Геннадий Сосонко - Диалоги с шахматным Нострадамусом

• Название: Диалоги с шахматным Нострадамусом
• Автор: Геннадий Сосонко
• Издательство: Рипол Классик
• Жанр: Публицистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-7905-4359-6

Новая книга голландского гроссмейстера Генны Сосонко — своеобразное продолжение его сборника «Мои показания» («Рипол классик», 2003), ставшего самым ярким событием в российской шахматной литературе за последние годы.

В роли Нострадамуса выступает голландец Хейн Доннер, который был не только сильным гроссмейстером, но и блестящим журналистом и литератором, любившим рядиться в тогу прорицателя. Сосонко, переведя два десятка его рассказов на русский язык, вступает с ним в заочную дискуссию. В предисловии он пишет: «По этому принципу и построена книга: сначала следует повествование Доннера, потом мое собственное — на ту же тему. Я не был бы шахматистом, если бы не рассматривал каждый рассказ Доннера как отправную точку для соревнования, надеясь, что в любом случае в выигрыше останется читатель».

---

Понятно, была приподнятость и я испытывал волнение, но скорее из-за торжественности обстановки: просторной сцены с огромной демонстрационной доской, большого зала для публики, пресс-центра, журналистов, телевизионных съемок, и всё это только из-за одной — моей — партии. Я знал, что после матча будет выпущена книга (она так и называлась: «Матч Эйве — Сосонко»), но, честно говоря, в тот момент больше думал о выборе дебюта и о том, как построить игру с именитым маэстро.

«Ну, старика-то ты прибьешь», — говорили мне молодые коллеги, далекие, как и все молодые и во все времена, от преклонения перед сединами и прошлыми заслугами.

Мне удалось свести вничью первую партию, где я попал в крайне неприятное, вероятно, проигранное положение, и выиграть вторую. В ней мы разыграли вариант славянской защиты, который часто встречался у Эйве в матчах с Алехиным, и мне удалось с успехом применить домашнюю заготовку.

Мы анализировали вместе обе партии, и Эйве был абсолютно корректен и доброжелателен, как, впрочем, и всегда, и слова Фишера, сказанные о нем: «Что-то здесь не так. Этот человек слишком нормален, наверное, за всем этим скрывается что-то загадочное», — говорят больше о самом американце.

В ходе анализа я понял, что Эйве отнесся к матчу серьезно, как и ко всему, что он делал, и был в курсе моего дебютного репертуара. Познания его были огромны; он продолжал работать над дебютной теорией и после того, как оставил практическую игру. Он не только писал книги по различным аспектам шахмат, но и был редактором знаменитых теоретических листков, выходивших в середине прошлого века в Германии. В листках имелись дырочки, чтобы их можно было подшивать в толстые папки, сортируя по дебютам; эти листки явились в известном смысле предшественниками югославского «Информатора» и теоретических книг издательства «Нью ин чесе». Но несмотря на его значительный вклад в теорию дебютов, варианта Эйве в шахматах нет. Хотя схевенингенский вариант в «сицилианке», названный по имени голландского курорта, мог бы быть с чистой совестью назван вариантом Эйве: он первый по-настоящему показал, как следует разыгрывать его черными.

До Второй мировой войны гроссмейстеров было раз-два и обчелся. Некоторые из них совмещали шахматы с основной работой, что нередко вызывало иронические замечания и раздражение профессионалов. К Эйве это относилось в полной степени.

Благопристойный отец семейства, скромный, подчеркнуто строго одетый учитель математики, сражающийся с мировой шахматной элитой только во время школьных каникул, джентльмен и спортсмен, он пользовался, конечно, заслуженной репутацией в шахматном мире, но все-таки настоящим шахматистом в глазах коллег и любителей игры был Алехин, пивший горькую и куривший безостановочно.

Зимой 1934/35 года Эйве играл на рождественском турнире в Гастингсе, собравшем очень сильный состав. Среди участников были Капаблан-ка, Флор и Ботвинник. Последний тур. Эйве встречается с аутсайдером, англичанином Норманом, проигравшим почти все партии. В случае победы голландец занимает чистое первое место. У него подавляющая позиция, но прямого выигрыша не видно, и соперник продолжает игру, хотя все остальные партии уже закончились. Организаторы турнира нервничают: приближается время заключительного банкета. Этот факт не остается незамеченным для Эйве, и он предлагает ничью. В итоге — дележ первого места с Флором и Томасом. Слова благодарности организаторов: вот, мол, настоящий джентльмен! — но и всеобщее удивление. Как? Просто так отдать победу в турнире?!

И постепенно удивление переходит в раздражение: мы, профессионалы, боремся за места и призы, а тут какой-то учитель математики, да еще в женском лицее, единоличную победу в таком сильном турнире считает менее важной, чем остывший суп на каком-то банкете, который на следующий день никто и не вспомнит! Особенно изумлен Капабланка. Этот факт просто не укладывается в его сознании: как это можно предложить ничью в лучшей позиции в столь важной партии?

Масла в огонь подливал сам Эйве, говоривший: «Играя в турнирах, я чувствую себя ребенком, прогуливающим урок в школе». Чувство, что, играя в шахматы, он занимается чем-то несерьезным, Эйве сохранил до конца жизни, несмотря на то что всегда относился к шахматам серьезно и с большой ответственностью. В канун столетия Королевского Нидерландского шахматного союза в 1974 году Эйве сказал, что главное достоинство шахматной игры видит в том, что она помогает бороться со скукой, а все книги, написанные им о шахматах, он с удовольствием обменял бы на книги, к примеру, о химии — там речь идет хотя бы о реальных вещах.

Мы никогда не узнаем, так ли он думал в действительности, но по его книгам до сих пор учатся молодые шахматисты. Ничего удивительного: за что бы Эйве ни брался, он старался всё делать хорошо.

Несмотря на академические знания и классический стиль, за доской он всегда тяготел к тактике и стремился к атаке при первой возможности. На вид Эйве был спокойным, даже флегматичным человеком, но его нередко переполняли эмоции, просто он умел держать их под контролем. Его мягкость, предупредительность и скромность были известны каждому, но далеко не все знали, что он мог быть отчаянно смелым и даже агрессивным.

Мастер Мюринг был с ним однажды в Южной Африке на сафари. В Парке Крюгера они стали свидетелями погони, в результате которой антилопу окружило несколько львов. Эйве тут же открыл дверцу автомобиля и попытался выйти из него, дабы зацщтить дрожащее от страха животное. Кто знает, чем могло бы всё кончиться, если бы тяжелая рука шофера не втащила Профессора обратно на заднее сиденье.

Ханс Рей вспоминает, как однажды вечером они возвращались домой из шахматного клуба. Было уже темно, и неожиданно Эйве сказал: «До дома еще порядочный кусок, к счастью, у меня в кармане всегда есть на всякий случай револьвер». Немая сцена: «Револьвер, господин Эйве? У вас? Револьвер?!» — «Да-да, Ханс, никогда не знаешь, кто повстречается тебе в такое время...»

Однажды его машину, несшуюся на большой скорости к аэропорту Схипхол, остановил полицейский. «Кажется, сегодня я слишком быстро еду?» — виновато улыбаясь, спросил Профессор. «Правильнее сказать, что вы слишком низко летите», — ответил узнавший его блюститель порядка, и этот эпизод появился на страницах голландских газет и с тех пор нередко включается в книжки с действительными и придуманными юмористическими историями о шахматистах.

В молодости он был разносторонним спортсменом и учился даже управлять самолетом, но, получив права на вождение автомобиля еще до войны, за рулем чувствовал себя неуверенно. Эйве предпочитал, чтобы машину водила его жена, потом дочери. Пару раз отправляясь с ним на сеанс одновременной игры в стареньком «фольксвагене» Берри Витхау-за, я был свидетелем того, как Профессор предлагал поехать на красный свет, если видел, что нет встречных машин, или увеличить скорость, хотя мы достигли уже предельно допустимой.

Но всё это было позже, а во время войны он, как и большинство голландцев, ездил на велосипеде. Однажды, когда немецкий солдат решил «реквизировать» его средство передвижения, разгорелась жаркая дискуссия, в ходе которой Эйве вскричал: «Тогда стреляй, если осмелишься!» — и был оставлен в покое. «Я посмотрел бы на него, если бы дело дошло до рукопашной, все-таки я одно время занимался боксом», — горячился Профессор, вспоминая тот эпизод.

Военные годы — особая страница в его биографии. Незадолго до того как Голландия в мае 1940 года была оккупирована, Эйве играл в Будапеште в турнире, приуроченном к семидесятилетию Гезы Мароци. Главной причиной, побудившей Эйве поехать в пронацистскую Венгрию, была давняя дружба с юбиляром; кроме того, ему хотелось собственными глазами посмотреть на «новый порядок». В следующем году он играл матч с Боголюбовым в Карлсбаде. Сцена была украшена флагами со свастикой, и многие в Голландии не могли понять, как Эйве мог согласиться играть матч, устроенный с такой пропагандистской шумихой.

Можно ли осуждать его за это? Он был отцом семейства, в котором росли три дочери, и опасался делать шаги, которые могли бы быть расценены как нелояльные по отношению к оккупационному режиму. Эйве сознавал, что в этом случае легко может оказаться в лагере, как произошло с отцом Доннера, известным голландским юристом и политиком. Конечно, этот лагерь мало напоминал концентрационный, но пребывание в нем означало потерю свободы, а в случае любой удавшейся операции Сопротивления экзекуциям могли быть подвергнуты заключенные и такого лагеря.

После матча с Боголюбовым Эйве прекратил играть в шахматы и не выступал в соревнованиях в течение всего военного периода. Ему было непросто в 1942 году отказаться от «чемпионата Европы» в Мюнхене, но в конце концов удалось отговориться, сославшись на занятость по работе.

Шахматные новости из-за океана доходили тогда крайне плохо, и Эйве только с огромным опозданием узнавал о смерти тех, с кем сыграл в своей жизни не одну партию: Ласкера в 1941 году, Капабланки в 1942-м и Маршалла в 1944-м.