами. Они состроили гримасы радости и пронзительно затрубили из ротовых отверстий, а некоторые в своем психическом расстройстве зашли так далеко, что принялись молотить друг друга руками.

Двадцать марсиан чувствовали, будто соединились с Фэндером в ту самую ночь. Конституция марсианина особо чувствительна к проявлению массовых эмоций.

ПЕРСОНА НОН ГРАТА

Он выскользнул из собирающихся сумерек и опустился на другом конце скамейки, отсутствующе глядя через озеро. От заходившего солнца наливались кровью небеса. Утки-мандаринки загребали по малиновым полосам на воде. Парк хранил свой обычный вечерний покой; единственными звуками были шорох листвы и травы, воркование уединившихся парочек да приглушенные сигналы далеких авто.

Как только скамейка вздрогнула, извещая, что я здесь не один, я поднял глаза, ожидая увидеть очередного попрошайку, пытающегося выклянчить денег на ночлег. Контраст между ожидаемым и тем, что открылось моим глазам, был столь разителен, что я взглянул еще раз, стараясь, чтобы он не заметил.

Невзирая на серые тона сумерек, то, что я увидел, было этюдом в черно-белых тонах. У него были тонкие, чувствительные черты лица, белого, как его перчатки и треугольник сорочки. Ботинки и костюм были не столь черны, как его прекрасно очерченные брови и напомаженные волосы. Глаза его были чернее всего: той непроницаемой, сверхъестественной чернотой, что не может быть глубже или темнее. И все же они оживали подспудным тайным блеском.

Шляпы у него не было. Изящная эбеновая трость небрежно покоилась между коленей. Черный плащ на шелковой подкладке был наброшен на плечи. Если он снимался сейчас в кино, то не мог бы лучше изобразить какого-нибудь знатного иностранца.

Я стал думать о нем, чисто автоматически, поскольку больше заняться было нечем. Какой-нибудь европейский эмигрант, решил я. Возможно, выдающийся хирург или скульптор. Или же писатель или художник — скорее всего, последнее.

Я украдкой бросил на него еще один взгляд. В тающем свете заката бледный профиль казался орлиным. Скрытый тайный блеск в глазах усиливала темнота. Плащ придавал ему особую величавость. Деревья простирали над ним ветви, как будто предоставляя приют и покровительство на всю долгую, долгую ночь.

Ни единого намека на страдания не замечалось на его лице. Оно не имело ничего общего с потасканными, морщинистыми лицами, какие попадались мне везде: лица, навсегда запечатлевшие память о кандалах, кнуте и лагере смерти. Напротив, оно хранило смесь дерзости и спокойствия, уверенности в твердом убеждении, что придет день и события повернутся в другую сторону. Вдруг ни с того ни с сего я решил, что передо мной музыкант. Я мог бы представить, как такой человек дирижирует грандиозным хором в 50 тысяч голосов.

— Обожаю музыку, — сказал он бархатистым баритоном.

Его лицо повернулось ко мне, блеснув пробором в черной напомаженной шевелюре.

— В самом деле? — Эти неожиданные слова застали меня врасплох. Как-то, незаметно для себя, я высказал свои мысли вслух. Довольно жалким голосом я поспешил спросить:

— И какого рода музыку?

— Вот эту. — Эбеновой тростью он показал мир вокруг. — Символ уходящего дня.

— Да, это умиротворяет, — согласился я.

— Это мое время, — сказал он. — Время, когда день уходит — как все когда-нибудь уйдет из этого мира.

— Да, так, — сказал я за отсутствием другого ответа.

Мы помолчали немного. Медленно горизонт наливался кровью с неба. Город зажег свои огни, и бледная луна плыла над его башнями.

— Вы не местный? — обратился наконец я к нему с вопросом.

— Нет. — Опустив длинные тонкие кисти на трость, он устремил вперед сосредоточенный и задумчивый взор. — У меня нет родины. Я изгнанник.

— Сочувствую…

— Спасибо, — коротко сказал он.

Я не мог просто сидеть рядом, оставив его томиться в собственной скорби. На выбор оставалось либо продолжить беседу, либо удалиться. Безотлагательной необходимости для ухода не было, и поэтому я продолжил:

— Не могли бы вы рассказать об этом подробнее?

Он вновь повернул голову, изучая меня пристальным взором, как будто только сейчас обратил внимание на мое существование. Странный свет в его очах ощущался почти физически. На его устах появлялась снисходительная улыбка, демонстрирующая безукоризненные зубы.

— Я обязан это сделать?

— Нет, что вы. Но иногда это помогает выкинуть из головы лишние мысли.

— Сомневаюсь. Кроме того, я только отниму у вас время.

— Как раз это не важно. Я все равно его трачу понапрасну.

Снова улыбнувшись, он стал вычерчивать тростью невидимые круги перед черными ботинками.

— В нынешний день и век это слишком хорошо известная история, — начал он. — Некий лидер так ослеплен собственной славой, что считает себя неспособным на промахи. Он отвергает совет и не терпит критики. Он поощряет культ своей личности, выставляя себя окончательным арбитром во всем, от рождения до смерти, и, таким образом, сам приводит в действие маховик своего низвержения. Он создает семена собственного разрушения. Это неизбежно в данных обстоятельствах.

— И совершенно справедливо, — поддержал я его. — К черту диктаторов!

Трость выскользнула из его ладоней. Он поднял ее, лениво поигрывая, и возобновил свои круги.

— Восстание сорвалось? — предположил я.

— Да. — Он посмотрел на круги и перечеркнул их тростью. — Оно показало свою слабость и преждевременность. Затем пришла чистка. — Его сияющие тайным блеском глаза прошлись по стоявшим на страже деревьям, словно по рядам безмолвных часовых. — Я создал эту оппозицию режиму. И по-прежнему думаю, что это оправданно. Но я не могу вернуться обратно. До сих пор…

— Лучше всего забыть об этом. Теперь вы в свободной стране и можете здесь неплохо устроиться.

— Не думаю. Меня сюда никто особо не звал. — Голос незнакомца стал глубже. — Да и вообще, меня нигде не ждут.

— О, да перестаньте! — возразил я. — Каждого кто-то где-то да ждет. Не впадайте в хандру. Помимо прочего, свобода — превыше всего.

— Никто не свободен, пока он не ушел от противника. — Незнакомец посмотрел на меня с раздражением и замешательством, как на юнца, которому еще предстоит поучиться у жизни:

— Когда ваш противник прибирает к рукам контроль над всеми каналами информации и пропаганды, когда он использует их, чтобы представить собственную картину событий и полностью затушевать мою версию случившегося, когда он пытается ложь выдать за правду, а правду за ложь, для меня почти не остается надежды.

— Ну что ж, это ваша точка зрения. Что ж поделать, если вы так остро чувствуете пережитое. Но со временем вы должны это забыть. Здесь вы в совсем ином мире. Мы вольны говорить все, что угодно. Любой может сказать о том, что ему нравится, и писать, что ему заблагорассудится.